Не стать насекомым - Роман Сенчин

Под видом участника одного из конкурсов, Ванька оказался на сцене, дождался своей очереди завладеть микрофоном и неумело, косноязычно заговорил, обращаясь к зрителям:

— Дерьмо всё это. Ну, то, что сейчас. И вообще — всё дерьмо! На хрена? Всё впустую. Хочется повеселиться? Не получится. Теперь больше ничего не получится.

Он выпил, конечно, но был ещё не пьяным… Он стоял на сцене в своём синем длиннополом пальто, большой, красивый и жалкий. Пытался что-то объяснить… И его слушали, окаменев. В зале все были свои.

— Вот вы, — продолжал Мышь, обращаясь к ребятам-музыкантам, готовым играть очередную безобидную песню. — Я вас знаю всех лет семь. Помните, какими вы были? А теперь… артисты эстрады. В дерьмо мы все превращаемся. В полное.

В конце концов его убрали, выперли из зала. Я тоже вышел. Мышь стоял в фойе, закуривал сигарету.

— Что, — спросил, — поняли они меня?

Услышал голос ведущей, просящей прощения за эксцесс. С надеждой посмотрел на дверь, ожидая, наверное, что сейчас из зала повалят одумавшиеся ребята. Не дождался, ответил себе сам:

— Нет, не поняли.

Потом мы сидели в тёмном, укромном углу филармонии, пили водку. К нам присоединилась какая-то взрослая (лет за тридцать) красивая женщина (кажется, и водку принесла она). Что-то обсуждали, мечтали создать в театре «Рампа» центр нового искусства, а лучше захватить театр «Сказка» (здание больше) и создать там; выпускать свою газету… нет, лучше журнал, открыть на телевидении свою программу… Кончилось тем, что женщина чуть не на руках понесла Ваньку домой. Куда делся я — не помню.

Но ясно помню ощущение от той осени, вообще-то очень тёплой, мягкой, похожей на весну, осени 95-го года. Было ужасно скучно. Скучно было всё и везде. Скучно было в училище культуры, я много прогуливал и в конце концов перестал понимать, о чём идёт речь на лекциях, и мои надежды на овладение нотной грамотой погибли. Скучно было в общежитии училища, и вообще в Минусинске. Скучно было и в Абакане. Разрастались базары и рынки, открывались новые кафе, множились состоящие из перепечаток из центральной прессы и объявлений газеты, люди по улицам стали гулять не иначе как с бутылкой пивка (а ещё с год назад за распитие пива могли без разговоров засадить в вытрезвитель), и лица прохожих из затравленных, злых, плаксивых стали превращаться в умиротворённо-тупые…

Абаканская рок-тусовка развалилась, фестивалей не было, начальство «Рампы», где мы могли иногда поиграть, попеть для души, перестало нас пускать в театр, его заселили поклонники фэнтези — толкинисты. Дэн Стахеев, закончив институт, уехал в родное Шушенское, учил детей в одной из ближайших деревень… Пойти было некуда, многие переженились и прятались от недавних друзей, почти все работали. Работой стали страшно дорожить.

От скуки, наверное, я начал носить в газеты свои рассказики и удивлялся, что их печатают. Даже выплачивали гонорары, правда, маленькие и редко, но всё равно было приятно, когда вроде бы ни с того ни с сего у тебя оказывается пачечка денег…

В основном мы проводили время у Анархиста. Костяк составляли сам Серёга, Ванька, Олег Шолин, похоронивший в ту осень мать и оставшийся в девятнадцать лет совсем без близких родственников; часто приходили Коля Мезенцев, старый друг Анархиста, Оттыч, который год кочевавший по квартирам и Домам культуры, художественным школам (сам он был родом из Бограда, села на севере Хакасии), Юха, Лёша Полежаев, Саша Оськин, Сёя… Иногда появлялись девушки и становилось даже по-настоящему хорошо, уютно… Но это был уже некий последний очажок ещё год — два назад кипевшей в Абакане контркультурной жизни. Да и здесь уже чувствовалось заплесневение.

Основным занятием было ёрничанье, шутливые ругачки, игра в дурачка или в пьяницу; случалось, кто-нибудь приносил траву или колёса, изредка — выпивку и еду. Серёга Анархист, в засаленном махровом халате, к которому были пришиты полковничьи погоны, усталым голосом звал ехать с ним в Северную Ирландию, бороться за её освобождение. Об этом он твердил ежедневно и по несколько часов подряд, и постепенно эти призывы стали неотъемлемым фоном наших сидений…

Однажды Мышь пришёл к Серёге необычно даже для него самого рано — часов в восемь утра. Накануне мы хорошо погудели, он, как обычно, каким-то чудом ушёл домой, а мы валялись в трёхкомнатной квартире кто где. Меня разбудил настойчивый звонок в дверь; я кое-как встал и открыл. Это был Мышь. Свежий (насколько возможно), бодрый, улыбающийся.

— Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера, — вместо приветствия сказал он.

Прошёл в квартиру, без церемоний стал собирать бутылки в огромную клетчатую сумку, а когда та заполнилась, набил ими и футляр от гитары.

— Пошли сдадим, — предложил.

Мы потащили бутылки к пункту приёма у гастронома на улице Чертыгашева… Утро было хорошее, почти летнее, хотя давно уже наступил октябрь.

— У меня идея есть, — говорил Мышь заговорщицки по пути. — Как раз погода что надо… Сейчас сдадим тару, купим водочки… у меня ещё пятёрка заначена…

— Хороший план, — хохотнул я.

— Подожди!.. Выпьем и кое-что сделаем… Я давно собирался… Пора!

Я не стал расспрашивать, что он собирается сделать. Наверняка что-нибудь интересное.

Мы благополучно сдали тару, купили три бутылки так называемой «цыганки» (разбавленный градусов до тридцати спирт) в частном секторе возле стадиона, дошли до Мышовского двухэтажного домика-барака. Его матери дома не было (она работала в поликлинике в регистратуре); Ванька собрал свои картины, и мы потащились обратно к Анархисту.

Я всё же не выдержал:

— Что ты делать-то собрался?

— Выпьем — и расскажу.

Я давно не видел его таким деятельным и увлечённым, и был этому рад. Но и что-то сумасшедшее сквозило в его взгляде, улыбке, в походке, в нетерпеливых движениях…

Растолкали Серёгу и Шолина, выпили почти не хмелящей «цыганки». Ванька стал объяснять:

— У меня такой план на день. Сейчас берём мои и твои, Анархист, картины, и идём в «Челтыс», попытаемся их там пристроить.

— Да ну, Ваня, кончай, — отмахнулся Серёга.

— Попытка — не пытка, — заговорил Олег Шолин. — Вдруг получится. И признание, и башли. Вот ужрёмся!

Мне эта идея, с одной стороны, показалась бредовой, а с другой — действительно, вдруг получится. В Минусинской художественной галерее давно уже проходили выставки, где участвовали и, мягко говоря, спорные полотна и рисунки, почему бы и в абаканском «Челтысе» их не проводить? (Через несколько лет это стало реальностью — второй этаж салона отдавался на некоторое время произведениям, не имеющим, так сказать, коммерческой ценности. Но это было уже без Мыша, без Ваньки Бурковского…)

Допив «цыганку», стали собираться. Серёга отказался брать свои картины, понесли Ванькины.

Наше появление в элитном художественном салоне сразу заметно встревожило персонал. Охранник поднялся со стула. Продавщицы — одна молоденькая, другая в годах, но молодящаяся — приняли оборонительные позы, стоило нам приблизились к прилавку.

— Добрый день! — почти вскричал Мышь, широко улыбаясь.

— Что желаете? — настороженно спросила пожилая.

Наверное, зрелище было ещё то — четверо обросших щетиной, плохо одетых, явно нетрезвых парней, в руках которых пёстрые, грубоватые полотна.

— Что желаем? — переспросил Мышь уже деловитым тоном. — Желаем сдать для выставки-продажи эти произведения.

И он положил на стекло прилавка те картины, что держал в руках.

Минуты две продавщицы непонимающе смотрели на них. На одной ряды бетонных, с ржавыми воротами гаражей, а на неубитых колёсами и машинным маслом клочках земли желтеют одуванчики, на другой — полутёмная лестница и наклеенные на холст маски из папье-маше, на третьей полуразрушенная кочегарка в виде средневекового замка, на четвёртой натюрморт — роза, вставленная в бутылку из-под «Русской»… И по технике, и по сюжетам совсем не то, что висело на стенах «Челтыса». Там были прекрасные виды сибирской тайги, задумчивых горных озёр с непугаными гусями, садовые цветы в вазах; самое смелое — фантазии на темы наскальной живописи Капелько и Ковригина, натюрморты Доможакова или откровенный абстракционизм Смертенюка…

— Гм… — наконец одна из продавщиц взглянула на Ваньку. — Вы это серьёзно?

Он начал нервничать:

— А как же! Что здесь такого? Автор принёс выставить свои работы.

Серёга, Олег Шолин и я стояли позади него и держали картины изображением к продавщицам. А за нами переступал с ноги на ногу охранник, наверняка готовый при первом признаке скандала вступить с нами в борьбу.

— Ну так как? — ещё больше нервничая и потому наглея, спросил Мышь. — Куда вешать? — Он оглядел плотно занятые картинами стены, заметил полосу, высотой с метр, возле пола. — Вот есть свободное место. Очень удобно. — И неожиданно совсем по-детски, обезоруживающе чисто улыбнулся продавщицам. — Можно? Пусть постоят неделечку. Хорошо?