Тень Сохатого - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это — и неприятные запахи, и теснота, и невозможность уединиться — напоминало Генриху Игоревичу армию. Только здесь было намного хуже. Сокамерники его не трогали. Первое время они с любопытством пялились на него, что бы он ни делал, и то и дело приставали с идиотскими вопросами. Один из них — бывший бухгалтер, севший за махинации, — как-то спросил:
— Слушайте, а правда, что некоторые олигархи вшивают себе в член бриллианты?
— Не знаю, — вяло ответил Боровский.
— А вы?
— Я — нет.
— Жаль, — с видимым разочарованием вздохнул бухгалтер. — Были б у меня такие деньги, я бы вставил себе камни везде, где только можно. В член, в зубы… Это надежней, чем хранить камушки в банке.
— Ага, — весело отозвался другой сокамерник — рослый волосатый детина, сидевший по подозрению в вымогательстве. — До тех пор, пока кто-нибудь не узнает! А как узнает, так вырвет тебе зубы вместе с челюстью. Да и член оторвет, чтобы долго не возиться!
Нельзя сказать, чтобы общество сокамерников сильно раздражало Генриха Игоревича. Порой он даже вслушивался в их тихие беседы и находил в этом определенное удовольствие. Он уже отвык от бесед простых людей, которые делятся друг с другом своими горестями и обидами. Обсуждение бизнес-планов и мест, где можно отдохнуть на широкую ногу, обмен колкостями и остротами — вот из чего в основном состояли беседы бизнесменов. Здесь же все было иначе. В камере сидели люди, которых привела сюда общая беда. Беда, которая нисколько не сплотила их, но придала их мыслям и взглядам на мир какое-то общее выражение, превратив их почти что в родственников.
Иногда у Генриха Игоревича возникало острое желание присоединиться к этим разговорам. Но он боялся, что, втянувшись в диалог, он вынужден будет рассказать этим людям о себе, а значит, почти наверняка потеряет свою хрупкую независимость, и уже не сможет уберечь от этих чужаков единственное, что у него осталось своего — душу, населенную тенями родных и близких ему людей. Поэтому Боровский не только избегал расспросов, но и сам не лез никому в душу. Он был сам по себе.
По ночам Генрих Игоревич спал плохо. Засыпал он быстро, но спустя пару часов просыпался, словно от внезапного окрика, и потом уже не мог уснуть до самого рассвета, лежа на своей жесткой постели и таращась в черный потолок.
Однажды жулик-бухгалтер, которому никак не давал покоя тот факт, что он сидит в одной камере с олигархом, вновь пристал к нему с расспросами.
— Послушайте, — обратился он к лежащему на нарах Боровскому, — послушайте, а правда, что вы стали банкротом?
— Да. Наверное, — равнодушным голосом ответил ему Боровский, зная, что, если промолчать, бухгалтер никогда не отстанет.
— И у вас ничего нет? — с тайным восторгом, или это только показалось Боровскому, уточнил бухгалтер.
— Почти, — ответил Генрих Игоревич.
Бухгалтер вздохнул.
— Надо же, как жизнь повернулась? — с фальшивым сочувствием произнес он. — А небось, мнили себя хозяином России. Небось, думали, что можете делать все, что захотите, и никто никогда не схватит вас за руку. Интересно, что это за ощущение такое?
— Какое?
— Ну чувствовать себя хозяином жизни? Я, допустим, всегда ощущал деньги как обузу. Ну, в том смысле, что от них всегда исходила опасность. Риск, понимаете? Так ведь мои тысячи были в сравнении с вашими миллиардами просто жалким мусором. Интересно, вы относились к своим миллиардам как к деньгам? Или они были для вас голой абстракцией?
— Когда как.
Бухгалтер покачал головой:
— Уф-ф!.. Аж дух захватывает, как подумаю, какими суммами вы ворочали. Хотел бы я побыть в вашей шкуре. Не в теперешней, конечно, а в той, бывшей… Когда у вас в кармане был целый мир.
Боровский никак не отозвался на эту реплику. Тогда неуемный бухгалтер продолжил свою трескотню:
— По телику говорят, что Риневич был вашим другом. И как вас только угораздило его убить, а? Неужели большие деньги и впрямь делают из людей зверей? Неужели, чтобы стать богатым, нужно и в самом деле продать душу дьяволу? — Он прищурился и внимательно посмотрел на Генриха Игоревича. Затем добавил не без злорадства в голосе: — Теперь вам дадут лет двадцать, и выйдете вы на волю измученным туберкулезным стариком. Если вообще выйдете.
— Слышь, заткнись, а? — встрял в разговор волосатый вымогатель. — Кончай мужику нервы трепать. Ему и без тебя тошно.
— Да я же в философском плане интересуюсь, — запротестовал бухгалтер. — В наше время легче встретить Бога, чем живого, настоящего миллиардера. Я просто использую свой шанс, чтобы поговорить с ним. Ведь никогда же больше не доведется!
— Он уже не миллиардер, — заметил другой сокамерник, пожилой и молчаливый мужчина интеллигентного вида. — Он просто тля. Тварь дрожащая, как ты да я. К тому же — убийца. У него руки по локоть в крови своего друга. Ты уж лучше оставь его в покое. Этому человеку о собственной душе пора думать, а не о бывших миллиардах.
— Было бы о чем думать, — тихо и обиженно отозвался бухгалтер. — Душу продал, а миллиарды потерял. Обыкновенный неудачник, если вдуматься…
И тут Боровский вскочил на ноги, словно внутри него внезапно распрямилась пружина, до сих пор державшая его в сжатом состоянии. Глаза его сверкали, губы тряслись. Он уставился на бухгалтера и закричал:
— Послушайте, что вам от меня нужно, а? Вы хотите, чтобы я душу перед вами открыл, да?
— Да нет, я, собственно, не…
— Вы что, священник?
— Нет, — сдавленно пробормотал бухгалтер, ошеломленный таким поворотом дел.
— Так какого черта вы позволяете себе судить о моей душе?! — крикнул Боровский. — Какого черта вы записываете меня в великие грешники? Вы что, лучше меня?
Бухгалтер забормотал, словно оправдывался:
— Слушай, друг, ты что, с цепи сорвался? Я ведь не хотел тебя обидеть. Я это так, для поддержания разговора…
— Ты хочешь знать, продал я душу дьяволу или нет? — кричал на него Боровский, бешено вращая глазами. — Хочешь, да? — Он наступал на бухгалтера, и тот вынужден был вскочить на ноги и попятиться к стене. — Ну говори, гнида воровская, хочешь или нет?!
— Что ты… — Голос бухгалтера сорвался на сип. — Что ты сказал? — с трудом выдавил он из глотки слова.
— Я сказал, что ты мелкий вор! А я ни копейки ни у кого не украл! Все, что у меня есть, я заработал вот этим! — Боровский постучал согнутым пальцем по своему высокому лбу.
— Эй, парень! — окликнул его верзила-вымогатель. — Ты бы поосторожней с такими обвинениями. Ты все-таки не у себя в офисе.
— А ты не лезь! — рявкнул на него Боровский.
Верзила ухмыльнулся и встал с нар.
— Ну все, олигарх, — медленно и глухо проговорил он. — Сейчас я тебе покажу народный гнев. Сейчас ты узнаешь, что такое дубина народной войны. Сейчас я тебе эту дубину в глотку твою паршивую вобью.
Генрих Игоревич повернулся к верзиле и поднял руки к груди, приготовясь защищаться, но в этот момент жилистый и ловкий бухгалтер прыгнул на него сзади и сдавил ему горло локтем. Боровский попятился назад, пытаясь оторвать от своего горла руки бухгалтера, задыхаясь и хрипя:
— Отпусти… гнида… гнида…
— Давай его крепче! — весело сказал верзила-вымогатель. — А я ему пока копыта стреножу.
— Здоровый, зараза… — проскрипел бухгалтер, продолжая сдавливать голову Боровского в удушающем захвате. — Отожрался на народных харчах…
Лицо Боровского побагровело. Щеки бухгалтера тоже пошли красными пятнами. На его узком желтоватом лбу выступили крупные капли пота. Тем временем верзила-вымогатель нагнулся и схватил Боровского за ноги. Генрих Игоревич попробовал брыкаться, но верзила больно ударил его кулаком под коленку, потом еще раз, и, когда Боровский окончательно ослаб, оторвал его ноги от пола и сказал:
— Тащи его к лежанке, малый. Щас мы ему устроим пересмотр итогов приватизации.
Совместными усилиями бухгалтер и верзила-вымогатель подтащили Боровского к нарам и бросили на лежанку. Воспользовавшись тем, что противник ослабил хватку, Боровский хотел закричать, но верзила-вымогатель прижал огромную потную пригоршню к его лицу.
— Тише, — сказал он. — Тише, олигарх. Малый, держи ему руки, чтоб не брыкался. — Бухгалтер схватил Генриха Игоревича за руки и принялся их выворачивать. А верзила проговорил, обращаясь к пожилому сокамернику, тому, который советовал Боровскому думать о душе. — Слышь, дед, давай присоединяйся. Вдвоем не справимся.
— Справитесь, — равнодушно ответил тот. — Ты вон какой здоровый. А вообще, оставили бы вы его в покое, ребята. Он уже свое получил.
— Ну нет, — качнул бычьей головой верзила-вымогатель. — Я его еще поучу уму-разуму. Я из него спесь барскую выбью к чертям собачьим.
Генрих Игоревич почувствовал, как ужас жаром проникает в его мозг. Он хотел кричать и не мог — ладонь верзилы плотно заткнула ему рот. И тогда он заплакал, заплакал так, как плакал в детстве — не от боли, а от обиды. Но сокамерников это не остановило. Они были полны решимости окончательно и бесповоротно указать Боровскому его «истинное» место.