Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Публий с начала сражения пробивался на передовую сквозь ряды союзников и галлов. Он достиг врага, когда отец с кучкой бойцов бросился в атаку, чтобы переломить ход боя и настичь ускользающую Викторию. Однако, прежде чем Публий успел присоединиться к этому отряду, консул на его глазах пал, пронзенный врагом. Следом погибли еще трое растерявшихся солдат. Вокруг полководца образовалась пустота, и двое африканцев спрыгнули с коней, чтобы завладеть его телом.

Тут Публий взорвался ярым гневом, какого никто не подозревал в столь, казалось, уравновешенном, рассудительном юноше. Он забыл об осторожности, необходимой в первом бою, когда новобранец ввиду неопытности выступает не столько стяжателем славы, сколько добычей соперника, забыл о своем великом предназначении и рванулся напролом во вражеский строй, разом поставив под удар свои надежды, свое будущее. В следующий миг конь грудью проглотил копье и рухнул. Публий не помнил, что упал с коня, и уже бежал с мечом в руке. Из гущи вражеского строя в него полетели сразу два дротика. По недостатку сноровки он проглядел момент броска и, когда заметил нападение, увернуться от смертоносных снарядов уже не было возможности. В события вмешалась судьба и пронесла дроты мимо: один пролетел за спиною, другой у груди, так что двигайся он медленнее — был бы поражен первым, чуть быстрее — вторым.

Его меч обрушился на голову пунийца, когда тот, склонившись над поверженным Сципионом, уже готов был нечестивою рукою коснуться консула. Брызнула кровь, и африканец тяжело повалился на землю, правда, меч, разрубив кожаный с медными накладками шлем, развернулся плашмя и не столько ранил противника, сколько оглушил его. Другой охотник за добычей шустро отпрянул в сторону. Публий припал к отцу и недоуменно смотрел на торчащее из груди копье, он не мог осознать, как могло столь грубо внедриться нечто чужеродное в дорогое ему тело. Тут подоспели другие римляне, увлеченные вперед воинственным порывом юноши, и отбросили карфагенян на два десятка шагов. Кто-то оказался рядом с Публием и решительно выдернул зловещее копье. Консул судорожно дернулся и застонал. Только теперь сын понял, что отец жив, а также догадался, что пребывает он в бессознательном состоянии, иначе ничто не вырвало бы стон из его груди. Вдвоем с солдатом они обвязали рану лоскутом туники, положили раненого на коня и под прикрытием дружно бившихся за своего полководца нескольких десятков всадников, которые спешились для поддержания строя, организованно двинулись по направлению к своему лагерю. Эта группа как бы стала центром кристаллизации всей армии, и римляне относительно благополучно вышли из боя, а затем отступили на укрепленную позицию.

В лагере консул пришел в себя. Его рану обработали травами и предоставили ему отдых. После этого все вышли из претория, кроме ликторов и врача.

Надвигалась ночь. Публий шел по главной улице лагеря, спотыкаясь на ровной дороге. Ему казалось, что настал конец света и его родной Рим ждет крах. Он презирал себя за то, что оказался участником позорной бойни, за свое бессилие остановить злой рок, прервать дурную череду событий, да и вообще что-либо изменить, страдал за отца, за его поражение и его рану. Он мысленно возвращался к событиям уходящего дня и не мог понять, где была совершена ошибка, повлекшая римлян в пропасть бесславия. Дойдя до правых ворот, Публий автоматически развернулся и двинулся вдоль палаток велитов. Так он ходил по расположению армии, боясь остаться наедине с отчаянием в своем шатре, до той поры, когда ночь брезгливо накрыла завесой мрака позорную картину дрожащего за частоколом лагеря, не помышляющего более о сражении войска.

На исходе второй стражи консул дал приказ тихо покинуть лагерь, взяв с собою только самое необходимое. Из задних ворот потянулась унылая вереница хмурых солдат в направлении к Паду.

Пунийцы праздновали свой успех, потому римляне благополучно достигли реки и по своему мосту перебрались на правый берег, устремляясь далее к Плаценции. Арьергард тотчас приступил к разрушению моста, чтобы он не достался врагу. Однако переправа поглотила всю ночь, и ломали мост уже на рассвете. Нумидийская конница, рыскавшая в окрестностях, захватила несколько центурий, занятых этой операцией на берегу противника, но спасти мост африканцам все же не удалось.

Во время марша пошел дождь. Бессонная ночь, грязь, сырость, угрюмые толпы как нельзя более подходили душевному состоянию Публия. Он шел пешком, так как верный его конь навсегда остался у Тицина. При каждом шаге сапоги скользили, и пальцы ног, выступающие из прорези, утопали в холодной жиже. Следом, как всегда молча, плелся Фауст с поклажей. Хлюпанье в грязи тысяч ног сливалось в какой-то удручающе насмешливый хор. К концу этой кошмарной ночи Публий начал сожалеть, что остался жив.

До Плаценции римляне добрались без происшествий, от вражеского преследования их избавила быстрота действий. Возле города был возведен лагерь.

К этому времени физическая усталость и безысходность в мыслях довели Публия до состояния крайнего отупения. Он уже ни о чем не думал, ничего не страшился и ничего не хотел. Ему чудилось, что он тяжело болен, и когда наконец настало время отдыха, то будто бы не сон сошел к нему, а одурманила его лихорадка.

Утро удивило его легкостью в теле. Молодость сделала свое дело: силы восстановились. Физическая бодрость освежила и дух. Нерастраченные запасы надежд помогли увидеть настоящее положение в менее пасмурном свете. У него забрезжила мысль, что не все еще потеряно.

Первым делом Публий отправился к консульской палатке. Ликторы задержали его у входа, так как у Сципиона проходило совещание с легатами и первыми центурионами легионов. По окончании совета все выходившие от консула имели сосредоточенный, деловой вид, сменивший прежнюю растерянность. Полководец был утомлен беседой с офицерами и центурионами, но все же принял сына. Публий поспешно ступил в преторий и, напряженно вглядываясь в белевшее в сумраке палатки лицо, как можно бодрее сказал:

— Отец, как твое самочувствие? Не ранил ли ты свою рану, не скончалась ли она в едва заметный рубец, сраженная твоей волей?

— Рана не опасна, но отнимает силы, — надтреснутым от усталости голосом сказал Публий старший.

— Идя сюда, я наблюдал солдат. Войско выздоравливает, дело за тобою. Мы все желаем скорее сразиться с врагом под твоим империем, чтобы восстановить справедливость, — воодушевляясь вслед за своими словами, проговорил юноша.

— Нет, Публий, битвы пока не будет.

— Но ведь Ганнибал соберется с силами?

— Мы не можем ему воспрепятствовать. Против нас долина Пада. У Пунийца сильная конница, она превосходит нашу и числом, и качеством. Завтра мы двинемся к югу, и этот переход будет тяжелее, чем последующее затем в горах сражение. Против нумидийцев и испанцев нам следует взять в союзники леса и холмы Апеннин.

3

Возвращаясь от отца, Публий обдумывал положение в свете услышанного и пришел к выводу, что для римлян все сложилось удачно, как только было возможно при существующем раскладе сил. Действительно, поражение нанесло более моральный урон, чем материальный, потери оказались невелики, зато оно позволило оценить противника и выбрать соответствующий образ противодействия. Если бы римляне вывели на равнину у Тицина все войско, их постиг бы полный разгром из-за подавляющего преимущества противника в коннице, причем при отступлении пехота могла быть целиком истреблена преследующими всадниками. Во-вторых, римлянам удалось благополучно уйти из опасного района, что, несомненно, является большим успехом, не сопровождаемым славой, но принесшим реальную пользу. И в-третьих, Публий, наконец, понял, что сам он совершил подвиг в бою, спасши отца для своей семьи и консула для римского народа. Именно его вмешательство сплотило воинов вокруг полководца и способствовало предотвращению беспорядочного бегства. Он снова приободрился и поверил в свою судьбу.

Вечером стало известно, что Ганнибал тоже перешел Пад и стал лагерем в шести милях от Плаценции. Взбудораженные этой вестью галлы из вспомогательных войск ночью устроили в римском лагере резню и, перебив у ворот часовых, ушли к Ганнибалу. Это происшествие устрашило римлян больше недавнего поражения. При Тицине их подвела равнина, сама земля выступила на стороне врага, теперь — и ее население. Римлянам уже казалось, что и небо против них. Солдаты не только не выходили за вал, но даже боялись посмотреть за частокол.

Эта страшная ночь сорвала планы римлян, и они задержались в лагере. Однако в четвертую стражу консул велел выступить в поход, несмотря на то, что его рана от пережитого волнения снова стала причинять сильную боль.

На рассвете Ганнибал узнал о движении противника и послал ему вдогонку нумидийцев. Преследователи могли бы доставить римлянам немало беспокойства, а то и вовсе задержать их до прихода основной части карфагенского войска, но, объятые жаждой наживы, они оставили погоню и завернули в брошенный римлянами лагерь в поисках добычи.