Дом тишины - Орхан Памук

Я расскажу ей обо всем. Когда расскажу все, станет понятно, в чем мой грех и в чем я виноват. Все расскажу, ничего не скрою. И ты поймешь, кто я такой, Нильгюн. Ты скажешь: «Оказывается, ты совсем другой». Я не трусливый раб. Смотрите: я делаю, что хочу, у меня в кармане чуть меньше пятисот лир, я сам себе господин, сам себе хозяин. Вы идете на пляж, держите надувные мячи и сумки, на ногах у вас смешные шлепки, с вами ваши мужья, жены, дети, ах вы, несчастные! Вы ничего не знаете! Вы смотрите, но не видите; вы думаете, но не понимаете! Они не понимают, кто я, не знают, кем я стану, потому что они – хуже слепых. Они – отвратительны! Омерзительная толпа, что идет на пляж в погоне за удовольствием! Значит, именно мне выпадет на долю направить их на истинный путь. Смотрите на меня – у меня будет фабрика! Смотрите на меня – у меня будет кнут! Я – господин, я – хозяин! Я смотрел на людей на пляже сквозь проволочный забор и, не увидев вас, госпожа Нильгюн, в этой толпе, подумал: ведь и Мустафа не пришел.

Я пошел к вашему дому. Карлик доложит – пришел какой-то господин, хочет вас видеть, госпожа Нильгюн. В самом деле? – спросишь ты, если это благородный господин, то пригласите его в гостиную, дорогой Реджеп, а я сейчас приду. Я шел, глядя по сторонам, – может, Нильгюн идет на пляж и мы с ней встретимся по пути. Но я так и не увидел вас, сударыня. Дойдя до калитки вашего сада, я остановился и заглянул за забор: машины, которую я толкал всю ночь в гору под дождем, как дурак или презренный прислужник, о чем уже начал забывать, в саду не было. Интересно, где «анадол»? Раздумывая об этом, я вошел в калитку, но направился не к главной двери с лестницей, а к двери на кухню, ведь я – благовоспитанный господин и не люблю причинять беспокойство. Я вспомнил тень смоковницы, камни стены. Как сон. Постучал в кухонную дверь, подождал немного. Спрошу: «Господин Реджеп, вы служите здесь?» И скажу: «Кажется, эта пластинка и зеленая расческа принадлежат красивой госпоже, которая живет в этом доме, раньше я был знаком с ней немного, но теперь это уже не важно, я пришел отдать ее вещи, у меня нет других намерений». Подождав немного, я решил, что дядя Реджеп ушел на рынок. Дома его, кажется, нет. А может, дома вообще никого нет! Да, действительно никого. Как во сне! Мне стало жутко.

Я повернул дверную ручку, и кухонная дверь медленно открылась. Беззвучно, как кошка, я вошел в кухню. Пахло маслом – я помнил этот запах. Никого нет. Подошвы кроссовок – резиновые, никто не слышит, как я шагаю по лестнице. Я – призрак, что бродит во снах, а возможно, все кажется мне сном, потому что я не выспался. Вдыхая запахи дома, я подумал – значит, вот как пахнет их дом внутри! Пахнет как настоящий дом! Я скажу ей: «Это я пришел».

Поднявшись на верхний этаж, я медленно открыл одну из дверей. Посмотрел и сразу узнал его гадкую фигуру – это Метин, растянулся на простыни и спит! Я вспомнил, что он должен мне две тысячи лир и еще что он сказал – Аллаха нет. Никто не услышит, если я задушу его. Я остановился – останутся отпечатки пальцев. Тихонько прикрыл дверь и вошел в другую комнату, дверь которой была открыта.

По бутылкам на столе и огромным штанам, валявшимся на неубранной постели, я понял – здесь комната Фарука. Я ушел и оттуда и вдруг, не думая ни о чем, открыл дверь следующей комнаты. Ужас охватил меня: я увидел на стене портрет своего отца! Только он был каким-то странным, с бородой, с гневом и разочарованием смотрел на меня из рамки и будто бы говорил: как жаль, что ты такой дурак. Страх не покидал меня. Потом я услышал хриплый голос старухи и понял, кто был на стене и чья это комната.

– Кто это?

Все же я открыл дверь на миг и посмотрел на ее морщинистое лицо, утопавшее в сморщенных простынях. И сразу закрыл дверь.

– Реджеп, это ты, Реджеп?

Я беззвучно подбежал к последней комнате и, пока, дрожа, стоял перед дверью, все время слышал тот голос:

– Реджеп, это ты? Я тебе говорю, Реджеп! Кто здесь был?

Я быстро вошел в комнату и растерялся: вас тоже не было у себя, госпожа Нильгюн! Подняв покрывало на пустой кровати, я вдохнул ее запах, но сразу опустил его, испуганно и торопливо, чтобы не оставлять следов, потому что старуха продолжала кричать, будто специально, чтобы я ничего не трогал:

– Кто там, говорю?! Кто там, Реджеп?

Я вытащил из-под подушки ночную сорочку Нильгюн – она пахла лавандой и ее кожей. Потом сложил сорочку как было и положил ее под подушку. Подумал, что вот здесь, на твоей кровати, Нильгюн, и оставлю пластинку с расческой. Ты увидишь расческу и поймешь, Нильгюн, как долго я хожу за тобой, как я тебя люблю. Но я не положил. Почему-то мне показалось, что если я оставлю все здесь, то все закончится. Я, правда, уже собирался махнуть рукой, ну и ладно, пусть все закончится, но старуха опять закричала:

– Реджеп, я тебе говорю, Реджеп!

Я немедленно вышел из комнаты, потому что по звукам тяжелых старческих движений я понял, что Бабушка встает с постели. Быстро спускаясь по лестнице, я услышал, что она открыла дверь своей комнаты, стучит в пол палкой, словно хочет его продырявить, и кричит мне вслед:

– Реджеп! Реджеп, говорю!

Согнувшись, я пробрался на кухню, но, выходя во двор, остановился: я так просто не уйду, ничего не сделав. На плите на маленьком огне стояла кастрюля. Я повернул ручку горелки, и огонь загорелся в полную силу. Потом я повернул ручку другой горелки. Я вышел и подумал – все-таки чего-то не хватает.

Решив все же ни на что не обращать внимания, я быстро зашагал к пляжу и через проволочный забор, как и предполагал, увидел вас в толпе, госпожа Нильгюн. Сейчас отдам вам вашу расческу с пластинкой, пусть все закончится! Я никого не боюсь. Она вытиралась. Значит, вы только что купались. Мустафы нет, он не пришел.

Подождав немного, я отправился в бакалею. Там были и другие покупатели.

– Дай одну «Джумхуриет»!

– Нет! – сказал бакалейщик, ярко покраснев. – Больше не продаем.

Я ничего не ответил. Подождал немного, и вы, госпожа Нильгюн, пришли с пляжа, как каждое утро, и попросили:

– Одну «Джумхуриет», пожалуйста.

Но бакалейщик ответил:

– Нет. Больше не продаем.

– Почему? – удивилась ты, Нильгюн. – Вчера еще продавали.

Бакалейщик кивнул в мою сторону, и ты тоже посмотрела на меня – мы переглянулись. Поняла ли ты, поняла ли ты меня? А потом я представил: сейчас я терпеливо и медленно, как благородный господин, расскажу тебе обо всем. Я вышел на улицу, пластинка и расчески наготове, жду. Вскоре вышла и ты. Я все, все, все расскажу тебе сейчас, ты все поймешь.

– Мы можем немного поговорить? – спросил я.

Она растерялась, остановилась и мгновение смотрела на меня – ах, какое красивое лицо! Я решил, что она заговорит, заволновался, но она пошла дальше! Торопливо, как от шайтана. Я побежал за ней, догнал и, не обращая ни на кого внимания, попросил:

– Пожалуйста, постой, Нильгюн! Выслушай меня хоть раз!

Внезапно она остановилась. Увидев ее лицо так близко, я удивился, какого, оказывается, необычного цвета у нее глаза!

– Ладно, – согласилась она. – Говори немедленно, что хотел сказать!

Я тут же забыл обо всем – ничего не приходило в голову. Мы будто недавно познакомились, и мне нечего сказать. Потом, уже не надеясь ни на что, я спросил:

– Это не твоя пластинка?

Протянул ей пластинку, но она даже не посмотрела!

– Нет! – сказала она. – Не моя.

– Нильгюн, это твоя пластинка! Посмотри хорошенько. Правда, она грязная и разобрать трудно. Она промокла, я недавно ее высушил.

Она наклонила голову и внимательно посмотрела:

– Нет, не моя. Ты путаешь меня с кем-то.

И пошла дальше, но я схватил ее за руку.

– Отпусти меня! – крикнула она.

– Почему вы все мне врете?

– Пусти!

– Почему вы все убегаете от меня? Тебе даже поздороваться со мной жалко! Что во мне плохого, скажи! Если бы меня не было, знаешь, что они бы уже сделали с тобой? – кричал я.

– Кто – они? – спросила она.

– Почему ты врешь? Можно подумать, ты не знаешь! Почему ты читаешь «Джумхуриет»?

Вместо того чтобы честно мне ответить, она растерянно и беспомощно смотрела по сторонам в поисках помощи. С последней надеждой я взял ее за руку и очень вежливо сказал ей:

– Я тебя люблю, ты знаешь об этом?

Внезапно она вырвалась от меня и бросилась бежать, но понятно, что она не смогла бы убежать! Я догнал ее в два прыжка, как кошка, что, прыгнув, ловит раненую мышь, и опять крепко схватил ее в толпе за тонкую талию. Ну-ка стой! Оказывается, это так просто. Бьется. Мне захотелось поцеловать ее, но я пока еще благовоспитанный господин и не буду пользоваться удобным случаем, в надежде, что она осознает свою вину. Я умею держать себя в руках. Смотри, никто не спешит тебе на помощь, потому что они знают, что ты не права. Ну-ка скажите мне, барышня, почему вы бежали от меня; расскажи, что вы все время замышляете втайне от меня; скажи, чтобы услышали другие, все люди, и чтобы больше никто и никогда не обвинял меня или не думал обо мне плохо. Мустафа здесь? Я ждал, что она скажет, словно для того, чтобы закончился этот нескончаемый кошмарный сон, в котором меня все считали таким подлецом. И вдруг она закричала: