Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

Все остальное существовало только в ее воображении. А что не только – то было данью уважения Таточке. Для Стенбока Катя была не кем иным, как внучкой его любимой наставницы Тамары Петровны Холоденко, вот вся суть его мимолетной симпатии. Не надо думать, что она может быть сама по себе интересна такому взрослому человеку. По умственному развитию она для него где-то на уровне тех детей, для которых он так энергично готовит спортивный зимний праздник, не имеющий ни малейшего отношения к Рождеству.

Катя улыбнулась. О Стенбоке было приятно просто думать, что он есть. Злой, суровый, угрюмый, щедрый на взыскания и внеплановые учения, и единственный, позаботившийся о том, чтобы одарить малышей конфетами. Без таких, как он, наверное, и земля не вертится.

А мечтать о нем, что ж… Глупо, она ведь больше не ребенок, уже пережила восторг первой любви, второй раз в эту реку не зайдешь, если ты нормальный человек и развиваешься как личность. Да и вообще у нее снова есть Владик, и думать о другом мужчине не только глупо, но и крайне непорядочно.

От этой мысли стало не то чтобы грустно, а как-то вдруг потемнело, посерело на душе, будто солнце зашло за облачко. Самое противное, что она должна быть счастлива. Молитвы ее услышаны, Владик ее любит. Так сильно, что, по собственному признанию, не смог забыть и вернулся к ней, несмотря на то, что у нее теперь несмываемое пятно на репутации. Раньше такими пятнами на репутации девушек были любовные связи с другими мужчинами, а теперь вот происхождение, исключение из комсомола или института, и связи с оппозицией, отнюдь не любовные. Но вот сила чувства Владика преодолела эту Катину неполноценность. Он вернулся к ней и предоставил более чем убедительные объяснения своему предательству. Такие объяснения, после которых нельзя человека не простить. Так уж сложилось, что ему невозможно было поступить иначе. Зато он предупредил о предстоящей публичной порке, о том, что будут выселять, а такие поступки нынче требуют большого гражданского мужества.

…Он ждал ее возле работы. В тот день Катя дежурила сутки, и просто повезло, что она понесла биксы в автоклавную, иначе бедный Владик совсем замерз бы в ожидании.

Он проводил Катю до кирпичного домика, занесенного снегом по самые окошки. Катя не знала, можно ли доверить биксы гражданскому лицу, поэтому на всякий случай несла их сама и почему-то больше думала о том, чтобы ничего не уронить, чем слушала, что говорит ей Владик. Но вот биксы были сданы, и на обратном пути она наконец поняла, что он ее любит и предлагает снова встречаться.

– Я так соскучился по тебе, Катя, – Владик хотел взять ее за руку, но Катя быстро отступила. Снова непонятно, почему важнее всего было, чтобы никто из сослуживцев не заметил, как она кокетничает с посторонними на работе.

Договорились встретиться завтра в семь вечера на Невском. Катя, как назло, не рассчитала времени и пришла раньше, пришлось прятаться в колоннаде Казанского собора, и когда в назначенный час появился Владик, Катя так замерзла, что вышла к нему сразу, не выжидая положенных этикетом пяти минут. Увидев ее, Владик улыбнулся, радостно, открыто, совсем, как в прежние времена, обнял ее, и наступил редкий момент, когда слова не нужны. Катя прижималась щекой к его щеке, чувствовала на своих губах его дыхание, и несколько коротких минут знала, что все остальное не имеет значения. Собрания, речи, пусть даже предательства, это неважно, главное, что они предназначены друг другу самой судьбой. Она так и не смогла забыть Владика, а он не смог забыть ее. Вокруг столько девушек, гораздо красивее, с хорошим происхождением и правильным мировоззрением, а ему нужна Катя.

– Прости меня, – сказал Владик, нехотя выпуская ее из объятий, – прости. Если бы я только знал, как тебя спасти, я бы это сделал.

– Я давно простила тебя, – Катя крепко сжала его руку, внезапно почувствовав в своих словах привкус лжи, удививший ее саму.

Все вернулось на круги своя, стало как прежде. Снова они гуляют по темным вечерним улицам Ленинграда, спасаясь от ветра в глухих дворах-колодцах, снова ее рука в его руке, и снова они целуются в темноте, чувствуя, как тают снежинки на губах друг у друга.

Все так, как прежде, да не так. Почему-то не хочется ей летать, как раньше, и глаза не светятся от счастья. Не чувствует она в себе прекрасной тайны, и, черт побери, в институте она больше не учится!

Прощать необходимо, это долг порядочного человека, но, боже мой, какая же это оказалась трудная работа! Какой-то прямо-таки сизифов труд, потому что каждый раз при виде Владика приходилось начинать все заново. Напоминать себе, что у него не оставалось иного выбора, что на другой чаше весов были жизни матери и сестры Владика, что если бы он вступился за бабушку и внучку Холоденко, то только навлек бы на себя беду, а их участь никак не изменилась бы. Все это Кате приходилось повторять себе снова и снова, а в голове звучал ехидный голосок, что при всем при том Владик продолжает спокойно учиться в институте, и скоро получит диплом врача, а его возлюбленной так и придется всю жизнь куковать со средним образованием.

Катя пыталась заглушить этот въедливый противный голосок, но он никак не хотел униматься, а по ночам напористо ее будил, вызывая в памяти картину того прискорбного собрания. Красивый Владик, пшеничная челка развевается, на груди блестит комсомольский значок… Стихи бы читать про любовь с такой страстью, а нет, изо рта льется штамповка про врагов советской власти, которые затаились и мелко вредят. Это «мелко» особенно задело Катю, будто они с Таточкой какие-то грызуны.

Смутно, на уровне подсознания, Катя понимала: чтобы снова стать счастливой, как раньше, ей надо убедить себя, что Владик на трибуне и Владик рядом с ней – это два совершенно разных человека. Но это уже попахивало шизофренией.

Оставалось только признать, что счастье вообще не бывает легким и воздушным, что это не мечта, а тяжелый труд, в котором прощение занимает главное место. Надо мириться с тем, что человек рядом с тобой не идеален, прощать ему недостатки, как он прощает твои, и тогда, может быть, лет через десять вы будете счастливы, как счастливы Элеонора Сергеевна с Константином Георгиевичем. Правда, они как раз оба почти идеальные, но, как знать, вдруг они такие не сами по себе, а именно потому, что прощают и поддерживают