Охота за наследством Роузвудов - Маккензи Рид

Я изображаю итальянский акцент:

– Я не понимаю, о чем ты. Изабелле уже двадцать два.

Его глаза загораются, как у ребенка на Рождество. У него такое радостное выражение лица, что мне хотелось бы сфоткать его на «Полароид», чтобы хранить этот снимок в чехле телефона.

Но это выражение слишком быстро уходит, и он достает из кармана телефон. Свой я оставила в фургоне вместе с сумкой, поскольку он все равно уже почти разрядился.

– Что там? – спрашиваю я, отбросив итальянский акцент.

– Куинн спрашивает, не заметили ли мы чего-нибудь, – отвечает он и кладет телефон обратно в карман.

Да, конечно. Записка с подсказкой. Мы должны искать ее.

Я задираю голову, но так трудно не привлекать к себе внимание. Когда я, взглянув на люстру, закрываю глаза, перед ними мелькают яркие пятна. Я пытаюсь снова, приблизившись к Лео, так что его руки обвивают мою талию, а мои – его шею, кладу голову на его плечо и опять гляжу на люстру. Она висит не прямо над нашими головами, и когда он немного поворачивает нас, мне представляется отличная возможность всмотреться в кристаллы. Куинн права – до нее высоко. Не знаю, хватит ли стремянки.

– Что-нибудь видишь? – шепчет Лео мне на ухо.

– Нет. – Я вздыхаю и опускаю голову. – Это безнадежно.

Он снова смотрит на телефон и быстро отправляет сообщение.

– Куинн и Калеб сейчас на втором этаже, – говорит он.

Не отрывая ладоней от его шеи, я отстраняюсь и поднимаю взгляд на антресольный этаж. И сразу замечаю двоих, стоящих в напряженных позах и пьющих шампанское. Мужчина в вересково-сером блейзере кривится, проглотив его, и ставит бокал на стол.

– Они выделяются, – замечаю я, и у меня падает сердце.

Я еще не видела Лиз Чжао, но наверняка она сможет узнать Куинн, если они окажутся достаточно близко, и маска этому не помешает. И скоро рядом с нами окажется дядя Арбор – это только вопрос времени. Я опять поворачиваюсь к Лео:

– Может быть, нам все-таки лучше уйти и вернуться в середине ночи. Или же Куинн ошиблась, и подсказка находится вообще не здесь.

– Если она не здесь, то где?

Меня охватывает раздражение от собственного бессилия.

– Не знаю. Может быть, это вообще конец пути.

К моему удивлению, он обнимает меня еще крепче.

– Нет, – бормочет он, покачиваясь в такт новой песне, гораздо более современной. – Мы уже здесь, на балу. Так почему бы просто не провести хорошо время? – Он отстраняется и берет две креветки с подноса проходящего мимо официанта. Они крупные, наверное, выловленные в Кейп-Коде, откуда к нам поступает большая часть морепродуктов. Он кладет одну креветку себе в рот, а вторую протягивает мне. Уголки его губ лукаво приподнимаются. – Тебе надо научиться просто жить.

– А я что делаю? – отвечаю я, но, возможно, он прав.

Я была так зациклена на том, чтобы все время держать себя в руках, чтобы быть безупречной в глазах бабушки. Но здесь и сейчас никто не знает, кто я, никто не ожидает от меня безупречности. Если я хочу полакомиться креветкой на вечеринке, на которую меня никто не приглашал, и танцевать до упаду, то кто меня остановит?

Я беру креветку и вонзаю зубы в сочное мясо. Он смотрит, как я жую и проглатываю и как мои глаза почти закрываются от удовольствия. После того как двадцать четыре часа я ела только всякую дрянь, вкус этой креветки кажется мне просто божественным.

– Отлично. – Он смеется и, кружа, подводит меня к пустому подносу, чтобы мы могли положить на него скорлупу от креветок. – Чем еще мы могли бы полакомиться?

– В эту минуту я готова пырнуть кого-нибудь ножом ради трюфеля из темного шоколада, – признаюсь я. – Это во мне говорит Изабелла.

– Да, она та еще штучка, – говорит он.

Мое сердце замирает.

– Это ничего – ведь Жан-Луи ей под стать.

Звучит новая песня – на этот раз нежная и проникновенная. Я позволяю ему кружить меня по танцполу. Я уверена, что в любой момент здесь может появиться Лиз и произнести свою речь, после чего нам придется искать место, где спрятаться, пока будет продолжаться ужин. Но пока играет эта песня, я буду просто жить.

– Мы найдем ее, – уверенно, как и всегда, говорит Лео. – Мы же нашли все остальные – пусть даже их было только две. Не думаю, что бабушка могла нарочно сделать эту задачку невыполнимой. Просто мы смотрим на это не так, как она.

– Да, наверное, – шепчу я.

Он так близко, что мне трудно дышать. И странно, как его длинные загнутые ресницы выглядывают из прорезей маски. Должно быть, это очень достает. Мне сейчас хочется одного – податься к нему еще ближе и ощутить их прикосновение на щеке.

– Что? – тихо спрашивает он.

– У тебя глаза Нонны.

Даже несмотря на маску, я вижу, как самоуверенное выражение сползает с его лица.

– О… э-э-э… спасибо.

– Мне они нравятся, – быстро говорю я, надеясь, что заставила его почувствовать себя неловко. – У них красивый серый цвет.

В мгновение ока он становится лукаво-высокомерным.

– Между прочим, в мире меньше процента людей с серыми глазами. Это суперредкий цвет.

Редкий. Это слово поражает меня, как будто в последние несколько дней оно перестало существовать, и Лео, небрежно обронив его, напомнил мне о том, что оно никуда не делось.

– Раньше я считала себя чем-то особенным, чем-то редким.

Я не знаю, откуда это взялось. Меня охватывает смущение, но внезапно я оказываюсь спиной к нему и лицом к залу и понимаю, что он закрутил меня. Я смеюсь и снова утыкаюсь в его грудь.

– Ты говорила, что это благодаря бабушке.

Я думала, он не слушал мою надгробную речь.

– Да, я это говорила. С того самого дня, когда она научила меня шить, я чувствовала себя так, будто смогла бы сделать все, что захочу, стать тем, кем захочу, потому что она верила в меня. И пока я росла, мне казалось, что, если я буду безупречной в ее глазах, она будет считать меня такой всегда. – Я не знаю, почему говорю это, не знаю, почему мне легче быть самой собой, когда я маскируюсь под кого-то другого. – Думаю, теперь, когда она умерла, я больше не чувствую себя чем-то редким или чем-то особенным. Я чувствую себя потерянной.

Его рот приоткрывается, а взгляд смягчается. Между нами повисает напряжение из-за моих слов, и я пытаюсь придумать, что бы добавить, что-нибудь легкое, чтобы нарушить это тяжелое молчание.

– Ну, моя фамилия все равно действительно встречается редко. – Я выдавливаю из себя смешок. – Знаешь,