Caprichos. Дело об убийстве Распутина - Рина Львовна Хаустова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…выведут на площадь старика-губернатора. «Что я вам сделал плохого?» – спрашивал старик. «А что ты нам сделал хорошего?» – взвыла толпа.
Через мгновение от того, кто раньше был человеком, остались кровавые лохмотья.
Да, так было… бессмысленно и беспощадно!
Бунт разрастался, как чудовищных размеров ядовитый сорняк.
Толпы шли к Таврическому. Народ и войска шли и шли к тем, кто день ото дня твердил народу, что только они – его защитники и надежда.
И выходило так, словно Дума восстала. Но Дума не восставала! И народ приветствовал Думу как символ протеста против власти, а не из уважения к ней самой. Народ требовал ответа – с кем Дума? С нами? Или против нас?
«…она, хоть и потаскуха бранливая, тем страшна, она к тому перекинется, кто почнет верх брать… сама бунтарить не умеет, а к бунтарям перейдет. От нее большой вред выйти может… Крест!»
Дядя Миша, председатель Государственной думы, Родзянко, все не мог решиться. Он ходил, тревожно и искательно заглядывал коллегам в глаза…
Допытывался: Что это? Бунт? Или не бунт?
«Я не бунтовщик, никакой революции не делал и не хочу делать. Я не желаю бунтоваться…»
Но отказ идти вместе с бунтарями означал одно – пойти против «восставшего народа», стать не друзьями, а врагами и жертвами ожесточенных толп.
Если не главари, то жертвы.
И Государственная дума, движимая инстинктом самосохранения своих жизней, в надежде, что сумеет оседлать разгулявшуюся народную стихию, в уповании на то, что им удастся потом, когда эти бушующие толпы проложат для них дорогу к власти, удастся загнать «разбушевавшуюся чернь в свои стойла», взвалила на себя шапку Мономаха. (81) С этого момента бунт перестал быть просто бунтом.
Бунт на том и закончился… и революция началась.
Но была ли Дума – хозяином?
Наступила первая ночь революции. В эту ночь одну комнату в здании Таврического занял исполком Совдепа. Дикое еще для уха название это означало Исполнительный комитет Совета солдатских и рабочих депутатов.
Это были хозяева пороха и пулеметов. Новые хозяева земли Русской. Совдепы. Настоящие хозяева, потому что, когда бунт – хозяева только те, кто держит в руках винтовку и у кого в руках порох.
Остальные – мразь, пыль и кровавая слякоть…
Большой от Думы вред вышел! Не примкни Дума к бунту, не случилось бы революции. Не потребуй отречения царя, не введи во искушение командование фронтов утверждением, что они теперь – настоящая и непреложная власть и все теперь держат в своих руках, бунт был бы подавлен.
Потому, что хозяин во время бунта только тот, у кого штыков и пороху больше.
А революция – у нее другой закон, иные основы. Хозяин во время революции тот, в чьих словах народной правды больше. А в чьих словах в те дни была она, эта правда? Не в словах же тех «господ народных представителей», что с ненавистью и опаской впивались глазами в озверелые лица «восставшего народа» и думали беспомощно: чего они хотят? Чего им надо?
Да, чего же им надо?
По нескольку раз на день члены нового, Временного правительства будут выходить к народу и кричать речи перед грязным серо-черным людским месивом, чудовищным дикобразом, ощетинившимся грозными иглами штыков. Надсадно, сдирая в кровь горло, будут выплевывать в толпу, что главная цель революции – война до победного конца, верность союзникам, спасение Отечества, защита России! Им будут отвечать оглушительным «Ура!».
Но скоро на трибуну поднимется другой оратор и бросит в толпу: «Этим господам из Думы есть что терять! Это свои владения – графские, баронские и княжеские, они называют русской землей! За них зовут вас проливать кровь и умирать. А будут ли они так же заботиться о спасении русской земли, если она станет вашей?»
Этот момент предрешит все. Агонию Временного правительства. (82)
Исход кровавой братоубийственной войны.
«…и будут потрясения великие… и дети малые узнают, в чем сила народа и в чем его правда».
Среди штыками ощетинившейся озверевшей толпы, правда народная выплеснется наружу белым по огненному кумачу лозунгов: «Мир народам»! «Фабрики – рабочим»! «Земля – крестьянам»!
Николай Второй отрекся от престола. Вернувшись после отречения в Царское Село, он будет плакать.
Расскажет родным, как предали его все, кому он доверял, в ком привык видеть опору трона.
«Кругом измена, трусость и обман…»
Не осознав толком, куда влечет Россию неумолимый рок событий, те, кто желал во что бы то ни стало вырвать власть над Россией, вырвали ее.
И шагнули в пропасть. Главная ось, на которой держалась вся прежняя, старая Россия, хрустнув, надломилась.
Столетний великан рухнул. (83)
На фронте офицер спрашивал своего денщика – «Скажи-ка откровенно, что думают солдаты на фронте про революцию?»
«Так что, ваше благородие, говорят, что господа царя сбросили, значит, сами заместо царя будут. Вот товарищи и сказывают: почему господам быть заместо царя?
Ежели царя нет, зачем нам господа-то? Они царя прогнали, а мы их тоже прогнать можем…»
Костер
11 марта, года 1917-го. Семь дней без царя.
Возле деревеньки Пискаревка, что рядом с Петроградом, занимается костер. Несколько человек, врезаясь в белые тела березок топорами, подбрасывают свежее влажное дерево в огонь и льют бензин.
Возле костра на снегу стоит гроб.
Простой, деревянный… с православным крестом на крышке.
Вот к гробу подходят, снимают крышку. И в свете разгоревшегося пламени показалось лицо. Разбитая голова… Выбитый глаз.
Рубашка, шелковая, вышитая цветами…
Руки… сложены на груди, и… словно живые.
Снявшие крышку люди постояли немного. Остро кололи глазами изуродованное лицо.
Какую тайну уносит Григорий Распутин?
Потом все полетело в огонь. Бесконечно льющийся в костер бензин высоко вздымал к темно-синему небу растопыренные огненные ладони пламени.
Тело горело и не хотело сгорать. А люди со всевозрастающим остервенением рубили белые березки… рубили и бросали… бросали и рубили.
Топоры иступились. Ночь догорела.
Над обезображенной березовой рощей занялся рассвет.
А костер все горел и горел.
Так по приказу Временного правительства России было сожжено тело Григория Распутина.
«…убить меня не можно… Убьют Григория, похоронят Григория. А может быть, и не похоронят. В воде утопят, в огне согнут, а я жив буду».
И он продолжал жить. В вечности, в которую Распутин верил. В сердцах тех, кто помнил его и любил…
Дорога в Ипатьевский дом
Летом 1917 года семья экс-императора Николая Романова навсегда попрощалась с Царским Селом.
