Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

Алехан без разговоров отсчитал требуемую сумму, потом прибавил еще стольник.

– Это за… – хрипло выговорил он и только кивнул квадратным подбородком на полку. – Это за это вот. Нормально?

Себе он, неизвестно почему и отчего, выбрал хвост-страх. Вполуха прослушал объяснения Майи и, держа хвост в руке, как садовый шланг, покинул магазин. Впереди шли дети и ссорились – у кого покупка лучше.

«…безуспешно завершилась попытка продажи через сетевой аукцион Е-Bay скандально разрекламированного „архива барона Унгерна“, одного из легендарных борцов против большевистского режима в 1919–1921 годах. Архив, составляющий более шестидесяти писем и около двух сотен документов штаба барона, выставлял на торги один из китайских участников аукциона. По сообщению СМИ, эти бумаги были в свое время захвачены китайскими коммунистами при взятии ими Урги – нынешнего Улан-Батора – и содержали сведения о какой-то мистической тайне, известной барону. Эта тайна якобы была способна обеспечить барону едва ли не мировое могущество. При всей фантастичности этой версии следует признать, что документы о взятии в плен и казни барона Унгерна до сих пор не рассекречены даже в демократической России, и загадка остается таковой. Что же касается аукциона, то буквально после того, как цена за архив поднялась выше пятидесяти миллионов долларов, продавец неожиданно снял свой лот и исчез. Попытки же заинтересованных лиц выйти на данного клиента окончились ничем: китайские власти заявили, что вся эта история оказалась не более, чем „глупым розыгрышем“…»

CNN, Евробюро

Точка сборки-6

Прага. Отель «Злотнице Палас»

Вуаве, Мириам и другие

Эти постояльцы пражского отеля «Злотнице Палас», старого семиэтажного здания на улице Влачека, занимавшие роскошный люкс, администрацию совершенно не беспокоили. Не то что русские туристы. Они жили уединенно, тихо, и только в номер им доставляли завтраки и обеды: завтраки обычные, континентальные, а обеды – вегетарианские, изредка – с кусочком куриного мяса. Спиртного гости почти не употребляли, если не считать пары бутылок дорогого коньяка, выпитые за одну неделю, что было никак не много. Правда, коридорный рассказывал, что видел женщину из номера, черноволосую турчанку, совершенно голой, разгуливающей по этажу с меланхоличной улыбкой. Но этого коридорного очень скоро сбил грузовик недалеко от отеля, и он перестал рассказывать – проблема исчезла. О нем не жалели: пустой был человек, озлобленный да не в меру языкастый.

Постояльцы, вопреки обычаям отеля «Злотнице», не попросили сообщать им о посетителях, а велели пропускать всех, кто направлялся в шестьсот девятый номер-люкс. Однако посетителей у них не было. Только один раз пришел странный человек, полунемой, мычащий, по виду – даун совершенный, лет двадцати, в драной грязной джинсе и китайских сандалиях. Портье пропустил его, недоумевая, что может этот человек с опухшим сизым лицом, слепо водящий толстыми руками, сказать такому утонченному господину, как Робер Вуаве, и его эффектной спутнице. А потом портье сменился и даже не узнал, вышел ли сумасшедший или вылетел дымом в черные, принадлежащие еще эпохе Австро-Венгрии, кирпичные дымоходы отеля.

Тем не менее, этот визит, видимо, принес постояльцам какую-то очень важную новость. Очень важную! Ибо после этого последовала просьба от господина Вуаве.

Когда эта пара – сухой, прилизанный, невыразительный господин в роскошном черном костюме, с тончайшим кейсом в руках и его женщина с турецкими шалыми глазами, в туфлях без задников на полных ногах – появилась в холле, то господин поставил перед портье небольшую коробочку синего бархата со странным вензелем (то ли треугольником, то ли шестигранной звездой) и попросил:

– Я хотел бы оставить в сейфе вашего отеля кое-какие драгоценности… Это возможно?

– Конечно, возможно.

Портье оформил документ и отнес коробочку. Пара благосклонно проследила за ним, сдала карточку-ключ и покинула отель. Портье, маленький рыжий чех, заметил, что за ними приехало вовсе не такси, а роскошный кремовый частный «майбах» с водителем, видимо, корейцем, в темных очках.

В это время лифтер отеля, старый солдат второй мировой Йося Гонтмахер, воевавший у Людвига Свободы и сейчас одетый в поношенный пиджачок с орденскими планками, выцветшими, как и его глаза, жаловался кастелянше, крутобедрой Маржичке:

– Сон мне снится, Маржичка, будто еду я в лифте, и он не останавливается, а летит – понимаешь, Маржичка? – вверх… И чувствую, что лечу-то я в ад! А думаю при этом: отчего тогда вверх?

– Меньше сливовицы надо было пить, Йося! – небрежно сказала сорокапятилетняя женщина, ударив старика бедром. – Это у тебя еще из-за новых официанток. Ишь, юбки на зады задрали, ходят тут…

– Нет, Маржичка! – упрямо повторил старик, моргая. – Значит, вверх… И вдруг горю я в адском пламени. Горю, Маржичка!

– Ой, Йося, брось ты… О детях уже надо думать! – отрубила та и втиснула на полку стопку белья.

Старик посмотрел на это, вздохнул и поплелся к своему лифту. Детей у него не было. И дум, кроме одной, стариковской, о неизбежной смерти – тоже.

Робер Вуаве и Мириам разместились на заднем сидении «майбаха», обтянутом кожей белого носорога, кожей особой выделки – слегка сероватой на вид и игольчатой на ощупь, но при этом безумно эластичной. Вуаве темнел на этой коже запечным сверчком – в неизменном черном, строгого кроя костюме и белоснежной сорочке с черным галстуком, в ткань которого были вплетены золотые нити. На коленях он держал очень плоский темный кейс. А Мириам развалилась на сидении большим благоухающим тропическим цветком. На ней было платье из тех, что покупают себе в Европе первый раз попавшие туда американки средней руки – нечто болтающееся, с оборочками и фестончиками, но туго обтягивающее грудь. Вот и сейчас эти фестончики лепестками лежали вокруг пышной груди женщины, сжатой шелковой тканью ярко-розового цвета. Черные ее волосы были уложены в сложную тяжелую прическу, которая походила на тюрбан угольного цвета, а в полные ее икры врезались ремешочки туфель: они поддерживали на ступнях чудовищного размера «платформы» тоже невыносимо глупого розового цвета.

Вуаве взял худой расслабленной рукой коробочку интеркома и приказал водителю, худому корейцу с резким, угловатым лицом:

– Авеню Генерала Свободы, пятьдесят шесть. Панамериканский Банк!

Потом он достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, размером с брегет платиновую коробочку с тремя большими рубинами на крышке, задумчиво посмотрел, как лучик пражского закатного солнца озорно скользнул по полированному металлу коробочки, и снова спрятал ее в карман.

В отделении Панамериканского Банка, действительно размещавшегося на авеню генерала Людвига Свободы, стояла благостная вечерняя тишина. Банк являлся более всего операционным центром, отдела клиентских расчетов почти не было – все американцы-туристы, как правило, получали деньги на соседней шумной улочке святого Барранда, в банкоматах. Сейчас на всех двадцати этажах небоскреба, воткнувшегося в начинающее темнеть пражское небо острым, тонким лингамом, не было никого: выходной, на месте только те, кому положено здесь быть. Дугообразный стол посреди мраморного зала, хромированные столбы и канаты; рамка-металлоискатель с правой стороны. Трое сотрудников охраны скучали. Вот за окнами вестибюля тенью мелькнул кремовый автомобиль, вращающиеся двери впустили высокого худощавого господина в темных очках, закрывающих глаза узкой прямоугольной полосочкой, в руке он держал такой же плоский кейс и разряженную, как кукла, брюнетку. Пара молча проследовала к дугообразному столу, и худощавый протянул визитку. Сотрудник охраны почтительно кивнул.

– Господин Вуаве, мадам Нойбарт ждет вас… Будьте добры, сюда, пожалуйста!

Он показал на рамку. Блик от ламп дневного света перебежал по сияющим носкам штиблет Вуаве, пересекшего рамку. На боковой стенке сразу вспыхнул огонек, и тихонько, деликатно звякнуло. В это время на другом конце дугообразного стола высветились на плоском мониторе неясные силуэты двух людей, у одного из которых на месте сердца плавало красное свечение.

Сотрудник охраны колебался.

– Простите, мистер… Э-э…

Вуаве молча передал кейс брюнетке, засунул руку в карман, достал платиновую коробочку. Она открылась в его длинных пальцах бесшумно, показав розоватые таблетки. Одну из них банкир положил в рот, на кончик такого же розового языка, и картинка исчезла.

– Мятные таблетки, – бесцветным голосом сообщил он.

Офицер покраснел, бросил мимолетный взгляд на монитор, а потом на ноги пересекающей рамку женщины – полноватые, но гибкие ступни танцорки, с накрашенными перламутровым лаком крупными ногтями. На мониторе они пламенели красным. Кейс не светился ничем – видно было, что ничего тяжелее зажима для бумаг в его кожаном нутре нет. Женщина с усмешкой смотрела на него бездонными, затягивающими глазами знающей себе цену самки. Офицер замялся, слегка расслабил узел галстука и неуверенно повторил: