Меланхолия - Михаил Савеличев

- Я безобразен, - сопит он. - Я отвратителен, но господин мэр приютил меня, дал работу и корм... Работу и корм! Он всех приютил. У него слишком большие карманы, там живет весь этот мир. Я ведь не сбежал? Зачем мне бежать? Я рыл норы и наткнулся на лифт. Там всегда есть лифт. Вверх - только лестница, но вниз - удобнее. Вы не поверите, но я был часовщиком. До того как родился. Это я сейчас - слон.

- Я знаю, - подтверждает Тони и крепче сжимает мою ладонь. Шаг, еще один шаг, следующий шаг. Не так трудно, как кажется. Но не так просто, как в пустыне. В пустыне ищешь место, куда пойти, здесь - как не столкнуться, не пересечься в соседних клеточках рассчитанной матрицы, не превратиться в да-нет, чет-нечет.

- Всегда ищите лифт, - продолжает слон. Сквозь вырезанную дырку я вижу его влажный глаз без радужки. - Во чреве планеты они роют жуткий план. Но я разрушил его, своей силой я растоптал жукоглазых мышей. Не представляете, какие они крохотные! Приходилось держать хобот вверх и постоянно трубить. Я надорвал легкие. Я трубил подмогу, но никто не пришел, ведь это была моя битва. Мою мать топтали слоны. Для уродливых слонов тоже есть своя битва. Не пропустите своей! Не спите! Сейчас уже нельзя спать!

- Проще всего закрыть глаза, - говорит Тони. Она любит чувствовать вопросы. Точнее, не сами вопросы, а тот толчок, то глубоко личное ощущение отстраненности, отчуждения от липкой патоки обыденности. Подозреваю, что ей это не дано. Она не умеет спрашивать. Она знает все. - Проще убедиться, что больные живут как бы в двух мирах: реальном, который доступен их постижению и о котором они могут адекватно судить, и психотическом. Больной приобретает своего рода двойную ориентировку... Ты слушаешь?

Если честно, то слушаю. Живу раскрытой книгой, из которой Тони вычитывает тайны существования. Мы сидим и смотрим сквозь приглушенный простор, сквозь завесу города, притаившегося на нашем пути. Он не желает отпускать. Он готов смириться с нашими креслами, с ревом неповоротливых стрекоз и неуклюжих птиц, но он продолжает всматриваться небесными глазами, помаргивать, слезой вымывая из-под века случайную ресничку. Почему никто не спросит: а где регулярность неба? Почему шахматный порядок белых и черных башен, парящих в лощеной синеве, обрывается над бетонированными полосами, по которым птицы и стрекозы берут разбег? Сколько вообще их? Зачем?

- Так вот... Больной приобретает двойную ориентировку и, невзирая на все космические переживания, умеет более или менее корректно передвигаться среди реалий окружающей жизни; но реальным миром является для него психотическая действительность.

- Чепуха, - бормочу под нос. - Чушь. Никакие это не переживания. Не о чем переживать. Но мне нравится. Отсюда открывается чудесный вид. Ты не знаешь, что это за башни парят в небе?

Тони утыкается в книгу. Та тяжела и огромна, разлеглась угрюмым котом на коленях ангела. Тони обхватила себя за предплечья. Ее любимая поза. Поза замерзающего херувима. Зато крылья как-то очень ловко опахивают разморенные страницы, перелистывая их в такт пересохших губ:

- Действительный внешний мир становится иллюзией, которой он может пренебречь и относительно которой ему известен разве что некий минимум... В состоянии острого психоза больной может, так сказать, до краев заполниться психотическими переживаниями и забыть о том, кто он, где находиться; он, однако, может быть вырван из этого иллюзорного мира благодаря внезапным происшествиям или некоторым глубоким впечатлениям.

Я подумал об огромном множестве вещей из многих сфер одновременно.

- Нет, нет, не отвлекайся... Разве ты их не видишь, Тони? Тогда, может быть, вы их видите? - обращаюсь к соседу. - В небе. Разве там нет ничего странного?

Сосед отрывается от чтения ярко раскрашенной газеты. От него пахнет свежим кофе. Даже тут нет случайностей. Великий мистический план.

- Простите, а что я должен увидеть? - интересуется сосед.

- Вы разве против множественности обитаемых миров?

Сосед смотрит на меня, в газету, на небо за помутневшем стеклом.

- Это какая-то шутка? Вы из представления "Скрытая камера"?

Щелкаю от восторга пальцами:

- Вы меня понимаете! Скрытые миры! Конечно! Взгляните на их регулярность. Что может выстроить столь грандиозное сооружение? Наши жалкие возможности?

Сосед мрачнеет. Кто-то незаметно подошел и стер мягкой губкой нечто важное с его лица... Доброжелательность. Рефлексивную доброжелательность, от которой губы растягиваются в доброй ухмылке перед витриной магазина плюшевых медведей. Я стараюсь заглянуть ему за спину, увидеть тайного недоброжелателя, но там лишь люди, спешащие на птиц и стрекоз.

- Это просто облака. И не надо так шутить. Не смешно! - он порывается уйти, но мне ясно видна наигранность. Никуда он не уйдет. Он заинтригован. Крюк на его шеи редко используется дежурными операторами и можно надеяться на его здравомыслие.

Хватаю его за руку и усаживаю обратно.

- Не стоит извиняться... - говорит сосед. Газета все еще покоится на коленях и над фотографией парящих в небе шахматных фигур башен готический заголовок вопрошает: "Шутка?".

- Вот видите, - киваю я. - Объективное свидетельство. Свидетельство, подделанное с помощью объектива... А вот интересно - какой у него фокус?

Тони склоняется к моему уху и предупреждает:

- Не увлекайся.

Опять ревность? Мне надоела ее ревность. Меня лихорадит от открывающихся возможностей. Руки готовы пуститься в пляс и я зажимаю их между колен. Ну, мой дорогой любитель морских досок, ты уже гребешь вниз? В соленую бездну, раздвигая податливую мантию вселенского моллюска? Ты правильно делаешь... Теперь самое главное - забыть о всем том, что осталось на поверхности. Сильнее, сильнее втыкаемся в тьму.

- Так что вы говорили о пришельцах?

- О пришельцах? Вы думаете, что это пришельцы?

- А вы хотите сказать, что это все же фотомонтаж? Или фотоувеличение?

- Но почему обязательно пришельцы? - упрямо вопрошаю. - Есть более интересные возможности. Бог, например.

Собеседник смеется. Ломается пополам и чуть ли не достает кончиками пальцев ботинок. Газета соскальзывает и разлетается по отдельным листкам как сухопутная камбала в брачном наряде.

- Смешно... смешно... - задыхается он и я готов бежать за ингалятором. Мне кажется, что у соседа приступ астмы. - Отличная шутка, мой друг, отличная шутка.

Он выпрямляется, снимает запотевшие очки и вытирает стекла тряпочкой:

- Я куплю у вас этот каламбур. "Например" и "Бог"... В этом определенно весь сколок нашего времени! Понимаете, я состою членом своего рода философского кружка... "Licorne Mordore". Слышали? Наши дискуссии иногда печатают в колонке университетской хроники. Ваша фраза, я убежден, станет жемчужиной в нашей коллекции языка современности.