Меланхолия - Михаил Савеличев

- Он понимает! - захохотал Исмаил, защелкал пальцами и пустился в пляс, сильными ударами разбрызгивая тяжелые лужи. - О, малыш - укротитель големов, у меня для тебя будет особое поручение.

Демон нежно обнимает мальчишку за плечи.

- Ты думаешь я зол? Что во мне больше нет ничего, кроме черного шарика в стеклянной трубочке? Что у меня только одна сторона? Это не так, укротитель, не так! Посмотри на луну и ты поймешь, что и у нее имеется скрытая сторона! Только големы носят постоянные маски. Вот уж о ком можно точно сказать какой шарик поместили в него при оживлении - желтый или красный.

Мальчишка слушал с застывшими глазами. Он смотрел мимо черной бездны и не видел ничего. Вгрызался в кулак, кусал, оставляя глубокие следы зубов.

- Но мы с тобой не такие... Это наш общий секрет. Мы не профаны, но посвященные, посвященные каждому из своих культов, но в нас больше сходства. Так? В нас много сущностей и никто не поймает их за руку. Мы как змеи умеем менять свою шкуру... Только быстро, очень быстро...

Паршивец холодно сказал:

- Оживает.

Исмаил оглянулся:

- Свершается то, что и должно свершиться. Или ты думал, что мне больше делать здесь нечего? Отрывать головы первым встречным?

Тело бегуна шевелилось и дергалось. Обратная агония. В какую сторону не переступать границу, но смерть остается смертью. Он с трудом встал на четвереньки, зашатался, как марионетка в неумелых руках, рука подвернулась и тело завалилось на бок. Вторая попытка оказалась успешнее. Новорожденный уже умел сохранять равновесие. Заскорузлая майка прилипла к животу, из под нее свисали наушники от плеера. Бегун неуклюже повернулся и медленно потопал прочь, расставив для устойчивости руки. Правая подламывалась и приходилось левой придавать ей относительно горизонтальное положение.

- Имаго, - сказал Исмаил.

Он взял паршивца за руку, поманил меня и мы пошли по улице в тени деревьев, скрывающих нас от света ночных фонарей. Пространство корчилось и стонало, дома срывались с насиженных мест и с морщинистыми фасадами отпрыгивали в размытую даль перспективы, вытягивая за собой пуповины дорожек, выложенных плиткой. Сквозь тучи сыпался звездный дождь и при желании можно было услышать их шипение на каплях дождя. Окружающий мир разбухал, словно упрятанный в недоступной для зверей расщелине труп.

- Цимцум, - прошептал демон, - цимцум. Благодать стремится к себе, сжимается в точку, покидая весь мир. Все не так и не там... Нужно спешить, нужно очень спешить.

Темнота все больше разбавлялась световыми потоками, которые сочились из смятой мякоти декорации еще сонного города. Некто твердой рукой выжимал остатки подлинности.

- Погибель... Проклятие... Черное делание... - Исмаил беспокойно оглядывался. - Слишком близко от всего. Слишком далеко от ничто.

Провожатый неловко вышагивал впереди и по его телу ползали жуки. Иногда он их стряхивал рукой и под нашими подошвами они лопались как елочные игрушки - хрупкие и полые. Исмаил трогал тело и начинающие было подгибаться ноги выпрямлялись, деревенели, и голем продолжал путь.

В скрытом под майкой плеере что-то наладилось и наушники впускают в тишину неразборчивое бормотание. Спрессованные голоса рвутся сквозь подсевшие батарейки и плотную мембрану фильтров, кричат, взывают, захлебываются помехами. Что-то важное есть в них. Важное и недоступное. Угроза? Предупреждение? Мольба? А что еще ждать от мыслящего тростника под ударами тайфуна?

И на зов таинственной трубы, на сладкий запах разложения стекались все подонки мира, выползали из вонючих щелей и зловонных колодцев, просачивались сквозь ночь и обезумело моргали громадными, мутными глазами лемуров, переживших вивисекцию. Тени ссыпались в многоголовое и многоногое создание, перемешивались и перемалывались в узком горле спящей улицы и тонкая мука требовала новой крови для доброго замеса.

Тучи раскалялись. Их влажные туши гудели и освещались короткими молниями. Нечто замыкало в погоде и дыхание жара сменялось стужей, морось застывала в льдинки и вскипала на горячем асфальте фонтанчиками пара.

- Мне страшно, - сказал паршивец. Он сидел на корточках, прижавшись спиной к стоящей у бордюра длинной машине. - Мне очень страшно...

Наверное, его следовало пожалеть.

- Что ты знаешь о страхе? - усмехнулся я, опускаясь рядом. - О необъяснимой бездне, в которой нет оправдания, нет причин. В один момент она раскрывается под ногами и ты безнадежно летишь туда.

- Я все знаю о страхе, - возразил паршивец. - Вегетация и метаболизм. Выброс химических веществ в кровь. Все так хорошо, понятно.

- Этот бред тебя напугал. Неужели ты еще не свыкся? Ты ведь только этим и живешь.

Маленький паршивец постучал палкой по дороге. Крючок на конце был ржавым и не выбивал из асфальта привычно бодрого цоканья. Звук был глух и уныл.

- Я не хочу играть по таким правилам. Ты меня обманул. Ты всех нас обманул.

Остается только усмехаться:

- Ты еще сказку о человеке и дьяволе вспомни. Только там мы сильнее. А на самом деле...

- Думаешь, что это не навсегда? - оживился паршивец. - А вдруг? Сюда бы старого коневода...

Воспоминание о старике. Как трогательно. Мальчишка поднялся, осмотрел палку и крюк и привычным, отработанным движением попытался поддеть меня, нацепить неконтролируемое буйство на ржавый покой. Приходится отнять у него игрушку.

- Она больше не работает, - объясняю. Снисхожу до объяснения. - Тебе пора догадаться, что же произошло. Или старик об этом не предупреждал? Он не рассказывал историю куклы? Дурацкой, грубой, нелепой куклы с пустой головой и пустым животом?

- Нет... - шепчет паршивец.

- Кукла, которой вставили в живот магнитофон и научили плакать, если кто-то сильно ударял ее палкой. Это очень старая история.

- И что же с ней случилось?

Я повертел так хорошо знакомый мне предмет - отполированный кусок дерева, торчащий крюк - апофеоз аскетизма. Что может быть проще, чтобы подцепить вещь? А вы говорите "сложные интриги", "воля к победе", "инициативность"! Захват, щелчок и нет спокойнее лошадки, чем наша Бетти О'Брайен...

- Ты задаешь не тот вопрос. Правильнее спросить: А что же случилось с теми людьми? Со всеми их палками и магнитофонами? С их страстью к избиению грубой куклы, так по-человечески кричащей от боли? Есть ли разница - бить куклу или бить человека? Ведь они кричат так похоже.

Небо все-таки светлело. Наступало редкое и неуловимое мгновение, когда вся грязь ночи опускалась вниз и тонкой, липкой пленкой покрывала город, залепляла глаза, скрадывала тени кошмаров, которые выбирались из спален и разбегались неловкими, неуклюжими игрушками. На холодном боку машины проступала роса и тут же подмерзала замысловатым узором неожиданного инея. Холод схватывал теплоту дыхания и было видно, что мы еще живы.