Грозное лето - Михаил Соколов

— Гм, — смущенно произнес великий князь и спросил у Жилинского: — Чего вам недостает, генерал Жилинский, для того чтобы начать активные действия наискорее?

— В пятнадцатом корпусе генерала Мартоса недостает четырех батальонов; во второй дивизии — двух; в первом корпусе — двух полков; в третьей гвардейской — одного полка. Тринадцатый корпус генерала Клюева, переданный мне из юго-западного театра, еще не укомплектовался и прибудет к нам через пять — три дня…

— Через пять или через три?

— Через пять, — ответил Янушкевич.

— Через три дня, ваше высочество, — подал свой тихий голос Данилов.

— Так и будем полагать, — согласился великий князь.

Жилинский продолжал:

— Но самое главное, ваше высочество, без чего немыслимо никакое наступление, как показала японская кампания, — у нас нет вторых эшелонов…

— Вы хотите сказать, что мы можем понести большой урон в первые же дни атаки?

— Можем, от тяжелых орудий противника, от цеппелинов.

— Быть может, и от телеграфных столбов? — иронизировал великий князь, но Жилинский не растерялся и ответил:

— Ваше высочество: мы будем идти по неприятельской территории, а на неприятельской территории и столбы могут стрелять.

— А вы прикажите вешать всякого, кто будет стрелять моим солдатам в спину… Мой главный резерв — Варшавская группа, которую я направляю на Берлин, как только вы очистите мне плацдарм и разобьете Притвица. Что там у Притвица?

— Первый корпус генерала Франсуа, западнее его — семнадцатый генерала Макензена и южнее справа — первый резервный Белова, — ответил Ренненкампф, поднявшись со стула. — Но пока они подойдут к границе, я могу выйти к реке Ангерап.

— Вы полагаете, что это — доподлинные данные, коим можно верить?

— Так точно. Исключая гарнизон Кенигсберга. Здесь у генерала фон Папприца наберется одна дивизия и три-четыре бригады…

— Три или четыре?

— Максимум пять, ваше высочество, — отвечал Ренненкампф и надул пухлые щеки.

— Вы не очень хорошо осведомлены, генерал Ренненкампф, — впервые назвал великий князь Ренненкампфа по фамилии.

— Я знаю всех командиров противника, ваше высочество.

— А мне надобно знать все силы этих командиров.

Великий князь посмотрел, обращаясь к Янушкевичу, державно повелел:

— Генерал, пишите директиву верховного командования: принимая во внимание, что война с Германией была объявлена сначала нам и что Франция, как союзница наша, считала своим долгом немедленно поддержать нас и выступить против Германии, естественно, необходимо и нам, в силу тех же союзнических обязательств, поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев. Для достижения этих целей — первой армии наступать севернее Мазурских озер с охватом левого фланга противника и в целях притягивания на себя возможно больших сил его… Второй армии разбить корпуса противника между Вислой и Мазурскими озерами, наступая в обход Мазурских озер с юга и отрезая противнику пути отхода за Вислу…

Все остальные сидели, как окаменевшие. Один старик Плеве, ворочаясь на неудобном, прямом, как доска, стуле с высоченной резной спинкой, что-то писал в маленьком своем блокноте.

…Вот о чем вспомнил сейчас генерал Жилинский и задумался. Спросит его верховный, когда приедет в штаб фронта, — нечего будет и ответить, разве что тем ответить, что Самсонов возьмет к этому времени все южные приграничные города Восточной Пруссии. Однако Самсонов до сих пор не разбил двадцатый корпус противника, единственный, ему противостоящий, а, наоборот, позволяет ему благополучно отходить и сохранять способность защищаться от корпуса Мартоса. Так кто же не умеет воевать: главнокомандующий фронтом или сам Самсонов, обвинивший всех и вся во всех смертных грехах?

И генерал Жилинский уже готов был пожалеть, что не добился назначения командующим второй армией генерала Брусилова, который по мобилизационному расписанию и должен был занять этот пост.

За окном был вечер, было душно и слышалось, как невдалеке на улицах все еще шумно двигались обозы, и в воздухе стояли надрывные понукания лошадей ездовиками, да еще лай собак доносился — отчаянный, не лай, а звериный рык, так что Жилинский качнул головой и негромко заметил:

— Волкодавы какие-то. А обозы надобно рассредоточить по другим улицам, а не обязательно направлять все вблизи штаба фронта… И торговцев всякого рода-племени удалить подальше…

В это время послышался шум аэроплана — и тотчас же раздались разрывы сброшенных гранат.

Жилинский прислушался, но шум вскоре удалился, а разрывов гранат более не повторилось.

— Вот вам и бегущий стремглав противник, — тревожно произнес он и медленно прошелся по кабинету.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В Варшаву Александр Орлов попал случайно: штаб-ротмистр Кулябко ехал туда повеселиться и пригласил его провести с ним вечер примирения, как он сказал, в кругу друзей, которых у штаб-ротмистра было не перечесть.

Собственно, ехал не Кулябко, а Крылов, которого Кулябко и вынудил взять его с собой, а уж потом и пригласил Александра.

Ехали на автомобиле Орановского, в черном открытом «бенце», и Крылов тотчас же показал, кто кого пригласил: он распоряжался автомобилем, приказывая шоферу, с которым сидел рядом, вместо механика по правилам, куда-то заезжал еще в Белостоке, потом по пути и наконец неожиданно остановился в предместье Варшавы, у невзрачного старого костела.

И пошел помолиться.

Александр делал вид, что вовсе не замечает его, этого штатского щеголя, похожего больше на магазинный манекен, нежели на секретаря начальника штаба фронта, и слушал бесконечные рассказы Кулябко о том, какие вина он пивал, каких женщин встречал, какие петербургские салоны осчастливил своим присутствием.

И лишь когда Крылов пошел в костел, Кулябко умолк, косо посмотрел ему вслед и спросил у шофера:

— Что это ваш строгий начальник вздумал молиться так поздно, да еще в польском костеле? Да еще в Варшаве, как будто в Белостоке недостает храмов?

Шофер безнадежно махнул рукой и неодобрительно ответил:

— Он всегда заезжает сюда, ваше благородие, когда направляется в Варшаву. Он-то сам из этих мест еще с до войны, вместе с генералом сюда и приехал, так что в костел этот я еще тогда привозил его.

— Но он же русский, православный, чего он не видел в костеле? Да еще в такое позднее время, когда все верующие уже спать собираются.

— А кто его знает, какой он? Он ругается по-немецки, когда злится. Доннером-Веттером называет меня, — ответил шофер.

Александра подмывало глянуть, как Крылов молится богу в пустом костеле, и он хотел сойти с автомобиля, но Кулябко дернул его за руку, так как Крылов уже вышел из костела, достал сигару и, откусив кончик и выплюнув его, прикурил и так и подошел к автомобилю, принеся с собой противно-горьковатый табачный запах.

Вынув сигару изо рта, он с улыбкой во все свое узкое бледное лицо спросил:

— Что, господа, надоело ждать? А я всего только сделал несколько поклонов — и назад. Спокойно, ни души кругом, одни свечи горят.

Александр подумал: врет, тут что-то не так, но сделал вид, что не придает значения этому позднему молению, да еще в костеле, и рассеянно произнес:

— Можно было бы и завтра помолиться в Белостоке, не пришлось бы задерживать сейчас друзей.

— Я, еще когда служил в Варшаве с его превосходительством, ходил сюда молиться, правда, весьма нерегулярно.

— Вы — католик? — неожиданно спросил Александр.

— Нет, — механически ответил Крылов, но спохватился и добавил: — То есть почти. Вернее, лютеранин, да какая разница? Я в православной церкви молюсь, как правило, а сюда хожу так, для экзотики.

Александр более ни о чем не спрашивал, но теперь еще увереннее утвердился в той же мысли: тут что-то не так. «Подозрительно ведет себя, подозрительно роскошно одевается, курит сигары. Это — на фрон-те-то!» — говорил он мысленно и вспомнил: а ведь телеграмма Самсонова, важнейшая притом, оказалась в папке этого человека и он еле нашел ее. И странно: штаб-ротмистр Кулябко почему-то не обращает никакого внимания на все происходящее.

И Александр решил: надо сказать генералу Орановскому сегодня же. А впрочем, Орановскому говорить бесполезно, он привез Крылова из штаба Варшавского округа, давно знает его и не поверит. Сказать самому главнокомандующему, Жилинскому.

В Варшаве Крылов облюбовал самый фешенебельный ресторан, прошел к свободному столику в углу, на котором стояла табличка: «Занято», убрал ее и, пригласив Александра и Кулябко садиться, поискал взглядом метрдотеля и, не найдя его, качнул недовольно головой и сказал: