Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ближайший заход – в Коломбо, потом Сингапур. Может, в Гонконг заходить будем, пока не знаю. И в японский порт Нагасаки, потом уж – Владивосток.
– Та-ак, значит, время у нас с тобой пока есть. В том числе и обдумать все, решить окончательно. Ну а коли решишь на чужбину бежать, то советую поближе к России. Ты ж языков не знаешь? С чужими обычаями не знаком… Если надумаешь все же бежать, надо в Японии попытаться остаться. Язык у них трудный, но русских, земляков, скорее всего, побольше, чем в Коломбо, Сингапуре или Гонконге. Есть к кому прибиться… Ты хоть что-нибудь об этих местах слышал? Знаешь?
– Откель, ваш-бродь? – уныло отозвался Терещенко. – Я ж говорил вам, забыть, верно, изволили – вся наша караульная команда – это же гальванщики, нас на Тихий окиян направили служить. Никто из наших моря и не нюхал ранее, кроме меня, да еще одного, да и тот не в здешних водах плавал. А чтоб мы, значит, хлеб даром не ели в дороге, нас караулить варнаков вот приставили. То исть, ваш-бродь, я не про вас, конечно, – смутился матрос.
– Ничего, Яков, я не в обиде! – усмехнулся Ландсберг. – Привык уже… Значит, совсем ничего про Японию не знаешь? Это плохо… Ну, денег я тебе, конечно, дам, поделюсь этим золотом, тобой же и сохраненным. Мне столько и не надо – может, и вообще не понадобится мне в каторге золото это. А господину полковнику, упокой, господь, его душу, деньги уже и ни к чему… Так что если и побежишь, то с деньгами. А вот без языка – совсем тебе плохо, Яков, там придется!
– Расспросить, конечно, у команды можно – что и как. Мы ж вместе спим, столуемся из одного котла…
– А вот про это забудь, Яков! – строго приказал Ландсберг. – Никаких расспросов! Я же тебе говорю – наблюдать за тобой будут обязательно! А если человек в твоем положении про порты, да про обычаи тамошние расспрашивать начнет – сразу определят, что в побег собрался. Тогда арестуют, и к нам в трюм, чего доброго, посадят. И все, уже не сбежишь.
– Оно понятно, – вздохнул матрос. – Страшно, ваш-бродь, вот так-то, как в омут головой, на чужбину… Да только каторги я еще больше боюсь…
Помолчали.
– Слышь, Карл Христофорыч, – осторожно начал, понизив голос, Терещенко. – А, может, мы вдвоем с вашим благородием в бега определимся, а? Вам, полагаю, в каторгу тоже неохота ведь? Вы образованный господин, опять-таки. И языки, чай, знаете. Да и воопще, вдвоем-то всегда сподручнее.
– Знаешь, друг мой, не ты первый мне побег предлагаешь, – помолчав, ответил Ландсберг. – Правда, те, другие, свою корысть в моем побеге имели. Не от чистоты сердца, не ради дружбы предлагали помощь. Мог я уйти, наверное… И из России, кстати, тоже – правда, там о Европе речь была. Отказался ведь я, Яков… Хотя и каторги, честно тебе скажу, тоже боюсь.
– Неужто и сейчас откажетесь? Отчего, ваш-бродь? Пропадете ведь там, в каторге-то…
– Сложно тут все, Яков. И все у нас по-разному, понимаешь? Ты, считай, под трибунал безвинно пойти должен – если по совести, а не по закону, конечно. Доктор этот утонувший много людям зла сделал, и останавливаться в своем зле не желал. Может, не по-христиански скажу, но туда ему и дорога! А что ты? Устав нарушил, конечно, да ведь если б в уставе, как и в законах людских, каждый случай особый прописать можно было! А я – дело другое. И свой крест нести должен, понимаешь? Двух безвинных старых людей я угробил. Одного по ошибке, шутки не понял. А вторую, старушку, и вовсе только потому, что свидетелем моего злодейства она стала. Так-то, Яков! А ты, небось, думал, что твой однополчанин, барон фон Ландсберг, чей род от крестоносцев считают, в каторгу агнцом безвинным идет? – горько усмехнулся Ландсберг. – Ну, теперь знаешь… Можешь свое предложение про совместный побег обратно взять, я пойму…
– Слыхал я про вас, – угрюмо буркнул Терещенко. – Ну и что с того? Ну согрешили… Стало быть, не могли тогда иначе поступить, так я думаю. Тяжел ваш грех, ничего не скажу – так и я вам не судья. Прежде чем судить, надо человека со всех сторон знать! Вы за Отечество кровь на войне проливали, охфицером порядочным были, я ж знаю! Солдата не обманешь! Охфицер еще только рапорт в полк подает, а солдаты уж все о нем знают! Нет, ваш-бродь, Яшка Терещенко не из таковских! Раз сказал вам – стало быть, от чистого сердца! И в Одессе, изволите вспомнить, предлагал вам помощь, и сейчас живот готов положить, ежели что. Все силы положу, чтобы вам помочь, если бежать решите – со мной ли али без меня!
– Спасибо, друг. Только ты меня не понял: я сам – понимаешь, сам! – вину свою знаю, и должен наказание за нее понести… И застрелиться мог после того, как понял, что наделал. Так ведь это, Терещенко, легче легкого – пулю в висок пустил, и все! А наказание, думаю, должно быть соразмерным греху. Вот я себе и выбрал…
Ландсберг прерывисто вздохнул, с силой провел ладонями по лицу, словно смывая нахлынувшие воспоминания.
– Так вот, Яков! Забудь обо мне, понял? Ты сейчас службу должен нести так, чтобы никто тебя ни в чем не упрекнул. А я сейчас пойду… на свою шконку. К свои мыслям долгим… И не забудь: никаких расспросов! И никому, даже самым верным товарищам, про свои намерения до поры не говори! Слаб человек, не надо его искушать лишним знанием… И ушки на макушке, конечно, держать надо. Прощай пока, Терещенко!
Терещенко продолжал в свой черед появляться на карауле в тюремном трюме, и всякий раз, появившись, смотрел на однополчанина умоляющими глазами: видимо, глубоко в сознании у Якова засела мысль о том, что рано или поздно Ландсберг может согласиться бежать с ним.
Ландсберг, между тем, был с Яковом искренен. И бежать никуда, действительно, не хотел – хоть и понимал, что без дельного советчика и верного друга-приятеля, всегда готового подставить плечо, простой матрос, вчерашний наивный мужичок-малорос, даже если и
