Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

Что привело их всех сюда?

В мире была только одна страна, наша страна, которая понимала, чем грозит человечеству фашизм. В других странах это понимали отдельные люди, иногда — часть рабочего класса, но правители этих стран ничего не хотели понимать и никого не хотели слушать.

Теперь мы знаем, как были преданы народы. Тогда это еще казалось невозможным.

Испанская республика тоже не подозревала, что ее ожидает, иначе Франко задолго до мятежа сидел бы в тюрьме. Но испанский народ первым восстал против фашизма и против предательства.

Испания не победила врага, но победила время: среди стран-стариков, себялюбивых, своекорыстных, не способных даже защищаться, пытавшихся в лучшем случае откупиться, если не просто сдаться, равнодушных к чужой судьбе, Испания неожиданно оказалась молодой и восстала.

Поэты и писатели, да и все честные люди полюбили ее, как человеческий голос среди бессмысленного шума и отвратительного крика хищников. Этот голос не жаловался, но он звал, он сжимал сердце тревогой и верой, которые старше нас и переживут нас. Он говорил об одиночестве, и о том, что все одиноки, как ты, но с ними вместе ты не одинок и, значит, не должен оставлять другого.

Так живущий рядом с нами большой и чистый человек иногда кажется отжившим, скучным и смешным чудаком вместе со всем своим пышным прошлым — и в ответственную минуту вдруг напоминает о себе одним словом, одним поступком, и услышавшим это слово становится ясно, что в мире нет ничего прекраснее правды и мужества, потому что правда и мужество вечны.

Те, кто приехал на конгресс, чувствовали это и хотели принять участие в борьбе испанского народа. Но почему все они сливаются теперь в моей памяти, и я не помню, что именно они говорили, как будто оглашалась всего одна лишь речь и только читавшие ее сменяли друг друга? Потому ли, что наиболее интересные речи были произнесены в Мадриде, куда я не смог поехать?

Нет, на это есть другие причины. Конечно, это была демонстрация единства данных представителей культуры перед лицом общей опасности. Конечно, она сыграла свою моральную роль в борьбе испанского народа. Но за пределами Испании и за пределами тех групп, которые представляли эти люди? Я получал иностранные газеты. Конгресс широко освещался советской печатью и левой прессой всего мира. А французские академики — «бессмертные» — приветствовали Франко. А другие просто молчали — ни нашим, ни вашим. А третьи уже поставили крест на Испании — так же как потом они ставили крест на собственных странах, оккупированных Гитлером. Испания уже многим мешала, им хотелось страусового покоя, она же покалывала их совесть. Трусы рассуждали о том, что испанцы плохо воюют. Лицемеры со слезами добренькой жалости советовали республике сдаться как можно скорее. Гитлер и Муссолини наглели с каждым днем. Чемберлен уже готовился к поездке в Мюнхен и заранее тайно соглашался пожертвовать Чехословакией.

Мне просто казалось, что время речей прошло, что оружию надо противопоставить оружие. А где было его взять?

Почти все выступавшие упоминали два имени. Эти имена стояли на невидимом знамени конгресса. Такие разные, они были объединены смертью. Это Лорка и Залка. Один, убитый только за то, что он был воплощенной песней народа. Он был чужд политике. Часто повторялось: «Фашисты хотели убить не поэта, а поэзию». И это правда.

Незадолго до войны Лорка читал друзьям свою новую пьесу. В ней есть народный заговор (заклятье). Лорку спросили, где он записал его. Он удивился: «Я его сочинил». Точно так же сочинял он песни и музыку к ним, и его так же спрашивали, где он это записал. Спорили: «Это поется там-то и там-то». Это действительно пелось: слова и мелодии Лорки уже проникали в народ, вернее, возвращались к нему. Но при этом он не терпел подделок и никогда не приносил в жертву собственное утонченное восприятие жизни и искусства. Создавая знаменитый «Романс о гражданской гвардии» (испанской жандармерии), которого она ему не простила, он не собирался писать агитационное произведение. Но он воспринимал гражданскую гвардию, как воспринимал ее народ, потому эти стихи и называются «романсом» в испанском смысле слова, то есть народной балладой-песней. Во главе созданного им театра «Ла Баррака» он объездил страну, показывая крестьянам пьесы драматургов-классиков. Он и в этом случае возвращал народу то, что народу принадлежит. Очевидец этих спектаклей Пабло Неруда писал: «Среди потрясающей, фантастической нищеты испанского крестьянина, — я видел, как он живет в пещерах и питается гадами, — проходил магический вихрь поэзии, поднимавший в мечтах старых поэтов зерна пороха и голод по культуре». Надо ли объяснять, почему фашисты его убили? После заседания в Кастельоне ко мне подошел старый крестьянин и сказал: «Ты прав. Фашисты хотят, чтобы у нас не было цветов».

А Залка был сыном другой страны, приехал из третьей, чтобы отдать жизнь за Испанию. Если два этих имени не могли убедить равнодушных, что же еще могли сделать речи?

Из всех слышанных и прочитанных мне запомнилась одна речь, вернее — одно место из нее. Ее произнес Хосе Бергамин, верующий католик, поэт и эссеист, худой, очень черноволосый и черноглазый, с темным, некрасивым, но всегда освещенным напряженной работой ума лицом испанского мученика, удивительно мягкий в обращении и застенчивый. С первого дня мятежа он выбрал свой путь. Его не смутили антирелигиозные, антикатолические вспышки: он хорошо знал пороки и преступления церкви. Он трудился для победы неустанно и безотказно. Недаром фашисты говорили, что он «продался» коммунистам. Сказал он приблизительно следующее:

— Есть два вида одиночества: английский и испанский. Английский — это Робинзон: одиночество без людей, одиночество собственника и завоевателя. Когда появляется Пятница, Робинзон, в сущности, обращает его в рабство. Он помогает Пятнице, поскольку эксплуатирует его. Испанское одиночество — это Дон-Кихот, одиночество среди людей, одиночество безумца и идеи. Санчо для Дон-Кихота не раб, а товарищ. Дон-Кихот страдает и борется не во имя собственного спасения, не ради себя, но во имя других, для других, ради счастья людей. И если он смешон, то безумие всегда смешно. И если он велик, то потому что Добро это и есть величие. В сегодняшнем мире Испания — Дон-Кихот. Но не о помощи взывает дон Алонсо Кихано Добрый, — ведь так звали его люди. Он говорит: люди, будьте добрыми, боритесь за добро. Одинокая Испания стучится в сердца