Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

— Пока что, — перебила Катрин, которой уже начинало казаться, что ее друг не выражает бурной радости по поводу их встречи, — я хочу знать, что сделал Арно и почему его посадили в Бастилию.

— Он убил человека.

Крайнее удивление, но отнюдь не осуждение округлило рот Катрин. Только и всего?

— Он убил… и что же дальше? Что делает армия, которая атакует город, что делает город, который защищается, что делают солдаты, капитаны, принцы и крестьяне в эти беспощадные времена, если не убивают, убивают и еще раз убивают?

— Я знаю это не хуже вас. Но убить можно по-разному, идемте… — добавил он, — не стоит здесь задерживаться! Что этот мальчик с вами?

— Мой паж: Беранже де Рокморель де Кассаниуз. Он поэт… но, если нужно, умеет хорошо драться.

— В настоящий момент речь не идет о том, чтобы с кем-то драться. Нам надо объясниться в более спокойном месте. Симон, предупредите осторожно монсеньора коннетабля что я отлучусь, и замените меня. Но ни под каким предлогом не говорите ему об этой даме. Я сам ее к нему отведу в подходящее время. Лучники! Расступитесь!

Уже хорошо знакомый Катрин комок тревоги застоя в груди. Что все это может означать? Почему Сен-Симон» ни под каким предлогом» не должен о ней говорить коннетаблю? И с какой целью тогда должен отвести ее к нему Тристан? Арно убил. Но кого? Как? Вот уже действительно, убей он самого короля, из этого бы не делали большей тайны.

Со сжавшимся сердцем она шла за фламандцем. Беранже, немой как рыба, шел за ними по пятам.

Тристан Эрмит стал важной персоной. Катрин наблюдала, как поспешно ему уступают дорогу, подводят лошадей. Не произнося ни слова, Тристан вскочил на высокого руанского жеребца и занял место в голове маленького отряда.

Поскольку он все еще не был расположен к беседе, Катрин предпочла ехать за ним на расстоянии нескольких шагов. Радость встречи с другом исчезла. Теперь ей было не по тебе рядом со старым товарищем. Катрин не видела, чтобы он проявлял заботу, к которой она привыкла. Казалось, что он на нее сердится… Но за что? Человек, которого убил Арно, кто он? Чем вызвал гнев ее супруга? Она была уверена, что Арно не способен нанести удар, потеряв рассудок. Ему часто случалось давать волю гневу, но разум всегда побеждал.

Три всадника молча проехали по улице Сен-Мартен до церкви Сен-Жак де ля Бушери, но беспокойство Катрин возрастало с каждой минутой.

На улицах бродили солдаты — ведь город совсем недавно был освобожден и был еще на военном положении. Солдаты, заметив Тристана, демонстрировали уважение, к которому, казалось, примешивался страх. А ведь ничего в его внешнем облике не указывало на высокое положение или какое-либо звание. Его доспехи из полированной стали не были роскошными, шлем не украшал отличительный знак. Только горностаи и львы Ришмона на накидке указывали на его принадлежность к бретонскому принцу, но во всем этом не было решительно ничего, что бы могло оправдать беспокойство, написанное на всех лицах.

Катрин все ниже склоняла голову. Ее тревога становилась непереносимой, тем более что — она в этом едва решалась признаться — Тристан теперь ее пугал.

Она решила, что друг прежних лет ожесточился и отдалился от нее, что он прятался в свои доспехи, стараясь преградить путь воспоминаниям, стараясь запретить себе любое воскрешение прошлого. Улицы, по которым они проезжали я проплывавшие мимо, — все это кричало о нищете, опустении, страданиях, кричало окнами без рам и с выбитыми стеклами, пробитыми крышами, сорванными, часто открытыми в пустоту дверями. Город почти обезлюдел. Лишь изредка попадались кошки, избежавшие великого голода и пришедшие сюда доживать свой век.

С тех пор как Париж стал английским, город потерял четверть своего населения, то есть примерно сорок пять тысяч жителей.

Конечно же, рядом с развалинами остались какие-то дома, чьи фасады не пострадали, стекла которых блестели, флюгера отливали позолотой и крыши светились, как чешуя свежей рыбы, но в них жили пособники оккупантов.

Однако жизнь понемногу возвращалась. То здесь, то там уже шли работы, виднелись рабочие на лесах, заделывающие трещины, замазывающие стены, латающие провалившиеся каркасы крыш. Шум от молотка и пилы часто сопровождался песней, которая прокатывалась от улицы к улице, до самого крепостного вала, где каменщики коннетабля уже заделывали бреши и восстанавливали стены из руин.

Все это было прелюдией обновления. На площадях, на перекрестках Ришмон приказал объявить устно и письменно о королевском прощении городу, так долго его отвергавшему. Таким образом амнистированные и к тому же искупившие свою вину храбростью, с которой они сами атаковали английский гарнизон, парижане взялись за работу.

Но Катрин смотрела на это, как в пустоту. Ничто не находило отклика в ее душе, она почти ничего не замечала — смотрела в спину ехавшего и мечтала о возможности объясниться с ним.

Отсрочка, навязанная им, была настолько жестокой, что она, наверное, могла бы закричать прямо здесь, на самой середине улицы, закричать просто так, без цели, чтобы хоть чуть-чуть ослабить мучительное нервное напряжение… заставить, быть может, его заговорить. Господи! Неужели так трудно сказать и нужны ли все эти предосторожности?

Тристан Эрмит привык говорить откровенно и прямо. Ему не нужно было подбирать слова, готовить фразы… если только он не собирался сообщить ей что-то ужасное… неслыханное! О Боже! Неужели никогда не кончится это путешествие по призрачному городу?

Когда они пересекали Гревскую площадь, где строительные леса на других зданиях контрастировали с Домом с Колоннами[72], явно нуждавшимся в серьезной реставрации Катрин услышала, как ее паж вздыхает:

— И это Париж? Я представлял его другим!..

— Это был Париж, и скоро это будет новый Париж! — проговорила она с некоторым раздражением, так как в эту минуту судьба Парижа была ей в высшей степени безразлична.

Тем не менее, пытаясь доставить удовольствие пажу, она добавила:

— Этот город станет таким же, каким он был во времена моего детства: самым красивым, самым ученым, самым богатым… а также самым жестоким и самым тщеславным!

На последних словах голос молодой женщины задрожал и Беранже понял, что воспоминания детства были, возможно, не столь светлыми, как она бы того желала. Однако они уже подъехали.

Тристан Эрмит сошел с лошади перед гостиницей. Расположенная на улице Сент-Антуан, напротив высоких стен строго охраняемого отеля, между улицей Короля Сицилийского и останками старой стены Филиппа-Августа, эта гостиница