Охрана - Александр Торопцев

Именно поэтому не написано было ни одной степной саги о здешних красавицах, о том, как они бились за судьбу свою женскую, как побеждали (обычно победы их были пирровыми, к сожалению для обеих воюющих сторон). Между прочим, победы степных воительниц никоим образом не ослабляли мощь и обороноспособность великой державы в целом, и в этом смысле их искусство побеждать представляет собой весьма полезный для теоретиков военного искусства материал. Сказано это не шутки ради, что можно легко и наглядно продемонстрировать, коротко обрисовав историю взаимоотношений Бориса Ивашкина с Валентиной Гончаровой, заведующей гостиничной столовой, где завтракал, обедал и ужинал командировочный состав.

Было в этой женщине что-то от птицы. Всегда в чистом белом халате и в белой же пилотке, аккуратная, как голубь, она появлялась в зале, уже заполненном людьми, медленно, по-лебединому проплывала между рядами столов, по-деловому осматривала зал и вдруг исчезала за витриной. На раздаче ее видели исключительно редко. Казалось, познакомиться с ней у Ивашкина, как и у других командировочных, не было никакой возможности. Да он и забывал о ней быстро, хотя, чего греха таить, увидев всякий раз ее в столовой, он испытывал греховное желание прижать эту чернобровую голубку к своей груди и поворковать с ней о том, о сем, о чем-нибудь. При этом, надо помнить, что бабником Ивашкин себя никогда не считал. Даже на последних курсах летного училища, когда, получив увольнительную, он с друзьями гордо выхаживал по парку провинциального города, слушая бахвальные речи своих однокурсников. Даже тогда, когда у него с Валентиной началось это самое воркование.

Началось оно, как обычно бывает, случайно. Под вечер пошли они купаться с приятелем. На берегу вспугнули двух птичек – Валентину и ее подругу Галку. Ой-ой! Купальники быстро на грудь, засуетились, чуть было халаты не надели. Останьтесь, девушки, не уходите – мужики-то им в один голос. Да уже поздно, нам пора. Ну хоть на полчасика, у Бориса день рождения… Не верите? Боря, покажи им документ! Ой, и правда! Поздравляем! Но все равно, нам пора. Нехорошо, девушки, сначала оскорбили плохим словом, а теперь еще и покидаете нас, оставляете, так сказать, на произвол судьбы.

Случай, конечно, был прекрасный. Такой момент упустишь – век каяться будешь. Не упустили. Ни девушки, ни летчики.

Сидели они на берегу долго. Степная ночь уже растрезвонилась, украсив протоку Речки шелковым пледом в мелкий горошек. Прохлада побежала по рукам, ветер подул с востока, отгоняя к воде комаров. И совсем окрепло желание прижать Валентину к груди и о чем-нибудь с ней поворковать.

Разошлись они парами. Валентина с Борисом отправились в поселок. Говорили негромко, стеснялись друг друга. На повороте он рискнул, предложил: «А может, мы ко мне? Кофейку попьем, взбодримся». Кофе в восемьдесят первом году уже не был редким дефицитным напитком, но Валентина не отказалась, спросила лишь: «А мы никому не помешаем?»

Не помешали. Валентин жил в номере один. Кофе они выпили. Борис, уверенный в себе, обхватил ее, сидевшую на стуле, крепко, она было встрепенулась испуганным воробышком, поднялась, повернулась к нему лицом и на мгновение растерялась, не зная, стоит ли так вот сразу бросаться ему на шею, может быть, лучше повременить? Но зачем же временить, если у него осталась всего одна ночь, кроме этой, если ноги ослабли совсем, идти никуда не хотят, если в груди что-то хрупкое падает в пропасть и аж вздохнуть боязно, чтобы хрупкое это не раскололось вдребезги. Зачем в таких случаях временить?

Это была первая, после жены, женщина, перед которой Борис оробел, непонятно почему. И чуть не выпустил ее из клетки. Не выпустил! Взял ее осторожно за руки, шепнул: «Не уходи, сделай мне лучший в жизни подарок», – поднял руки к лицу своему, привлек ее к груди, и забилась она в его объятиях, но не как птица в клетке, а как женщина, истосковавшаяся, решившаяся наконец-то отбросить все условности. Будь, что будет. А чего не будет, тому и не бывать. Как женщина, которой повезло попасть в объятия того, о ком она тихонько мечтала уже несколько лет, думала, да не как уставшая ждать мужика самка, а как-то по-другому, может быть, даже по-книжному. Не любовь то была, нет! До любви у них дело так и не дошло – до той любви, до книжной, которой грезят впечатлительные девочки и начитанные женщины. Но какое-то чистое чувство было у Валентины, счастливое чувство для любой женщины, по случаю ли, по воле судьбы, оказавшейся в ее положении, когда судьба-злодейка оставляет ей на выбор всего два варианта: либо бросаться на любого заезжего самца либо ждать, ждать того человека, с которым суровый разум забывает об условностях. Об ответственности, о самобичевании, о пустоте, о победах, в конце концов, которые нужны не только командировочным мужичкам… Судьба-злодейка, между прочим, не оставила ей права любить, отлюбившей и не разлюбившей.

Она хотела его все эти долгие две недели. Ни на что не надеясь. Даже на случай. Случай подарил ей одну, короткую, не полную для счастья бабского ночь. Она дрожала в его руках, как перышко на ладони под осенним ветром, и не хотела с этой ладони слетать. Она отдавалась ему безотчетно, как когда-то любимому мужу, как человеку ее судьбы, и он чувствовал в ее страсти нечто большее, чем радость победившей самки. Может быть, и для него это была не просто победа. И она, еще не остыв от первого урагана, изломавшего ее, почувствовала это «может быть» и полчаса лежала на его руке, отдыхала. Отдышалась, чуть было не уснула, но вовремя опомнилась, открыла глаза, повернулась к нему и… так они в ту первую свою ночь и не уснули, грешно было спать в такую ночь, неестественно.

– Ой, уже пять сорок! Сейчас девчата придут. А ключи-то у меня.

Она, конфузясь: «Не смотри, ну разве можно так!» – оделась, поправила перед зеркалом прическу и выпорхнула из клетки.

В тот год командировки на «Речку» были очень частыми. И Борис Ивашкин зажил хлопотной жизнью многоженца.

Прошло два года. Однажды после медосмотра врач оставил Бориса Ивашкина в своем кабинете и честно сказал: «Вы, братец, не бережете себя! Пока это еще не сильно заметно, но если вы хотите долго летать, то придется вам чем-то или кем-то пожертвовать. Вы меня понимаете?» Опытный был врач, старый. Он раскусил Бориса Ивашкина в момент. «Вы, – говорит, – ведете безобразную для летчика-испытателя такого класса жизнь».

Всю ночь Борис не спал, думал. Как поступить? Отказаться от командировок ему нельзя. Он летчик-испытатель. Это его профессия, это его призвание.

Утром он улетел на «Речку». Вернулся оттуда разбитый. Три дня отдыхал от жены, благо случай подвернулся не по его вине.

Прошло еще несколько месяцев, и перед очередной командировкой Ивашкин написал рапорт на имя Главкома ВВС, удивив всех, кроме врача, который понял все и верно оценил поступок летчика-испытателя, ставшего боевым летчиком и два года воевавшего в Афганистане.

Дело это оказалось для него несложным. Во всяком случае физически и физиологически. Получив несколько боевых наград, Борис Ивашкин был переведен в элитную часть под Москвой и здесь-то впервые в жизни оказался в жутком запое, продолжавшемся чуть ли не весь его отпуск. Случилось это в конце восьмидесятых. Сослуживцы не заметили ничего предосудительного в том, что несколько раз в течение месяца видели Ивашкина пьяным. В конце концов, отпуск у человека. Повоевал, повидал всякое, отходит душой, размагничивается.

Но жену этот запой сильно напугал. Она, уже не совсем молодая, с двумя детьми, которых еще нужно ставить на ноги, представила себе жизненную перспективу и ужаснулась в душе. Иллюзий у нее не было. Классический запой. До белой горячки дело не дошло – и то хорошо. Но оставлять без внимания этот случай она не могла. Тайком от мужа она подняла на ноги всех знакомых, консультировалась у видных наркологов, благо, деньги у них еще были. Суть да дело, опять пришел в Подмосковье август. И опять у Бориса случился запой, сразу после дня рождения, во время отпуска. Жена всполошилась. Стала уговаривать мужа закодироваться. Он поначалу отказывался, потому что знал причину срыва и не верил, что сам не сможет справиться с этой причиной и с запоем.

Кодирование помогло. Год прошел спокойный. Жена расслабилась. День рождения мужа справили без спиртного. И вдруг, через два дня, Борис Ивашкин явился домой в стельку пьяный. Жена взяла на работе отгулы (она теперь преподавала в техникуме, до учебного года оставалось несколько дней, декан пошел ей навстречу) и буквально «высидела» мужа, не отходя от него ни на секунду все эти дни. Он стерпел, отошел, врачи посоветовали повторить кодирование.

Через полгода Борис Ивашкин уже не летал. Из-за уважения к его боевому прошлому ему предложили достойную должность в части. Он протянул здесь до девяносто первого года, успел приобрести кооперативную трехкомнатную квартиру в районе метро Войковская, обставил ее, приобрел гараж, машину и перед августовскими событиями опять вошел в долгий штопор. Жена стала догадываться о том, что август для мужа что-то важное означает, но все разговоры на эту тему он резко прерывал. Он боялся их.