Охрана - Александр Торопцев

– Ты все эти годы следил за мной? – тихо спросила приговоренная, но не его спросила, а непонятно кого.

– Я в Таганроге прожил всю детскую жизнь. У меня там друзей настоящих в сто раз больше, чем имен, которых я перечислил и не перечислил. Уходи. Мне надо работать.

Она ушла. Он закрыл за ней дверь и всю ночь просидел над бумагами.

Был он невысокого роста, но все же чуть выше жены. В институте веселый, душа коллектива, организатор. Он всех мог организовать на любое интересное дело. Но жену свою он организовать не смог. Может быть, потому, что дело оказалось очень уж серьезным – семья. А может быть, потому, что она оказалась сильнее его.

Они развелись месяца через полтора-два. Он жил в общежитии, потом перебрался на соседний полигон. Километров пятьдесят их теперь разделяло.

Расстались без шума, удивили, правда, всех. Такие молодые, красивые, перспективные. Жить бы да жить. Чуть позже люди поняли, что к чему. Через несколько месяцев. Поняли, но не осудили ни ее, ни мужа, ни мужиков – здесь, на «Речке», люди жили рассудительные. Здесь жизнь их сделала такими. Это тебе не обжитые районы Восточной Европы, это степь – огромный травный коридор на теле земного шара, украшенный голубыми поясами рек. По этому коридору издревле носились толпы мужиков с оружием в руках. Ветер истории гонял их туда-сюда в поисках лучшей доли. Давно уже тихо было в степи. Но люди, предки тех неистовых, тишину эту чувствовали по-своему, и характер у них был – у мужчин и женщин – степной, неистовый, разгульный, сильный во всем: в работе, в страсти, в долготерпении. Ольга была яркой представительницей этой суперсложной народности, которая никогда не станет нацией, которая никогда не создаст в степи сколько-нибудь прочное во времени и в пространстве государство, народности красивой, яркой, имени которой нет ни в одном демографическом словаре, но корень этого имени – степь.

Ольга держалась до знакомства с Валентиной. Даже чуть больше, до тех пор, пока в очередную командировку не нагрянул на «Речку» Борис Ивашкин. Хотя сдерживать себя, свою страсть, свое желание жить так, как ей хотелось, наперекор всему, наперекор всем, было не просто. «Не твой черный чемодан, кому хочу, тому и дам!» – услышала она, пятиклассница, в песне одного семиклассника из Москвы, гостившего в соседнем доме. Это были те слова, которые она хорошо понимала. Но как же трудно было так жить женщине с повышенной сексуальной чувствительностью, с характером степнячки, с амбициями сильной натуры, упрятанной в кубанское захолустье, где, между прочим, казаки хранили крепость нравов. Ну как хранили? На миру – на собраниях разных или в беседах – да. Но она-то, женщина, чувствовала похотливые стремления всех этих говорунов. Им бы только укромное местечко, чтобы рядом только птички щебетали, и куда там все эти разговоры да осуждения, да обсуждения! Только дай, дай: во всех вариациях, со всеми мыслимыми интонациями, с придыханиями, с любовным бредом… ой, не надо этих собраний!

Одного только встретила она в жизни малохольного мужика, сдуру замуж за него вышла, теперь вот развелась. И держалась несколько месяцев. Потому что боялась. Полигон все же не кубанская станица и не город Таганрог. Здесь надо вести себя как-то иначе. Но – как?

Работа была у нее несложная – обработка данных полетов, – она требовала от нее исполнительности и внимательности. Здесь так нельзя: кому хочу, тому и дам. Здесь иной профессиональный уровень, иные требования, иные качества. И она этими качествами обладала. На работе – только работа. Все остальное – потом, потом, когда ясно станет самой же, как вести себя здесь, в жутком оазисе мужчин, мужиков.

Весь рабочий день она была на людях, в центре внимания штурманов, инженеров, офицеров, а то и генералов. Она радовалась своему счастью, она строила сногсшибательные планы, но пока тихонько, с глазками невинными, хорошая, мол, я обработчица информации.

Полгода она держала дистанцию, осматривала, как опытный полководец, поле предстоящих сражений, целых полгода! С четырнадцати лет она такого перерыва не знала. Истосковалась по жизни настоящей. Полгода! Уму непостижимо. Женщина такого покроя, степной могучей страсти, познавшая сладость мужской, пусть и робкой, неумелой ласки еще в седьмом классе и с тех пор не страдавшая подолгу от ее отсутствия, тянувшаяся к ней, не отказывающая себе в удовольствии, а в замужестве так просто изнасладившаяся до такой степени, что благоверному все костюмы и джинсы с рубахами стали велики, эта женщина, казалось, для того и родившаяся на свет белый, чтобы объедаться сладкой страстью ежедневно до умопомрачения, до беспредельности, до шума в висках, эта женщина целых полгода, то есть почти двести дней, постилась, что называется. Женщина с недоцелованными губами цвета слегка недозрелой кубанской вишни, с фигурой упругой, пружинящей, с походкой дикой кошки в конце лета, когда они, гуляющие сами по себе, особенно хороши: мягкая пластика, гордая поступь, сытое любопытство со звериным не остывающим инстинктом, плавные движения хвоста, уверенный взгляд, эластичный изгиб спины – я кошка, у меня всего в избытке, а до зимних забот еще далеко. Мне не надо рыскать по подвалам и по другим злачным местам, мне и здесь хорошо, мяу!

В дикой кошке в конце лета есть что-то явно не дикое. Сытость, что ли? А может быть, этакое довольство жизнью? В натуре, уже не во внешности, Ольги Ряскиной было что-то сильное, дико волевое. Царапаться она, конечно же, умела да еще как. И замяукать, измяукаться могла до нервного тика – вынь да положь мне вон ту кофточку, муж ты или нет. Муж-то хорошо познал это за несколько лет супружества. Эти внешние проявления кошачести бросались в глаза, их видно было невооруженным глазом, некоторых они отпугивали, а мужа, например, они просто сводили с ума. Он устал от ее причуд еще в институте. И, может быть, поэтому, когда появился настоящий повод, он со спокойствием издерганного человека пошел на развод, смирился с ним, быстро привык к своей новой «должности» разведенного обитателя гостиницы.

Но даже он, человек неглупый, не успел догадаться о той внутренней силе, которая кошку делает кошкой, а жену его сделала Ольгой Ряскиной. Он привел ее в дом, приобщил к семейной жизни, но не одомашнил. Она жила в доме, но оставалась дикой, вольной, всех заставляла подстраиваться под себя. Даже свекровь, женщину сильную, пыталась сломать. Она была коварнее кошки. Людям удалось приручить это симпатичное животное, хотя и не одомашнить. Ольгу Ряскину даже приручить было невозможно.

Валентина была старше ее на восемь лет, и это оказалось очень кстати: опыт гарнизонной службы землячки помог Ольге в изучении диспозиции.

С Борисом Ивашкиным, сильным тридцатипятилетним летчиком, чем-то, правда, озабоченным, она начала свою бурную жизнь на «Речке». Неплохое начало. И, главное, нужное не только ей самой, но и Валентине. «Ты меня так выручила! – сказала та Ольге после первой их совместной поездки на Протоку в компании штурмана и летчика. – Он мне нравится, понимаешь? Но я боюсь его». – «А чего бояться? – не поняла Ольга. – Ты же не девочка». – «Он никогда не женится на мне. А жить так, серединка на половинку… нет, не в этом дело. В другом, – Валентина боялась говорить с новой подругой о сокровенном. – Я сама не хочу. Не хочу. Хватит». Ольга не стала допытываться, оценив проблемы подруги по-своему. Валентине было за тридцать. Ее сыну – одиннадцать. Дом, правда, у нее хороший. Кирпичный, просторный, обставлен. Гараж, машина, мотоцикл, погреб глубокий. Все от мужа ее, знаменитого в недавнем прошлом летчика-испытателя, осталось. Вроде бы богатая невеста, но куда ей с десятилетним довеском думать о новой семье? Правда, вслух Ольга, практичная, об этом не сказала.

С Борисом она была откровеннее и злее. Она чувствовала, знала наверняка, что он мужик настоящий, сильный, слюни распускать не будет и не расскажет о ее мыслях Валентине. «Мечется она, замуж хочет выйти хоть бы за кого, – сказала она Ивашкину на вторую ночь их бурного знакомства. – Но кому она нужна в таком возрасте, сам посуди? Один инженер из Подмосковья предложение ей сделал, думает. Ему под пятьдесят. Да, такой предложит. А потом всю жизнь ему утку подноси… Ладно, пусть у нее все будет хорошо. Иди сюда!»

Ивашкин в ее объятиях забывал обо всем на свете. Но регламент у этой чертовки был строгий. «Ой, мне пора!» – говорила она в два часа ночи и убегала домой.

Через несколько дней он улетел в Калинин.

Через месяц написал рапорт, удивив всех, особенно приятеля-штурмана, у которого в то лето родились близнецы, сделав папашу многодетным отцом.

Сейчас, возвращаясь из конторы домой, бывший летчик с завистью смотрел на уверенных в себе молодых людей и вздыхал: «Ох, и дурак же я тогда был! В Афган подался, как молодой сосунок, в эту грязь. Зачем, спрашивается? За орденами? Нет. Мне ордена и за работу давали, хватало».

У метро замедлил шаг, подошел к ларьку, справа от которого под навесом сидели на пластмассовых стульях «дешевые» люди, пробасил: «Бутылку минералки. С газом, с газом. И стакан». Сел подальше от ларька, поближе к небу, налил в белый легкий стакан шипящей минералки.