Не стать насекомым - Роман Сенчин

Мы купили по бутылке пивка, сели за столик. Сделали по живительному глотку. Потом ещё, ещё…

— Ну, как «Казацкое»? — спросил Мышь, как врач пациента.

— Лучше не напоминай.

— Хорошо… Слушай, Сэн, а давай сегодня нажрёмся, как свиньи!

— Давай, — согласился я, — но только водкой.

— Водка, это — да. Только придётся пошататься, потрясти людей, башлей занять.

И с того дня начались наши шатания по Абакану, в процессе которых я познакомился, наверное, со всеми интересными персонажами города. Рок-музыканты, журналисты, телевизионщики, актёры, художники, редакторы газет, руководители филиалов ЛДПР, РНЕ, КПРФ, вожди казачества, шаманы, активисты всевозможных религиозных течений… Мышь был, кажется, членом всех имеющихся в Абакане партий, пописывал статьи во все газеты; он мог подискутировать о каких-то деталях церковной службы и с православным священником, и с баптистом, и с пятидесятником, мог порассуждать о театре, о музыке, о книжных новинках, о наскальных рисунках, и в процессе разговора неизменно просил в долг (именно — в долг) несколько тысяч. Чаще всего — ему — давали…

Благодаря нашим шатаниям произошли мои знакомства с ребятами, которые стали моими друзьями или по крайней мере приятелями:

Сергей Гайноченко (Серёга Анархист), тридцатилетний живописец и революционер, он целые дни проводил за чтением книг об оружии и журналов вроде «Солдат удачи», ходил обычно в солдатской шинели и чёрном берете с приколотым вместо кокарды знаком «Гвардия». Два раза в год (1 мая и 7 ноября) Анархист выводил горстку соратников на площадь Ленина, где они стояли под чёрным флагом напротив многочисленного митинга коммунистов. Случались драки… Олег Шолин — студент пединститута, барабанщик, игравший в разных рок-группах лет с двенадцати, знаток истории, вообще человек интеллигентный, но и, как большинство молодёжи начала 90-х, безвольный, неприкаянный, пьющий… Сергей Утёмов — Сёя — лидер панковской группы «Ханни» — шумный, подвижный, весёлый, напоминающий Буратино… Лёша Полежаев — хиппарь, очень похожий на девушку, сочиняющий песни под Янку Дягилеву, бросивший школу классе в восьмом и путешествующий месяцами по стране, возвращающийся с руками, увешанными феньками и с поникшей от десятков ксивников шеей — подарков хиппи, кажется, со всех городов России… Женя Шумский (Пепел) — его группа «Аномальное Фи» была в то время сильнейшей, чуть ли не культовой, в Абакане, а Пепла считали самым забубённым алкоголиком и беспредельщиком и в то же время умницей… И ещё много ребят, имена которых мной забылись, остались только прозвища: Юха, Талана, Штекер, Ящер, Ларсон, Кара, Джин, Жлобсон… И за каждым прозвищем — образ яркого человека.

Все эти люди жили бешеной жизнью, состоящей из квартирных или «Рамповских» концертов, многочисленных пьянок, происходящих чаще всего в подъездах, брожений по улицам Абакана. И разговоров на новые и важные тогда темы — о трансе, буддизме, Генри Миллере, «Гражданской Обороне»… Казалось, что все они вот-вот выдохнутся и упадут замертво или сойдут с ума. Три-четыре дня я проводил с ними, как рыба в воде, а потом чувствовал, что необходимо отдышаться, и уезжал к родителям в деревню под Минусинском, жил там с неделю, набирался сил.

Удивительней всего было то, что ребята ещё что-то успевали делать. Анархист непонятно когда (вроде бы он вечно пил и беседовал) красил картины, от Оттыча я постоянно слышал новые стихи, миниатюры, слушал его новые синтезаторные композиции; Пепел записывал альбом на профессиональной студии, Шолин поражал своими познаниями в литературе, истории… Пьянки и общение, жизнь на грани гибели помогали им работать, заниматься творчеством. И Ванька Бурковский до поры до времени находился в этой тусовке, как в необходимом, единственном из возможных мире.

От многих я слышал утверждение, что его погубила любовь к девушке. Дескать, он полюбил её, а она не отвечала ему взаимностью, вот он и задушился в конце концов.

Может быть.

Девушек в тусовке было мало, да и те побаивались особенно сильно в неё погружаться. Все парни, как водится, постоянно кого-то любили, кого-то добивались, кому-то посвящали свои песни, стихи, картины. Бывало, девушки принимали эту любовь, и появлялась счастливая пара, но счастье продолжалось недолго. Разрываться между тусовкой и девушкой было тяжело, и парень как правило выбирал второе — с головой нырял обратно, в привычную и милую атмосферу, и там плакал о потерянном счастье. Редкий случай, когда любовь к девушке побеждала. Например…

Женя Пепел влюбился в очень красивую, умную, кажется, девушку, женился, устроился на работу (куда-то охранником), вскоре перестал здороваться со своими недавними собутыльниками. Но и группа его распалась, сольный альбом Пепла получился наивным и слабым. Позже он стал журналистом, писал (да и пишет) приемлемые статьи… Может, и Мышь бы стал таким, если бы девушка, которую он любил, ответила ему на любовь. Но у них были самые жуткие в этом плане отношения: Ванька любил её, звонил ей то и дело, дежурил у её подъезда, при встрече умолял её о чём-то (я при этом находился несколько раз, но стоял поодаль), а она, с одной стороны, была к нему холодна, была ему недоступна, а с другой — контролировала его, заставляла меньше пить, держаться на работе (его часто увольняли из-за прогулов); она разговаривала с ним об искусстве, о новых книгах… В общем, она как бы давала понять, что он может на что-то надеяться. И так продолжалось месяц за месяцем. По себе знаю — мучение это ужасное… Хотя можно (и нужно!) понять эту девушку: Ванька не мог быть мужем, отцом, он вообще не был человеком, который может существовать в этом мире — он был обречён. (Людмила Петрушевская описала, как я уже упоминал, такой тип в своём странном рассказе с тоже странным названием «Бал последнего человека».) Поэтому любить его, Ваньку Бурковского, Мыша, я уверен, не отважилась бы ни одна абаканская девушка середины 90-х годов, не говоря уж о дальнейших, всё более прагматичных временах…

И он очень быстро стал терять романтичность. Теперь, во время встреч, каких-то вечеринок, дней рождения, свадеб, он напивался в десять минут и валялся в углу, постанывая. Он уже редко загорался и ввязывался в спор, чаще сидел с кислым лицом (если не было выпивки) и смотрел в пространство. Чем-либо заниматься почти бросил. Газету «Шиз гада» не выпускал, не писал рассказики и статьи, картинки не красил… Вообще, он был счастлив при мне, кажется, один только раз от своей общественной деятельности. Это было весной 94-го года. Выставка под названием «Детский боевой рисунок». В ней принимали участие Сергей Гайноченко, Оттыч, Николай Мезенцев, Александр Оськин, я, может, кто-то ещё (уже трудно вспомнить). Ванька был главным организатором.

В бывшем Дворце пионеров нам выделили маленький зальчик, пришли известные абаканские художники во главе с Владимиром Феофановичем Капелько, телевизионщики, неформалы разных направлений. Ванька с увлечением выступал перед камерами, но говорил такую чушь, что её в эфир, конечно, не допустили. Но тогда, на выставке, он был необыкновенно активен, что-то говорил о новой живописи, очень радовался каждому зашедшему и угощал его водкой, строил планы… Это было несколько и смешно, и как-то трогательно, и вселяло в меня лично силы. Чувствовалась некая общность: вот несколько человек, выставивших свои полотна, рисунки, а вот публика, которая искренне симпатизирует…

Но таких выставок или концертов, или вообще каких-либо созидательных событий почти не происходило. С одной стороны, трудно было добиться разрешения, уговорить впустить в тот же бывший Дворец пионеров или в «Рампу», а с другой — мы всё-таки предпочитали сидеть в подъездах, рассуждать о литературе, живописи, музыке, чем пытаться что-то действительно делать.

Я часто приезжал в Абакан. Конечно, у меня были при себе какие-то (хотя бы на обратный билет) деньжата. Первым делом, с автовокзала я звонил Мышу. Приходить к нему домой было опасно — его мама, уже довольно пожилая женщина, отчаянно боролась за сына; она искала его по городу, по всем известным флэтам и подъездам, если он задерживался, она находила ему работу; как-то устроила его в санаторий, где лечили от алкоголизма, но откуда он быстро сбежал…

Дозвонившись до Ваньки или встретив его у пединститута, или у телецентра, где он обычно дежурил, в надежде на встречу с приятелями, мы покупали бутылку, другую и отправлялись искать место, где бы выпить и поговорить. На улице (даже в тёплое время года) пить было неуютно и опасно: милиция в Абакане была злая, да плюс к тому казачьи и какие-то чуть не десантские патрули бродили по тротуарам и дворам один за другим. Даже за пиво отправляли в вытрезвитель.

— Столько их развелось, — морщился Мышь, провожая очередной казачий наряд. — У меня удостоверение за номером сто сорок девять, а теперь, говорят, за десять тысяч перевалило. А бухим поймают — выпороть могут.