Вся синева неба - да Коста Мелисса

Ей это удалось. Сегодня Жоанна выглядит моложе, как и он без бороды.

— К столу! — кричит он, ставя дымящееся блюдо с лазаньей.

Но две женщины продолжают перешептываться и тихонько смеяться. Эмиль наблюдает за ними краем глаза, весело улыбаясь. Слышать смех Жоанны до сих пор кажется Эмилю чудом. Может быть, однажды, через несколько месяцев, он станет привычным и Эмиль перестанет его замечать. Это будет хорошим знаком, но в то же время грустно больше не видеть в этом чуда… Он откашливается и повторяет:

— К столу!

Миртиль за ужином становится сущей девушкой. Веселая, разговорчивая, она легко смеется и рассказывает тысячу анекдотов о деревне. Они приступают к десерту — салату из клубники, — когда она вдруг спрашивает серьезно:

— А как же Пок?

— Что — Пок?

— Жоанна говорила, что подыщет ему семью…

У нее озабоченный вид. Жоанна колеблется. Вопросительно смотрит на Эмиля и, удостоверившись, говорит:

— Мы возьмем его себе.

Миртиль не может в это поверить.

— Но…

— Но?

— Вы же сказали, что уедете через некоторое время…

Жоанна снова вопросительно смотрит на Эмиля, и он с улыбкой кивает.

— Мы возьмем его с собой в кемпинг-кар, — говорит она.

У Миртиль заблестели глаза.

— Это правда?

— Да, это правда!

— Вы его не бросите?

— Нет! — обижается Жоанна.

А Эмиль парирует:

— У нас теперь есть свидетельство о браке, Миртиль, мы семья!

Старушка качает головой, не понимая.

— Думаю, мы вправе усыновить котенка…

Все трое смеются. Это прекрасный вечер. Джаз, кисленький вкус клубники во рту, потеки томатного соуса на губах Миртиль, старинный гребень в волосах Жоанны и их улыбки. Правда, чудесный вечер.

2 сентября

Мама,

пишу, чтобы сообщить тебе потрясающую новость. Уже два дня я женатый человек. Не делай большие глаза и не хватайся за голову. Нет, я не сошел с ума. Жоанна очень хорошая девушка, она обещала уважать мою волю и никогда не отдаст меня в центр клинических испытаний. Да, признаю, потому-то мы это и сделали, но это ничего не меняет в том факте, что я женатый человек.

Теперь, что бы ни случилось, Жоанна будет моей единственной законной опекуншей. Больше ни одна больница не побеспокоит вас моими обмороками и провалами в памяти. Я знаю, это не то, чего вы хотите, но этого хочу я, а я уже большой мальчик. Мне двадцать шесть лет, и я женат. Вдобавок через два года я умру, могу же я, по крайней мере, сам решать, какой будет моя жизнь в эти два последних года.

Маржори должна была получить мое письмо и дать его тебе прочесть (во всяком случае, я ее об этом просил). Я отправлю тебе это, как только смогу, но оно будет последним. Теперь я буду продолжать регулярно писать вам, но только в черном блокнотике, который бережно храню при себе. Жоанна обещала передать его вам, когда меня не станет. Дело не в том, что я не хочу давать о себе знать, но отправка этих писем стала настоящим путешествием (если я хочу быть уверенным, что никто меня не найдет). К тому же, смею надеяться, эти два последних письма успокоят вас и докажут, что я счастлив и жизнь, которой я живу, меня устраивает.

Пока вы не получили мой черный блокнот и мои письма, постарайтесь как можете простить меня и не держать обиды. Мое бегство и моя женитьба эгоистичны, но не больше, чем ваше желание держать меня при себе маразматиком и узником. Я вас простил. Надеюсь, что вы будете так же снисходительны ко мне. Я люблю вас, и это на всю жизнь. Эти два года вдали от вас ничего не изменят. Наоборот… Говорят, что, только расставаясь с любимыми, мы понимаем, как их любим. Будем же считать это нашим шансом.

Мама, папа, чтобы закончить на более радостной ноте, знайте, что я был красивым женихом (во всяком случае, мне так кажется). Вы гордились бы мной. Я не сбрил бороду, зато надел белую рубашку и не выламывался перед мэром. Жоанна была красива. Мне жаль, что вы никогда ее не узнаете. Таких, как она, встречаешь только раз в жизни. На ней было старинное свадебное платье с большим количеством кружев, знаете, эти допотопные платья с рукавами до запястий. Миртиль (старушка, у которой мы сейчас живем) заплела ей красивую косу. Ей не хватало только фаты, чтобы походить на настоящую невесту. И приличных туфель!

Мама, папа, я вас целую. Вы со мной. Вы всегда рядом, где бы я ни был. Не сомневайтесь в этом.

16

— Эмиль? — зовет Миртиль от телевизора.

Он рядом, поливает растения на ступеньках, ведущих во внутренний дворик.

— Я здесь.

— Сядь.

Он удивлен, но повинуется. Подтаскивает стул, заваленный рекламными проспектами, ладонью смахивает их на пол и садится.

— Только что ушла Анни…

— Я знаю.

— Она сказала, Жан нашел в Эусе велосипед, тот, что она отдала тебе. Он-де стоял в переулке… несколько дней.

Эмиль раздосадован. Он не знает, почему так озабочена Миртиль — из-за потери велосипеда или его молчания по этому поводу. Он начинает что-то бормотать, мол, ему очень жаль, он постарается снова починить велосипед, если нужно, но старушка перебивает его:

— Что случилось? Ты потерял сознание?

Он качает головой.

— Нет! Нет, это не…

— Ты заблудился?

Она гладит Каналью механически, не думая о ней. Все ее внимание сосредоточено на Эмиле.

— Да. Я заблудился. Это было в тот злополучный день, когда вы предложили сделать нам свадебные фотографии и я ушел, хлопнув дверью.

Миртиль кивает. Ее глубокий взгляд точно рентгеном просвечивает.

— Ты исчез на целый день, да?

— Да. Я… Я понятия не имею, что мог делать… Когда я пришел в себя, велосипеда не было, и я… я еле нашел дорогу к дому. Мне правда очень жаль, это непростительная рассеянность. Я, честное слово, не хотел терять этот велосипед…

— Плевать я хотела на велосипед, мой мальчик! Поэтому ты больше не выходишь из дома?

— Я…

Ему стыдно признаваться, но так и есть. После этого происшествия он выдумывает кучу оправданий, чтобы не выходить одному в деревню. Поначалу он просто ждал, когда Жоанна выйдет прогуляться, и шел пройтись с ней. Но теперь, когда она помогает подруге Анни в кафе-мороженом и занята целыми днями, он больше не высовывает носа на улицу.

— Да… Я стараюсь не выходить… Я больше не теряюсь, потому что больше не выхожу.

— А остальное?

— Провалы в памяти?

— Да, провалы в памяти…

Он сам не знает. Он не оказывался больше в таком жутком положении, как в тот день, на улочках Эуса, с банкой в руке, но тревожные эпизоды были. Однажды утром оказалось, что он убрал зубную щетку в холодильник. В другой раз обнаружил, что в душе течет вода, он забыл закрыть ее час назад. А сегодня утром он назвал Жоанну Маржори. Но это можно списать на рассеянность… Во всяком случае, в этом он сейчас убеждает себя. Он знает, что это нормальное течение болезни, но, пока это ограничивается забывчивостью и чудачествами, он говорит себе, мол, ничего страшного. Больше всего он боится провалов.

— Ничего серьезного, но да… я кое-что забывал.

Его вдруг охватывает тревога.

— А что? Жоанна вам что-то говорила?

Миртиль качает головой.

— Нет… Она мне вообще ничего не говорила.

— Ей, кажется, нравится работать в кафе-мороженом, да? — спрашивает он, вопросительно глядя на Миртиль.

Та кивает.

— Да, ей, видно, на пользу выйти отсюда, развеяться.

Она цокает языком.

— И тебе бы делать то же самое.

Его глаза забегали. Он делает вид, будто смотрит в телевизор, но Миртиль не проведешь.

— Сидя здесь взаперти, ты не замедлишь развитие этой чертовой болезни. Наоборот. Тебе надо проветривать мозги.

— Тогда, — ворчит он в ответ, — вы не увидите меня трое суток. Я могу заблудиться в любом переулке.

— Так попроси Жоанну выходить с тобой.

— Она работает.