Вся синева неба - да Коста Мелисса

— Вам надо было сидеть спокойно!

Миртиль резко возражает:

— Ну нет! Не уподобляйся моей дочери! Мне и Анни хватает!

После этого она заставляет их сесть во внутреннем дворике под платаном. Эмиль помогает ей спуститься по ступенькам и устроиться с ними.

— Ну же, как свадьба? Вы такие таинственные!

— Было хорошо.

— Было хорошо? И это все? Анни сказала мне, что вы попросили у нее шампанского. Вы состряпали праздничный ужин?

Эмиль кивает.

— Да. Жоанна приготовила нам суперский ужин. Кстати, она оставила вам десерт!

Это на время отвлекает Миртиль. Она расспрашивает об ужине, Жоанна приносит ей десерт, Миртиль говорит, что это изумительно. Но снова возвращается к главной теме: свадьба в мэрии, платье.

— Вы хотя бы сделали фотографии?

Она с ужасом всплескивает руками, когда они отрицательно качают головами.

— Это надо срочно исправить! Вы не можете пожениться без свадебных фотографий! Что вы покажете малышу?

Два голоса звучат одновременно:

— Миртиль! Никакого малыша нет!

Она цокает языком.

— Я позвоню Анни. Ее зять — фотограф. Он сделает вам прекрасные снимки на улицах.

Эмиль так раздражен, что не замечает, как срывается на крик:

— Нет, Миртиль, довольно! Не будет никаких фотографий! И никакого ребенка нет! Свадьба уже прошла. Теперь забудьте о нас, пожалуйста!

Жоанна съежилась на стуле. Тяжелое молчание повисает во внутреннем дворике. Миртиль резко отставляет чашку с чаем. Пауза длится. Эмиль бормочет в свое оправдание:

— Блинчики очень вкусные.

Но фраза повисает без ответа. Он встает и покидает дворик.

Пришлось солгать по поводу свадьбы и притворяться неделю за неделей. Он надеялся, что сегодня утром все это кончится. Что они смогут вернуться к нормальной жизни. Но Миртиль упрямо гнет свое, продолжает вмешиваться в их жизнь. Раньше он находил это трогательным. Сегодня — нет. Он просто хотел передохнуть, насладиться в одиночестве своей новой свободой. Оседлав починенный велосипед Анни, он уезжает в деревню.

И снова черная дыра. Сегодня утром он ушел из дома Миртиль в гневе, с желанием как можно быстрее крутить педали, чтобы избыть все это… Что он делал потом — он не знает. Художники и артисты покинули Эус. Фестиваль закончился. Эмиль опомнился на маленькой площади перед верхней церковью, сидя на скамейке. В руках у него банка содовой, голову припекает солнце. Шрам жжет. Он отлично помнит вчерашний день, как и все предыдущие, помнит утреннее пробуждение, завтрак под платаном, ссору с Миртиль. И больше — ничего. Часы на колокольне показывают шесть часов вечера. Он не собирался уходить так надолго. Жоанна, должно быть, волнуется… Жоанна, которую он оставил наедине с Миртиль в этот тяжелый момент…

Господи, что он делал все это время? Где был с утра? Куда девался велосипед? Откуда эта банка содовой в его руке?

Неужели от треволнений последних дней в голове у него переклинило? От нервозности в мэрии? Неужели его мозг не нашел другого способа освободиться и ослабить напряжение? Или это от облегчения, от уверенности, что отныне он в безопасности, с Жоанной в качестве законной опекунши?.. Тень клинических испытаний больше не витает над его головой. Теперь, что бы ни случилось, он знает, что Жоанна постарается оградить его от этого. Напряжение спало, и болезнь снова взяла верх.

Он заставляет себя встать со скамейки, невзирая на усталость и припекающее солнце. Ему не терпится скорее вернуться в их домик, но, встав, он не в силах двинуться с места. Он потерял ориентацию. От жары? Может быть, у него солнечный удар? Он не знает, куда идти. Не знает, в какую сторону повернуть. Черт побери, не сходи с ума. Этой дорогой он ходит каждый день уже больше месяца. Но сегодня он растерялся. Он не знает, по какой улочке идти. На сей раз это конец, старина… С тобой покончено. Все летит к чертям. Он еще пытается уговорить себя, что это от солнца, что у него наверняка солнечный удар. Но сам знает, что это неправда. Врачи его предупреждали:

— Первыми симптомами будут трудности в выполнении профессиональных задач, обмороки, провалы в памяти.

Мать спросила:

— А потом?

И врачи ответили:

— Появятся новые симптомы, более или менее быстро, по ходу развития болезни. Постоянные потери, скачки настроения, забывчивость, особенно в тяжелых ситуациях с точки зрения социума или ментальности, трудность сопоставить лицо с именем, дезориентация в пространственно-временном плане…

Дезориентация в пространственно-временном плане. Вот что с ним происходит. Он не знает, что делал сегодня. Понятия не имеет, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул дом. Десять минут, час, день? Если бы не часы на колокольне, он даже не смог бы сказать, какое теперь время дня. Утро? Полдень? И потом, эта чертова проблема, самая неотложная… Он не знает, как вернуться домой. Адрес, однако, он помнит. Карреро дель Массадор, 6. Это он не забыл. Пока еще нет.

Он идет наугад. Может быть, на ходу что-нибудь вспомнится. Магазины ему знакомы. И каждый булыжник на мостовой тоже. Но он сомневается, он не уверен. Он возвращается назад, чтобы подойти к церкви на горе. Оттуда открывается вид на деревню, проще будет сориентироваться. Наверху он прислоняется к фасаду, измученный, на грани нервного срыва. Жуткое ощущение. Хуже не бывало… Нет, было, когда ушла Лора… Он чувствует, что сходит с ума, теряет рассудок.

Эмиль останавливается на несколько секунд передохнуть. Какая насмешка судьбы! Он думал, что в последнее время ему стало лучше, что болезнь отступила или, по крайней мере, стоит на месте. Думал, что стабильность их жизни в Эусе помогает ему, давая покой, позволяющий сохранить память. Но он ошибался. Видимо, это предстоящая свадьба помогала ему держаться, мысль, что у него нет выбора, что надо дотерпеть до этого дня, больше не падать в обморок, не терять память, пока бумаги не будут подписаны, пока Жоанна не станет официально его единственной законной опекуншей. У разума есть огромная власть над телом и даже над развитием болезни. Эмиль понимает это сегодня, прислонившись к раскаленному фасаду какого-то строения. Так умирающие способны продержаться много дней до приезда близких, чтобы угаснуть наконец в их объятиях. Так произошло и с ним. Страх, что снова случится блэкаут, что его отправят в центр, желание наконец почувствовать себя в безопасности позволили его телу держать память на плаву. Теперь все кончилось. Жизнь пошла своим чередом. Процесс болезни запущен вновь. И вот он здесь, у этого фасада, беспомощный, как старичок, забывший дорогу домой. Ему хочется плакать оттого, что он такой беспомощный. Или снова вспылить. Но нельзя. Миртиль уже стала жертвой его гнева утром, а косвенно и Жоанна. Он должен смириться со своим состоянием и не поддаваться гневу. Никто не виноват. Даже он сам.

Поплутав немного, он все же находит переулок. Ставни окон на улицу — спальни Миртиль — уже закрыты, наверно, чтобы сохранить немного прохлады. Наверху у лестницы он застает Жоанну за генеральной уборкой. Она связала волосы в узел на макушке и высоко закатала шорты. Она суетится, пытаясь смахнуть паутину с потолка метелкой из перьев. В углу комнаты красуются швабра и тряпка. Кошки, должно быть, убежали, им эта суматоха вряд ли понравилась. Их не видно. Не дождавшись, пока она скажет хоть слово, Эмиль сразу рассыпается в извинениях:

— Жоанна, мне очень жаль. Я не знаю, что делал. У меня снова случился блэкаут. Я не знал, сколько времени, и потерял велосипед Анни…

У нее хмурый вид, как будто она сердится на него за утреннюю ссору, но в его голосе она угадывает отчаяние. Она кладет метелку на пол и подходит к нему.

— Как ты? У тебя солнечный удар?

Но он ей не отвечает. Его занимает другое.

— А Миртиль? Она, наверно, обиделась на меня за сегодняшнее утро.

Несколько прядок выбились из узла волос на макушке Жоанны. Лоб ее блестит от пота, видно, что она хорошо потрудилась, убираясь в студии.