Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

Значит, Боровский пробовал повеситься. Этого и следовало ожидать. Он один знает тайну, и тайна эта такого свойства, что хранить ее невыносимо. И рассказать о ней никому нельзя. И снова у Турецкого возникло ощущение, что он приблизился к разгадке.

Турецкий вновь и вновь прокручивал в голове слова Лося:

«Вы правильно сделали, что стали копаться в прошлом. Но, выражаясь грамматически, вы не в том месте поставили ударение. Да, драка была. Но, уверяю вас, Турецкий, Риневич помер не из-за той старой драки. У вас слишком замылился взгляд, вы не видите очевидного…»

Что имел в виду Лось, говоря об «очевидном»? И почему стоило копаться в прошлом, если Лось был ни при чем. Кого нужно искать? Что за тень настигла Риневича и Боровского из прошлого? Кто отбросил эту тень? И как сумела эта загадочная тень поссорить двух лучших друзей, превратив их в непримиримых врагов?

На повороте невесть откуда взявшийся «мини-ровер» лихо подрезал машину Турецкого. Александр Борисович собрался было отпустить пару ласковых слов в адрес безголового лихача, но тут он заметил, что за рулем сидит девушка, и сдержался. Привычка щадить нежные женские уши от смачной русской похабели взяла верх.

Внезапно Турецкий вспомнил, что нужно дозвониться до жены Боровского, Ляли, и рассказать ей об отчаянном поступке ее мужа. Домашний телефон ее молчит. Где же достать номер ее сотового? Стоп. Да ведь номер-то у нее был совсем легкий. Что-то связанное с годом рождения Боровского…

Турецкий напряг память. «Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры — год рождения Генриха. Четыре другие — дата начала Второй мировой войны», — вспомнил он слова Ляли.

Ну вот, номер известен. Теперь главное, чтоб она соизволила взять трубку.

Тут мысли Турецкого перескочили на слова Мишани Камелькова. Имя третьего парня с фотографии — Леонид Розен — наводило на какое-то воспоминание, но вот на какое? Что-то связанное с Риневичем. С его словами о призраке, о тени из прошлого…

Александр Борисович припомнил детали своего разговора с Диной Друбич. Риневич сказал ей что-то такое об этом призраке. Он как-то обозвал его… Розовый бутон, так, что ли? Или «розовый бутончик»?.. Точно! «Розовый бутончик» — вот как Риневич обозвал эту тень из прошлого.

Розовый бутончик. Леонид Розен.

Александр Борисович вспомнил лицо Леонида Розена, которое он видел на фотографии. Помнится, оно тогда показалось ему странно знакомым. Так-так… Стало быть, следы Розена теряются два года назад. А что такого важного произошло в жизни Риневича или Боровского два года назад?

И в тот момент, когда обогнавшая Турецкого «мини», дергаясь, как паралитичка, и прижимаясь сверх меры к обочине, наддала газу и стала отрываться, Александра Борисовича вдруг осенило. Мысль была такой дикой и такой невообразимой, что он вжал тормозную педаль и, поморщившись от отчаянного визга покрышек, остановил машину.

— Вот черт! — воскликнул Александр Борисович и в приливе эмоций шлепнул себя по лбу ладонью. — Какой же я идиот! Вот она — очевидная вещь!

Теперь он точно знал, с кем ему нужно встретиться.

Как показалось Турецкому, со времени их последней встречи Ляля Боровская стала еще красивей. Те же каштановые волосы, те же огромные золотистые глаза, из которых, похоже, исходило сияние, те же чувственные губы, созданные для поцелуев, а не для слов.

Она молча посторонилась, впуская его в просторную прихожую.

— Почему вы не берете трубку? — спросил Турецкий.

Ляля растерянно улыбнулась:

— После того как забрали Генриха, я отключила телефон. Мне так легче… когда ни с кем не нужно разговаривать.

Александр Борисович сурово прищурился:

— Вас больше не интересует судьба вашего мужа?

— Он запретил мне навещать его. Сказал, что не хочет, чтоб я видела его… таким. — Ресницы Боровской дрогнули, и она добавила: — Зверем, посаженным в клетку. — Ляля сделала над собой усилие и вновь улыбнулась: — Что же мы стоим в прихожей? Проходите в комнату. Вы ведь пришли со мной поговорить, а не просто повидать меня, правда?

— Правда.

Они прошли в гостиную.

Усевшись в кресло, Турецкий поразмышлял с полминуты, с чего ему лучше начать (все это время Боровская молча смотрела на него, ожидая, пока он заговорит), и наконец сказал:

— Расскажите мне, что произошло между вашим мужем и Риневичем за день до того, как Риневич был убит.

— А почему вы думаете, что между ними что-то…

— Розовый бутончик, — сказал Турецкий.

Ляля вздрогнула и посмотрела на Александра Борисовича расширившимися глазами:

— Простите, что вы сказали?

— Я сказал «розовый бутончик», — вновь перебил ее Турецкий. — Мне кажется, вам давно пора все мне рассказать. Вашего мужа может спасти только правда. Чего бы она вам обоим ни стоила.

Ляля нервно прикусила губу. В глазах ее появились тревога и сомнение. Видно было, что принять решение ей очень непросто.

— Генрих защищает вашу честь, — сказал Турецкий. — И его можно понять. Но не думаю, что ваша честь слишком сильно пострадает, если вы мне все расскажете. Ваша проблема надуманная. Даже если то, о чем вы мне расскажете, вызовет кривотолки и сплетни… — Александр Борисович пожал плечами. — Что ж, любая шумиха рано или поздно утихает. Подумайте об этом, Ляля. На одной чаше весов — людская молва, на другой — жизнь вашего мужа. Вы должны принять решение, и принять его прямо сейчас. Что для вас важнее?

Ляля тяжело, прерывисто вздохнула.

— Хорошо, — хрипло сказала она. — Я расскажу вам… Если это поможет Генриху, я расскажу вам все. В тот вечер Риневич заехал к нам в гости… сюда, в нашу городскую квартиру. Но Генриха не было дома, он припозднился на работе. Тогда Риневич решил подождать Генриха. Мы были в квартире вдвоем. И… — Ляля приложила пальцы к вискам, словно у нее внезапно заболела голова. — И он был пьян…

…Риневич отхлебнул виски, затем встряхнул стакан и послушал, как кусочки льда постукивают о стеклянные стенки. Потом поднял стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Лялю, прищурив левый глаз. Усмехнулся и спросил:

— Ну и как вы тут?

— Ты о чем? — не поняла Ляля.

— Еще не надоели друг другу?

Ляля улыбнулась:

— А почему мы должны друг другу надоесть?

— Ну мало ли, — пожал плечами Риневич. Он вновь отхлебнул виски и поставил стакан на стол. — Все-таки у вас очень необычный брак. — Риневич ухмыльнулся. — Можно сказать — один на миллион! Если не на миллиард.

Ляля пожала плечами и сухо ответила:

— У нас обычный брак. Такой же, как у всех.

— Да ну? — Риневич нагло прищурился. — Обычный брак? У вас? У моих лучших друзей? Да не может быть!

Ляля отвела взгляд и сказала негромким голосом:

— Олег, почему ты так себя ведешь?

— Как?

— Вот так… нагло. — Ляля вновь подняла взгляд на Риневича. — И еще — ты говоришь таким тоном, будто знаешь о нас с Генрихом что-то плохое.

Физиономия Риневича изобразила добродушие.

— Ну что ты, золотце. Разве я могу подумать о вас с Генрихом что-то плохое? Ведь вы же мои лучшие друзья. — Он залпом допил виски, брякнул стакан на стол и весело сказал: — Знаешь что, а включи-ка музыку! Помнишь, как мы с тобой тогда танцевали? В нашу первую встречу. Я еще сказал, что буду ждать, пока Геня надоест тебе, а потом использую свой шанс. Давай, как тогда, а? Ведь мы с тех пор ни разу не танцевали.

— Олег, я не думаю, что это хорошая идея. Я слишком устала за день и…

— Да брось ты, бутончик! — небрежно и весело перебил ее Риневич. — Ты ведь мой розовый бутончик. Я всегда называл тебя так в своем воображении.

Он встал с кресла, обошел столик и остановился перед Лялей. Затем сделал неуклюжий реверанс и дурашливо произнес:

— Силь ву пле, мадам! Ра-азрешите пригласить вас на кадриль-мандриль! Па де тру-а, и все такое!

Ляля нахмурилась, но Риневич крепко обхватил ее предплечье своими крепкими пальцами и почти рывком поднял на ноги.

— Что ты себе позволяешь! — вскрикнула Ляля. — Немедленно отпусти мою…

И тут Риневич поцеловал ее в губы — грубо, смачно, больно. Ляля вырвалась и влепила Риневичу пощечину. Голова Риневича мотнулась в сторону, но он не выпустил Лялю из объятий, наоборот, прижал ее к себе еще крепче.

— Вот это удар! — насмешливо сказал он. — Я думал, ты — мой розовый бутончик, а ты просто боксер какой-то. Майк Тайсон в юбке. Пардон, в платье. Кстати, давно хотел поинтересоваться, а что у тебя под платьем?

— Олег, ты пьян. Сейчас придет Генрих. Отпусти меня и уходи, пока не поздно.

Риневич сделал грустное лицо и, паясничая, вздохнул:

— В том-то и дело, бутончик. Боюсь, что уже слишком поздно.

Неожиданно его рука быстро скользнула по бедру Ляли и тут же оказалась у нее между ног. Ляля вскрикнула и изо всех сил оттолкнула от себя Риневича. Однако не тут-то было. Риневич лишь пьяно хохотнул в ответ, затем развернул Лялю и швырнул ее лицом на диван. Его сильные пальцы впились в ее волосы.