Вся синева неба - да Коста Мелисса

— Какое?

— Поскольку сегодня вечер нашей свадьбы, можно воспользоваться игрой, чтобы узнать новое друг о друге.

Он чувствует ее нерешительность, но все же продолжает:

— Тот, кто сядет в тюрьму, должен ответить на один вопрос, чтобы выйти. Как ты на это смотришь?

Несколько секунд она молчит. Должно быть, взвешивает для себя вероятности влипнуть.

— Брось, ничего плохого, — настаивает он. — Просто чтобы лучше узнать друг друга… Как эти глупые игры в загадки или в правду.

Он спрашивает себя, играла ли она в такие игры подростком в своей глухой деревне… Может быть, и нет.

— Хорошо, — говорит она наконец.

Они начинают играть, потихоньку цедя шампанское, оказавшееся довольно вкусным.

— Тебе нравится? — спрашивает Эмиль Жоанну.

— Да. Освежает.

Она берет на себя банк. Считает и раздает билетики. Игра старая. Билетики еще во франках. Голос Рэя Чарльза сменяется голосом Луи Армстронга. Жоанна тихонько подпевает Only You. Она явно знает слова наизусть.

— Я не знал, что ты любишь джаз, — удивляется Эмиль.

Она отвечает, продолжая перебирать билетики:

— Мой отец был фанатом Майлза Дэвиса и многих других. Я выросла под аккорды джаза.

— Ты удивительная…

Она поднимает голову от неожиданности и перестает раскладывать билетики.

— Что?..

Он не знает, почему это сказал, наверно, пузырьки шампанского ударили в голову. В такую жару от двух бокалов можно здорово опьянеть.

— Нет, я просто… Ты удивительный персонаж.

— Чем же?

— Не знаю. Эта тайна, которой ты окутала твою жизнь… То, как ты живешь… Твое молчание… Твое спокойствие… Как будто ты хочешь, чтобы о тебе забыли… А потом вдруг выдаешь цитату или поешь джазовый мотив, старый как мир…

Он улыбается ее удивленному виду. Да уж, она тот еще персонаж. Все, что он сказал, — правда. А он еще не упомянул о ее черной шляпе, о просторных одеяниях, о ее полном порой равнодушии, о бабушкиных снадобьях…

— Я всего лишь отражение моего отца, — говорит она, пожав плечами.

Он улыбается немного грустно, ведь она его потеряла, своего отца, как видно, служившего ей образцом. Может быть, поэтому она всегда носит черное…

— Наверное, он был очень хорошим человеком.

— Был.

Она протягивает ему кипу билетиков, чтобы рассеять тягостный момент.

— Вот, смотри, эти ты должен положить на середину. Это идет в кассу общины.

Они молча продолжают партию. Первым оказывается в тюрьме Эмиль. Жоанна надолго задумывается, какой вопрос ему задать.

— Я не знаю… — говорит она в замешательстве.

— Есть что-нибудь, что ты хотела бы знать, но боялась спросить?

Она еще немного медлит, барабаня пальцами по столу, спрашивает ясным голосом:

— Куда ты ходил сегодня днем после церемонии?

Это явно не тот вопрос, которого он ожидал. Он медлит немного, прежде чем ответить:

— Я пошел в Ком и посидел в церкви. Потом вернулся.

Она серьезно кивает. Он не сказал ей про письмо Лоре. Она тут ни при чем, она просто хотела оказать услугу и никогда не претендовала на место Лоры, но он боится обидеть ее.

— Хорошо… Можешь выйти из тюрьмы.

Он бросает кубик. Через несколько минут в клеточке тюрьмы оказывается Жоанна, и он видит, как она беспокойно ерзает на стуле. Есть одна вещь, которую он очень хотел бы узнать… Почему она всегда носит черное, цвет траура? Но он не хочет ее печалить, заставлять говорить об отце, снова создавать неловкость. Поэтому выбирает вопрос полегче.

— Я заметил одну вещь…

— Да?

— Когда ты уходишь вечером медитировать или просто подышать воздухом, ты всегда делаешь это…

— Что?

— Ты поднимаешь глаза к небу и сидишь часами, глядя вверх. Почему ты так делаешь?

Эмиль слишком поздно понимает, что задал бестактный вопрос, что, наверно, спросить о черных одеждах было бы лучше. Он видит смятение на ее лице, она с явным усилием пытается сохранить нейтральное и равнодушное выражение, но уголки ее рта подрагивают.

— Жоанна, если ты не хочешь… — поспешно добавляет он.

Но она уже отвечает:

— Я знала одного маленького мальчика, который часами смотрел в небо… Его звали Том. Это был мальчик, непохожий на других. Он жил в своем мире. До него трудно было достучаться.

Жоанна грустно улыбается. Эмиль вдруг понимает, что глаза ее полны слез, но она продолжает:

— Это был удивительный мальчик. Все время рисовал…

Она останавливается на мгновение, чтобы сглотнуть:

— …рисовал синеву. Страницы и страницы заполнял синим цветом. Ничего, кроме синего. Никто не знал, рисует он небо или море. Он не говорил. И хуже всего было… что он комкал все свои рисунки. Едва закончив, мял, как будто был разочарован, недоволен, что не нашел нужного оттенка, нужной смеси синих красок. Тогда он уходил во двор и снова часами смотрел на небо. И можно было быть уверенным, что назавтра он снова напишет картину в синих тонах.

Эмиль взволнован, видя ее такой. Со слезами на глазах, но улыбающейся. Она говорит быстро, страстно, эмоционально. Такой она никогда не была. Ее не остановить.

— Педагоги прозвали его Том Блю, Синий Том. Они запретили другим детям использовать синюю краску… По моей просьбе. Она была только для него. Это была краска Тома Блю.

У нее вырывается нервный смешок, голос дрожит от волнения. Эмиль никогда не видел, чтобы она так искренне смеялась. Она, должно быть, очень любила этого маленького мальчика.

— Он был в школе, в которой ты работала? — растроганно спрашивает он.

Она взволнованно кивает.

— Да. Он был в школе. Но он ушел.

— Давно?

— В общем, да.

Она отпивает долгий глоток шампанского. Вот такая она, Жоанна, подбирает самых слабых, самых беззащитных, непохожих на других, тех, кто замкнут в своем мире или кого грозят убить… Маленький Том Блю, Пок… Да, он был прав. Она удивительная.

— И теперь ты тоже смотришь на небо?

Она кивает. Слезы исчезли в глубине глаз.

— Да. Не знаю, найду ли я когда-нибудь нужное сочетание синих красок. Смогу ли нарисовать за него синеву и подарить ее ему в тот день, когда с ним встречусь…

Эмиль тоже отпивает глоток шампанского, чтобы скрыть волнение.

— Он будет очень рад, — говорит он.

— Ты думаешь?

— Я уверен.

Они обмениваются подрагивающей улыбкой. Они разделили сейчас особую близость. Эмиль чувствует это и уверен, что Жоанна тоже это чувствует.

— Ты знаешь, куда он ушел? Знаешь, как сможешь встретиться с ним?

Жоанна сглатывает.

— Есть идейка.

Она берет кубики с доски и спрашивает, откашлявшись:

— Я могу играть?

— Конечно. Бросай кубики.

До конца игры они избегают тюрьмы, не то чтобы намеренно, но жребий решил оставить их в покое на остаток вечера. В полночь они убирают со стола и раскладывают диван. Они гасят свет, и Эмиль ничего не говорит, когда Пок и Каналья запрыгивают на постель и устраиваются у них в ногах. Сегодня праздник, думает он, и можно сделать исключение.

— Спокойной ночи, — шепчет он Жоанне.

— Спокойной ночи.

— Славный был вечерок.

— Согласна.

Наступает тишина, едва нарушаемая довольным мурлыканьем Пока. Наверняка Жоанна чешет ему брюшко в темноте. Эмиль думает о маленьком Томе Блю, покрывавшем листы синей краской… О нем и о себе. Его она тоже подобрала. Она решила сопровождать его в последнем путешествии и подарить ему свободу, выйдя за него замуж. Он тоже в их числе. Том Блю, Пок и он. Она решила дать им второй шанс. Всем троим. Она как эта маленькая церковь, которая гордо возвышается, целая и крепкая, среди развалин Кома. Она такая, Жоанна… Символ надежды посреди разоренной земли.

15

Миртиль появляется наутро, не выдержав больше. Должно быть, она считала часы, прячась вчера в гостиной.

— Ну, как прошла свадьба?

Она восторженно улыбается. Она приготовила им блинчики и крепкий чай, что вызывает у Жоанны недовольный возглас: