Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

Ее бабка по отцу была знахаркой. Когда она умирала, все дочку свою звала, сестру отца, значит. Но та маленькая была, испугалась да убежала. А может, кто из родни ее просто от греха спрятал. Страшно бабка мучилась, никак умереть не могла. Жутко так стонала. Знающие люди говорили: надо, дескать, чтобы умение свое кому-нибудь передала, только тогда, мол, и концы спокойно отдаст.

Поняла бабка, видно, что не подойдет дочка. Стала звать сына, отца Мариулы. Он в избу как раз зашел. Говорит: «Дмитрий, иды, руку мою возьми». Отец было подошел и уже хотел руку взять, да вдруг кошка отцова как зашипит и прямо на грудь ей прыгнула. Отец еще мальчонкой с этой кошкой спал и кормил ее чуть ли не из своей чашки. Кошка за ним и ходила хвостиком. Вот прыгнула она, да и улеглась на бабкиной груди, только рычит тихонько. Отец оробел и поспешно вышел. А бабку парализовало. Только и могла, что глазами ворочать. Дня два лежала живая. Поп приходил соблюсти обряды над умирающей. Потом уж кто-то подсказал, что надо в матку – перекладина такая в избе – нож воткнуть. Что и сделали. Бабка скончалась. Про нож в суматохе забыли, а когда через несколько дней вынули, он ржавчиной покрылся. Злые языки вещали – от крови.

Много лет прошло с тех пор. Как-то поехали мужики на дальние луга сено косить. И отец поехал, взяв с собой Мариулу. Долго работали, а к вечеру решили заночевать. Стали укладываться спать, решив по-одному караулить.

Отцова очередь настала как раз в самую глубокую ночь. Туман был. Сел отец около костра и заснул – как-никак утомился за день. А Мариула и глаз не сомкнула, хотя умаялась не меньше мужиков, целый день переворачивая сено для просушки.

Вдруг слышит она, кто-то белье на реке отбивает, полощет. Не испугалась девочка, удивилась только: кто бы это мог быть? Глушь. Ночь. Любопытно стало. Может, подумала она тогда, прячется кто от людей, беглый какой-нибудь. Подкралась осторожно к речке. Видит, женщина спиной сидит к ней, одежду стирает. Волосы красивые, распущены, всю спину закрыли. A белье-то, матушки родимые, в крови все. И вода от этого белья кровью красится, клубится. Тут-то и сковал страх душу девочки. Подумала, а вдруг сообщник у бабы где-то рядом. Убили они кого? Эх, решила, двум смертям не бывать, а одной не миновать. В случае чего, дескать, закричит, мужики услышат, прибегут на помощь. Подошла ближе и тихо спросила, кто она, что за одежда у нее кровавая.

А женщина так же тихо и печально отвечает:

– Твоей матери Акулины, внучка.

– Что ты мелешь? Кто ты?

Женщина не оборачиваясь отвечает:

– Не знаешь ты меня, внучка. Когда меня не стало, мала ты ешо годами была. А лица тебе моего лучше не видеть.

И пошла прямо через речку. Там ведь глубоко было, а она ноги по колено только и погрузила. Хоть и темно было, а девочка это хорошо видела. И почуяла тогда Мариула что-то сильно неладное. Никого не разбудив, вскочила на лошадь отца и помчалась во весь дух.

Прискакала домой, а матушка возле крылечка лежит вся в крови. Мать ее, бабка Варвара, храпит себе в спальной. Детишки, что помладше Мариулы, тоже спят, как кто мертвой рукой их всех обвел. До сей поры не знает она, почему кровотечение у матушки сильное открылось. Ладно отец следом приехал, иначе померла бы. Кое-как выходили. Отец уж за ней как ухаживал! Мариула лишь потом поняла, что это бабка покойная у речки белье полоскала. Волосы у нее при жизни роскошные были!

Любил отец жену свою, ох как любил! И не знал он, что мать его силу свою колдовскую жене передала. Как то случилось, не знала и сама она. Жутко страдала, мучилась, но не знала отчего. Страшную смерть приняла, сердешная, а все потому, что выхода не давала вселившейся в ней могучей черной силе.

Как-то отец с мужиками на охоту ушел, а Мариула с матушкой в соседнее село поехали навестить сестру отца, ту самую, которая от умирающей бабки спряталась и силу ее не приняла. Выехали они обратно под вечер. Припозднились – все какие-то дела были. Тетка Настя и муж ее Иван не отпускали их, оставляли ночевать. Но не послушалась матушка. Дескать, мужа с добычей утром встретить надо, никак нельзя остаться. Ну и поехали.

Мариула мешок с гостинцами держит, прикрываясь накидкой от холода. Собака следом за санями бежит. Полпути уже проехали. Но вдруг лошадь отчего-то резко рванула в сторону, сани перевернулись, а сама лошадь упала. Собаку немного придавило, завыла она на весь лес. Сани поправили, мешок с гостинцами уложили, а вот лошадь никак поднять не могут. Собака начала рычать, шерсть дыбом, жмется к ногам девочки. И тут Мариула увидела зеленые огоньки. Сердце екнуло, и она дико закричала: «Мама, волки, волки! Глаза вон горят!» Метнулась матушка туда-сюда, да и кричит: «Скорее взбирайся на дерево!»

Подсадила ее и сама забралась на дерево. Мариула чуть не на вершину залезла. Матушка все кричала, чтобы, дескать, крепче держалась, а еще лучше – привязалась бы чем к дереву.

Сама платок с головы сдернула, вниз опускает, собаку уговаривает. Будто та поймет, что ей за платок уцепиться надо. Мариула рыдала: «Не надо, мама, не сможешь собаку поднять, брось. Лезь выше, не то достанут волки…»

Матушка послушалась, поднялась выше. Платок выронила. А тут и серые нагрянули. Собака в отчаянии кинулась на них с лаем, но что она могла? Никакая собака против волка не устоит, а ведь там их целая стая была.

Сидят они на дереве, бедные, дрожат от холода, а еще больше от жуткого страха. Долго сидели, волки не уходят – от съеденной собаки только аппетит разгорелся.

Ненадежной ветка под матушкой оказалась, хрустнула, затрещала. Она и перепугалась. Стала дергаться, пытаться на другую перелезть. Хватается за ствол, да пальцы не гнутся. Замерзли. Ветка совсем и обломилась. «Муж родной, дети, простите!» – только и выкрикнула матушка. Мариула от ужаса сознание потеряла. Очнулась уже дома. Оказалось, два дня без памяти была. Лошадь их, как волков почуяла, вскочила и в деревню прибежала вся в мыле. Почему волки за ней не погнались?

Мариула не могла вспомнить, не заметила даже, как животное вставало. Люди, конечно, поняли, что дело плохо. Взяв факелы и пару