Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

Толстое лицо Лося пошло багровыми пятнами. Глаза налились кровью, как у быка.

— Да что вы понимаете в бизнесе?! — рявкнул он вдруг. — Вы — мильтон, мент, легавый!

Турецкий иронично поморщился:

— Аркадий Владимирович, где вы нахватались этих слов?

Однако Лось был вне себя от гнева.

— Вы приходите сюда и называете меня неудачником! — кипел он. — А сами-то вы кто? Сраный экономист в ментовской униформе? Сделка между «Юпитером» и «Дальнефтью» не может и не могла состояться — ясно вам?! И я это понял первым! Совместный проект, который готовили Боровский и Риневич, разорителен и вреден. Государственная казна могла недосчитаться миллиардов! Вы говорите, что у чиновников свои интересы? Пусть так! Но в данном деле наши интересы совпали!

— Их интересы в отношении Боровского и Риневича были аморфны и неопределенны, пока вы не вмешались в этот процесс, — сказал Турецкий. — Это вы напугали их. Это с вашей подачи развернулась травля на Боровского. Это вы сталкивали Боровского и Риневича лбами. При чем тут государственная казна?

— Профан! Тупица! А вы знаете, что они собирались тянуть нефтепровод в Китай?

— И что?

— А то, что это было заведомо провальное дело! Дело, которое могло обернуться для страны катастрофой!

— Я слышал, у вас был альтернативный проект, — спокойно заметил Турецкий.

— Был! — яростно кивнул Лось.

— Нефтепровод в Японию? — с пренебрежительной усмешкой осведомился Турецкий, чем еще больше подлил масла в огонь.

Лось чуть не взорвался от ярости, однако взял себя в руки и зачастил с клокочущей, не находящей себе выхода злобой в голосе:

— Я представил конкурентный проект по прокладке трубы в дальневосточный порт Находка с выходом в Японию. Китай — страна непредсказуемая, любые сделки с ней, тем более такие масштабные, чреваты дальнейшими осложнениями. И конечно же это будет большим ударом не только по личному благосостоянию бизнесменов, но и по благосостоянию страны. По крайней мере до тех пор, пока экономика России жестко привязана к сырьевому сектору. Я обосновал проект. Жестко и четко!

— И изложили его президенту.

— И изложил его президенту!

— Не забыв напомнить о политических амбициях Боровского. И о том, что огромная компания будет неуправляемой. И о том, что Риневич и Боровский хотят привлечь партнеров с Запада.

Турецкий говорил спокойно, но с таким жестким напором, что Лось даже опешил.

— Никакой дискуссии с Боровским и Риневичем у вас не было, — продолжил Александр Борисович. — В лицо вы им улыбались, а за спинами плели против них козни и интриги, подключив для этого государственную репрессивную машину. Вы раздавали взятки щедрой рукой и думали, что вам это сойдет с рук. Ваши лапы проникли всюду. Всюду!

Лось снисходительно и брезгливо улыбнулся. Лицо его вновь стало спокойным и скептичным. Похоже, олигарх окончательно взял себя в руки и теперь досадовал на себя за то, что дал волю чувствам.

— Взятки? — спокойно переспросил он. — Вы сказали — взятки? Да, я давал взятки. Я не виноват, что в нашей стране никакой вопрос не решишь, пока не дашь чиновникам на лапу. Это бизнес, господин следователь. Вы никогда не заключали сделок в России, поэтому вам все это и кажется диким.

Турецкий выдержал паузу, словно осмысливал все, сказанное бизнесменом, затем кивнул:

— Ясно. Значит, говорите, во всем виноват бизнес. Аркадий Владимирович, а как ваше здоровье?

— Что?

— Я слышал, после демобилизации из армии вы сильно болели.

Лось насторожился.

— Кто это вам сказал?

Турецкий пожал плечами:

— Я ведь сыщик и пользуюсь любыми источниками. Я знаю об операции, которую вы перенесли. И о том, что ваша болезнь была результатом травмы, полученной в армии. Травмы, которая привела вас к бесплодию.

Лось нахмурился:

— Вы переходите все границы, Турецкий.

— Знаю я и о той армейской драке, в которой участвовали вы, Боровский и Риневич, — продолжил Александр Борисович, не обращая внимания на последнюю реплику Лося. — И о кличке, которая у вас тогда была. Тогда вы еще не были всесильным Сохой, правда? Вас звали просто — Рябой. — Турецкий усмехнулся: — Интересно, Боровский и Риневич — потом, когда закрутилась вся эта чехарда с приватизацией, — узнали в вас того рябого паренька, которому они в молодости надавали подзатыльников? Наверняка ведь нет. Интересно, кто из этих двоих нанес вам тот роковой удар? Кого из них вы ненавидели больше всего?

Лось уставился на Турецкого своими водянистыми, остекленевшими глазами и произнес четко и раздельно:

— Пошел отсюда вон, мент. Убирайся отсюда к чертовой матери, пока я не приказал своим ребятам спустить с тебя шкуру.

Лицо Турецкого напряглось, под смуглой кожей заходили желваки, в глазах сверкнули искры сдерживаемой ярости. Он поднялся с кресла, пару секунд постоял молча, затем усмехнулся и сказал:

— Разговор еще не окончен, Аркадий Владимирович. Но продолжать его мы будем у меня в кабинете. До скорого свидания.

Затем повернулся и пошел к двери.

— Подождите! — окликнул его олигарх.

Александр Борисович остановился и обернулся.

— Вы правильно сделали, что стали копаться в прошлом, — сказал Лось. — Но, выражаясь грамматически, вы не в том месте поставили ударение. Да, драка была. И травму я получил. К сожалению, к врачу я обратился слишком поздно. Дурак был, думал — само пройдет. Но, уверяю вас, Турецкий, Риневич помер не из-за той старой драки. У вас слишком замылился взгляд, вы не видите очевидного.

Турецкий пожал плечами и взялся за ручку двери.

— И не думайте под меня копать! — крикнул ему вслед Лось. — Вы не сможете ничего доказать! Слышите? Вы — мелочь! Сошка, которую я могу раздавить в любой момент!

Александр Борисович вышел из комнаты.

«За что же все-таки Боровский убил Риневича? И почему сделал это так публично, поставив тем самым крест не только на своей карьере, но и на своей жизни? Значит, на кон было поставлено что-то, что стоило гораздо дороже карьеры и жизни. По крайней мере, для Генриха Боровского. Но что? Что это могло быть?»

Турецкий остановил машину у светофора.

Какая-то смутная мысль вертелась у него в голове, не находя внятного выражения. Даже не мысль, а лишь намек на мысль, ощущение того, что ответ на мучивший его вопрос находится где-то совсем рядом. Но ухватить это ощущение, поймать его, зафиксировать и превратить в четкую и ясную мысль ему никак не удавалось.

Зажегся зеленый свет. Турецкий тронул машину, и тут в кармане у него зазвонил телефон.

— Алло! — раздался в трубке юношеский баритончик Мишани Камелькова. — Александр Борисович, здравствуйте! Слава богу, я до вас дозвонился! Вы еще не в курсе?

— В курсе чего? — осведомился Турецкий.

Камельков кашлянул и ответил, понизив голос:

— Боровский повесился.

Турецкий почувствовал, как вспотела ладонь, сжимающая трубку.

— Как — повесился? — переспросил он.

— На тряпке какой-то. К койке ее примотал и… Да вы не волнуйтесь, он не насмерть. Слава Богу, вовремя вытащили. Мы вас разыскивали, но у вас телефон был заблокирован.

— Черт! Где он?

— Боровский-то? В лазарете, где ж ему еще быть? Ни с кем не разговаривает, молчит и все время таращится в потолок. Александр Борисович, у вас номер мобильника его жены есть? А то по домашнему прозвониться не можем, никто трубу не берет.

— Не знаю, поищу.

— Ну тогда сами ее и известите, о’кей? Вы сейчас в лазарет?

— Да.

— Ясно. Только врачи к нему пока не пускают. У него там что-то с голосовыми связками. И шок еще не прошел. Хотя вас, может быть, и пустят. Меркулову позвоните, он вас тоже искал.

— Хорошо.

— Да, кстати, — вновь затараторил Камельков, — я обогатил ваш список еще восемью фамилиями.

— Какой список? — не понял Турецкий.

— Ну, список армейских друзей Боровского. Тех, которые на фотографиях. Приедете — покажу. Ладно, до связи!

— Постой… А имя третьего… того, который стоит на снимке с Боровским и Риневичем… худой паренек с большими глазами… ты его узнал?

— Третьего? Да, узнал. Это Розен. Леонид Розен. С ним вообще какая-то чертовщина творится. Два года назад он пропал.

— Как пропал?

— А так. Уволился с работы, продал квартиру и отбыл в неизвестном направлении. С тех пор никто из его знакомых и родственников ничего о нем не слышал. Я, конечно, продолжу поиски, но пока…

— Ладно, Мишань, я понял. Сейчас мне некогда, приеду — договорим.

Александр Борисович отключил связь и сунул телефон в карман. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы прекратить разброд в голове, вызванный внезапным вмешательством Камелькова с его жутким известием, и собрать мысли воедино.

Значит, Боровский пробовал повеситься. Этого и следовало ожидать. Он один знает тайну, и тайна эта такого свойства, что хранить ее невыносимо. И рассказать о ней никому нельзя. И снова у Турецкого возникло ощущение, что он приблизился к разгадке.