Изгой - Сэди Джонс

«Чертов руль. Я его вытащу!»

Река текла медленно и лениво, откуда-то доносился тихий плеск. Вокруг была вода вперемешку с горячим воздухом, потом воздуха стало меньше, а воды – больше. Льюис протянул руку и, упершись в землю, понял, что стоит на коленях. По лбу струился пот, глаза щипало. Он уткнулся лицом в песок и камни, слыша собственное дыхание.

Льюис спал, даже не подозревая об этом, а позже, когда сновидение всплыло в памяти, оно ощущалось так реалистично и ярко, будто произошло наяву. Пожалуй, оно было даже ярче реальности.

Льюис не видел мать девять лет, он как будто заморозил часть мозга, которая тосковала о ней, и еще одну – где хранились воспоминания. Поэтому, когда Элизабет вышла из-за деревьев, он не удивился, скорее испытал шок от узнавания. Мама, которая отсутствовала целую вечность, теперь как ни в чем не бывало шла навстречу. На ней было платье с короткими рукавами, с розовым узором на зеленом фоне. Наверное, Льюис лежал, потому что Элизабет присела рядом, над ним возникла ее щека и каштановые волосы, заколотые сзади. Заглянув ей в лицо, он только сейчас заметил, что у них с мамой одинаковый цвет глаз. Хотя стояла ночь, света было достаточно. Наверное, все дело в звездах, подумал Льюис. Небо сегодня необычайно звездное.

Элизабет взяла его за руку крепкой ладонью; ему всегда нравилось, что мама не была хрупкой. Она склонилась над ним, так что жемчужное ожерелье повисло в воздухе, и внимательно заглянула в глаза. Затем поцеловала в лоб и снова выпрямилась, счастливая и беззаботная.

Элизабет не уходила, а ждала вместе с ним. Льюису хотелось смотреть на нее бесконечно, однако глаза устали, и веки закрылись сами собой. Некоторое время она держала его за руку, потом осторожно убрала ладонь.

Льюис проснулся на рассвете. Громко щебетали птицы, траву усеивали тяжелые капли росы, за деревьями виднелось утреннее солнце. Небо было белесо-голубым. Он поднялся на ноги и сразу ощутил холод; грязная и влажная от пота и росы одежда неприятно липла к телу. Стоя у воды, он слушал щебетание птиц, но из всего многоголосья узнал только дрозда. Ощущение немытого тела не нравилось ему, и он разделся и зашел в реку. Ледяная вода обожгла кожу, и, с трудом сдержав крик, Льюис принялся отчаянно грести, потом окунулся с головой, вынырнул и, отряхнувшись, умыл лицо. Выпил немного речной воды – на вкус она была чудесной и хотелось верить, что чистой.

Льюис прополоскал рубашку и, отжав, повесил на дереве сушиться под утренним солнцем. Надел брюки и старательно отряхнул налипшие листья и комья грязи. Повязка на руке промокла во время купания, однако порезы не кровоточили.

Хотелось есть. В заднем кармане лежал бумажник, но едва ли стоило идти в деревню, да и в окрестные тоже. Сигарет оставалось всего шесть – совсем негусто. Льюис закурил, держа сигарету мокрыми пальцами.

Вытерев ладони о брюки, он вышел на солнце погреться и задумался, что делать дальше. От холода мозг работал ясно и четко. Надо вернуться, только осторожно, чтобы его не поймали.

Набросив мокрую рубашку, он зашагал через лес, чистый и свежий при дневном свете. Рубашка высыхала на ходу.

Глава одиннадцатая

Льюис устроился в ветвях дуба примерно в пятнадцати футах от опушки леса и наблюдал за домом Дики Кармайкла.

Листва скрывала его из виду, широкая ветка позволяла удобно прислониться к стволу и при этом иметь полный обзор. Поначалу Льюис опасался, что его обнаружат, но укрытие было надежным, а к краю сада, где ничего не росло, никто не подходил. Он курил, стараясь растянуть остаток сигарет на весь день, наблюдал и думал о будущем. Была пятница, в понедельник ему предстояло явиться на службу в Кент.

Утром ничего примечательного не случилось. Садовник прополол клумбы у самого дома, чем хоть немного скрасил Льюису одиночество, а около десяти часов Дики отправился на работу. Льюис услышал стук передней двери и увидел «роллс-ройс», выезжающий по дорожке. После этого он перестал так напряженно всматриваться и в ожидании Кит дал волю разным мыслям.

Льюис думал о Дики. В основном о том, как его убить, но кроме того пытался понять, как рассуждает такой человек, как он. Чтобы сохранить способность мыслить здраво, он запрещал себе представлять, как Дики истязает дочь, вместо этого задавался вопросом, чем он себя оправдывает и каким образом умудряется держать все в секрете. Льюис думал о Кит: о ее страшных синяках и о том, что гордость не позволила ей никому рассказать. Льюис обожал ее гордость, и все же глупо так долго терпеть побои и не просить о помощи. Интересно, могла ли Кит поделиться с кем-то в школе? Если она похожа на него, то нет. Льюис знал, что признаться в подобном почти невозможно. Не исключено, что ей мешал стыд. Это особенно несправедливо, ведь Кит замечательная и ни в чем не виновата. Интересно, сильно ли досталось Тэмзин? После той злосчастной прогулки в лесу Льюис ее не видел и не особенно ею интересовался, и все же надеялся, что она не очень пострадала. Он вспомнил голубые туфли, которые Тэмзин бросила на земле, когда убегала от него. Тогда она не на шутку его разозлила, теперь это уже не важно. Они оба одинаково не понимали друг друга. Раньше Льюис и сам не знал, чего хочет. Зато знает сейчас.

Послышался телефонный звонок, и вскоре к дому подъехал фургон, который отправили на задний двор, к бывшим конюшням. Льюис прикурил третью сигарету. Через несколько минут к дому подошли Клэр, дворецкий и рабочие, которые принялись осматривать изуродованные окна. Часть окон была полностью разбита, а у некоторых погнулся свинцовый переплет. Опасаясь быть замеченным, Льюис погасил сигарету о дерево, потом понял, что его никто не видит, и принялся с удовольствием наблюдать, жалея, что поддался страху и растратил драгоценный запас – не прошло и полдня, а сигарет осталось всего три. Он старался не думать об обеде и смотрел, как рабочие приносят стекло, вырезают по размеру и устанавливают в рамы. Где же Кит? Ее так не хватает.

И тут она вышла, словно услышав его мысленный призыв.

В руках она держала книгу и яблоко, а под мышкой – котенка. Впрочем, котенок умчался, как только Кит опустила его на землю. Она прошла по террасе и легла с книгой на траву, болтая ногами