Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

— Вы устроитесь здесь, — объявил он Катрин, помогая ей сойти с лошади. — Английские капитаны очень любили гостиницу Орла, слава которой восходит еще к середине прошлого века. Таким образом, она не слишком пострадала. Вам здесь будет хорошо. А! Вот и мэтр Ренодо…

Действительно, из дверей выбежал трактирщик, вытирая руки о белый передник. Он взглянул на Тристана… и согнулся вдвое, выразив то же почтение, что и солдаты, но меньше страха.

— Сеньор прево! — вскричал он. — Какая честь для меня видеть вас! Чем могу служить?

— Прево? — удивилась Катрин, Впервые он ей улыбнулся, а его холодный взгляд чуть потеплел.

— Вы находите, что это звание уже несколько обесценено, не так ли? Успокойтесь, нас здесь только трое: мессир Филипп де Тернан, мэтр Мишель де Лаллье и я, прево маршалов, к вашим услугам! Должен сказать, что мне поручен полный надзор за королевскими армиями.

Добавлю, что сеньор Ришмон мне также пожаловал звание главнокомандующего артиллерии и капитана Конфлан-Сент-Онорин, но я не собираюсь охранять пушки, так как это совершенно не мое дело. Я предпочитаю должность прево.

— Вот почему военные приветствуют вас с такой почтительностью… и беспокойством?

— Да, это так! Меня боятся, так как я без всякой жалости применяю закон и слежу за дисциплиной, без которой невозможна никакая армия, а коннетабль настаивает, чтобы его армия была образцом дисциплины и порядка.

— Без жалости? Всегда?

— Всегда! И чтобы нам было легче говорить, хочу сразу вам сообщить… Это я арестовал капитана де Монсальви.

— Вы!.. Вашего друга?

— Дружба здесь ни при чем Катрин. Я только исполнил долг. Но идите сюда. Пока горничные устраивают ваше жилье, мэтр Ренодо очень бы хотел приготовить нам обед. У него осталось, к счастью, кое-что из превосходных солений и несколько бочек восхитительного вина, которые он предусмотрительно замуровал в погребе. Наш въезд в Париж заставил упасть еще одну стену.

Красная физиономия трактирщика расплылась в довольной улыбке.

— Люди по ту сторону Ла-Манша — скверные знатоки вин. Я во что бы то ни стало хотел сберечь несколько больших бочек из Боньи Нюи, которыми я обязан дружбе с распределителем стола монсеньера герцога Бургундского. Буду счастлив дать его вам отведать!

— Принесите полный кувшин, мой друг! Эти путешественники прибыли издалека, и им необходимо восстановить силы.

Через минуту Катрин, Тристан и Беранже сидели за столом перед огромным камином, над которым свешивались с балок связки лука и прекрасной копченой ветчины. Оловянные кружки и миски соседствовали с караваем хлеба, сельдями, жарким из гуся и полной тарелкой вафель.

Два кувшинчика вина, одно — из Романе, другое — из Они составляли им компанию.

Виноград Они используют теперь в приготовлении коньяка. — Примеч. авт.

Беранже, что было естественно в его пятнадцать лет набросился на еду. Катрин же, хотя была голодна и почти так же охотно истребила бы все на этом столе, даже не притронулась к пище, согласившись лишь выпить стаканчик вина. Она чувствовала, что силы ее оставляют и боялась потерять сознание. Но прежде всего она ожидала услышать объяснения, зная, как легко за хорошо накрытым столом завязать разговор.

Тристан Эрмит удивился этой воздержанности, поскольку его всегда восхищал прекрасный аппетит Катрин.

— Неужели вы не голодны? Ешьте, моя дорогая, мы побеседуем после.

— Мой желудок может подождать. Но не мое сердце… Мне гораздо важнее знать, что произошло, чем утолить голод… и вы знаете почему. Вы же, напротив, заставляете меня томиться в ожидании и воображать… Бог знает что! Худшее, разумеется! И если я вас послушаюсь, вы опять будете меня водить за нос. Это не по-дружески.

Тон был суров. В нем пробивался зарождающийся гнев. Прево не ошибся в этом, и в его лице появилась прежняя теплота. Он вытянул руку, схватил ладонь Катрин, лежащую на столе, и крепко ее сжал, как бы не замечая, что она стиснула кулак.

— Я все еще ваш друг, — подтвердил он горячо.

— Так ли это?

— Вы не имеете права в этом сомневаться. И я вам это запрещаю!

Она устало пожала плечами.

— Возможна ли дружба между прево маршалов… и женой убийцы? Ведь это так, не правда ли, если я вас правильно поняла?

Тристан, принявшийся резать гуся, на которого устремлял любовный взгляд Беранже, поднял голову и с удивлением посмотрел на Катрин. Потом внезапно разразился хохотом.

— Клянусь святым Кентеном, святым Омером и всеми святыми Фландрии! Вы не меняетесь, Катрин! Ваше воображение всегда будет нестись вскачь с таким же жаром, с каким в прежние времена вы, с черными косами цыганки, бросились на приступ толстого Ла Тремуиля и привели его к гибели. Вы несетесь вперед! Но, клянусь Пасхой, я никогда не давал вам основания сомневаться в моей дружбе.

— Основания, нет! Вы ведь хорошо знаете. Однако глядя на вас, можно подумать, что вы пытаетесь выиграть время, как будто трудно мне сказать сразу, в двух словах, что сделал мой муж.

— Я вам это сказал. Он убил человека. Но о том, чтобы считать его убийцей, никогда не шла речь. Поступая так, он скорее отстаивал справедливость.

— И вы теперь защитников справедливости сажаете в Бастилию?

— Перестаньте меня перебивать и выражать протесты, иди я больше ничего не скажу.

— Извините меня!

— Действительно, ему ставят в вину это убийство. Но главное преступление — это неповиновение, презрение к дисциплине и полученным приказам. Я заставил вас немного подождать, так как думал, как вам это рассказать, чтобы вы тут же не принялись вопить. Я хотел, чтобы вы хорошо поняли мое положение… и положение коннетабля, поскольку я действую только по его приказу.

— Коннетабля! — пробормотала Катрин с горечью. — Он тоже уверял, что является нашим другом. Он крестный моей дочери, и, тем не менее, приказал…

— Но, черт возьми, поймите же, что, являясь крестным мадемуазель де Монсальви, он прежде всего верховный глава королевских армий. Тот, кому обязаны беспрекословно подчиняться даже принцы крови. Ваш Арно не брат короля, насколько мне известно, и, однако, ослушался приказа!

Но, увидев, как глаза Катрин наполняются слезами, а пальцы нервно играют хлебным шариком, он ворчливо добавил:

— Теперь кончайте злиться и подкрепитесь! Позвольте положить вам немного этой аппетитной птицы, и не считайте себя виноватой только потому, что мы разделим хлеб и соль! Ешьте и выслушайте меня…

Усердно ухаживая за своей гостьей, Тристан приступил наконец к рассказу о том, что произошло утром 17 апреля в окрестностях Бастилии.

— Когда город стал нашим и надежда покинула его прежних хозяев, они стали