Европад - Любовь Зиновьевна Аксенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проглотила Эля свой кусок испеченного для нее горького пирога — и на безопасность. «Перед этой конторой, слава Богу, все равны. Будешь звенеть, ключи и монеты из карманов выгружай, пока прибор не успокоится. Бывалый народ знает, заранее все выкладывает».
Миновали и это. «Десяток минут, и мы в России. Что ни говори, самолетный борт — уже территория суверенного государства. Вроде бы так трактует международное право. Ну, и что изменилось в России за те пять — или семь? — лет, пока я в ней не была?»
На первый взгляд — ничего. Хорошо знакомый туполевский самолет. Привычная публика, которая разбредается по салону. Русская речь. Молодые стюардессы. Встречают, рассаживают. Журнальчик глянцевый, газетку дали.
«Посмотрим, что там коллеги насочиняли… Так, с чего начинается Родина?»
С прессы в самолете. Элитные дома с подземными гаражами и консьержками в парадных призывно распахивают двери — всего по пятьсот долларов за квадратный метр, лучшие рестораны спешат от души накормить, развлечь. Выбор блюд огромный, вплоть до меню президента. «Ничего не скажешь, русское гостеприимство. Правда, без сотни не наших рублей лучше не подходить. Не поймут. Круто Россия изменилась! А как же люди?»
Люди, к счастью, остались прежними. Во всяком случае, в Элином окружении. Встретили ее две мамы. Своя, родная, и Дины. Регина Борисовна вычислила Элю сразу. Видно, Дина подробно ее описала. Бросилась, даже мать опередила. Пыталась паспорт показать, кто она такая.
— Да вы на Дину так похожи, не ошибешься!
— Это она на меня.
— И то правда!
Вручила Эля пакет, пообещала позвонить, вздохнула с облегчением — одной заботой меньше.
Мать она заметила давно. Тамара Евгеньевна стояла в сторонке, давала с делами управиться. «Вечно эти интеллигентские деликатности. Я бы от своей доченьки всех оттолкнула…»
Но дождалась мать своей минуты, повисла на дочке. Смотрела во все глаза, не могла наглядеться. Знала, что Эля надолго, не торопилась с расспросами.
Разделили нехитрую поклажу — и в маршрутное такси. Сколько оно до метро бежит? Минут пятнадцать, двадцать? За это время бросилось в глаза обилие машин, рекламных щитов, торговых киосков.
Но не это главное. Плеснула в глаза необъятная ширь, высокое небо, понятные люди. Берлин сразу показался серым, маленьким, провинциальным. Куда ему до славного Питера!
Отодвинулись куда-то вдаль, за границу сознания, все эти Пивоваровы, Филиппы, Вадимы, «земли чужой язык и нравы». Вокруг было родное, близкое, до слез и боли под ложечкой знакомое. «Я вернулась в мой город…» — запело второе «я» и умильно сложило ручки.
Мать выглядела неплохо. На сердце отлегло. Хоть с этой стороны все в порядке. Еще в метро, после первых вопросов о здоровье, принялась рассказывать об институтских делах. Один защитился, другой получил грант, третий уехал читать лекции в Австралию. Институт привлекают к разработке новой русской энциклопедии. Развелся, женился, умер. Но совсем не было слышно, что выставили на улицу, выдавили на пенсию человека, который мог и хотел работать. Новый директор. Молодой, честный, умница. Не в пример прежнему. «Как хорошо, что мать вернулась в свой родной институт. Здесь она на человека похожа. А в Берлине? Сидела бы сиднем на кухне или смотрела русский телевизор».
Потом целыми днями Эля бродила по городу, открывая для себя страницы, казалось бы, давно забытой то ли своей, то ли чужой жизни.
«Вот здесь я упала, разбила коленку. Противный доктор мазал ее зеленкой. На этом мостике назначала свидание. В этом университетском коридоре обронила кошелек. Там были театральные билеты, их тогда вернули, принесли прямо к началу спектакля. Как я догадалась туда пойти?»
По пыльным скрипучим коридорам Публички, где запах старых фолиантов висел в воздухе, бегала перекусить в буфет или обедала в полуподвальной столовой.
Требовалось совсем немного фантазии, чтобы представить, что вот этот молодой человек с бородкой — завтрашний Курчатов, а с веселым взглядом и шевелюрой — послезавтрашний Королев. Многих славных повидала Публичка и скольких еще увидит!
Про Невский и говорить нечего. Что ни дом, то строчка в биографии. Сколько романов куплено в Доме книги и Лавке писателей, сколько нарядов — в Гостином и комиссионках на Садовой, сколько пирожных съедено в «Норде», а пирожков — в «Метрополе»! И что интересно. Еда русская не в пример вкуснее! Уже давно не задают вопросов на таможне, когда видят сумку, набитую черными сухариками, московской твердокопченой колбасой, питерскими конфетами и шоколадом. Привыкли.
Еще одна радость обнаружилась. Ест Эля все подряд, и не в малых количествах, а весы ноль внимания. «Мечта, да и только!»
Питер уже начал готовиться к юбилею. Был изрядно перекопан, спешил навести глянец к приезду гостей. «Кажется, какой это возраст для города — триста лет? Безусый юнец — да и только! — на фоне развалин Колизея, мозаик Помпеи и Геркуланума, древностей Бухары и Самарканда. Не говоря о Вавилоне и египетских пирамидах. Но разве дело в столетиях? Немало лиха он успел испытать, единственный, неповторимый. Страдал не только от промозглого балтийского климата. Еще больше — от глупости человеческой… Но за одно город должен быть на людей не в обиде: ни разу вражеская нога не ступила на его землю…
Какая еще из мировых столиц может сравниться с ним? И чопорная Вена, и спесивый Берлин, и модный Париж, и гонористая Варшава, и вечный Рим испытали эти унижения. Даже Москву не обошла злая доля.
