Европад - Любовь Зиновьевна Аксенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько раз на даче собирались гости. Расспрашивали Элю о Берлине, рассказывали о своем житье-бытье.
— Не удивляются немцы, зачем вы приехали? Почему не сидели дома?
— Конечно.
— И что вы им говорите?
— Отвечают люди по-разному: в зависимости от того, эмигрировали из СССР или после его распада.
— Понятно, первые во всем винят советскую власть.
— Конечно. «Я уехал из СССР, потому что хотел быть свободным. Мечтал жить, как хочу, зарабатывать, сколько могу, не зависеть от боссов из КПСС, иметь права человека, а не нищего пролетария».
— Ну, и как мечты? Сбылись? Правильное было решение?
— В одном интервью, которое я брала, я услышала: «Что сделал, не жалею. Но мои представления о Западе были чушью». — «Почему же тогда не жалеете?» — спросила я. «Жизнь не вернешь. Здесь — свои достоинства и недостатки, там — свои. Я привык к этим, не хочу, не могу снова перестраиваться. Одной жизни на две эмиграции мало. В материальном плане, не будь развала СССР, я ничего бы не выиграл. Для бедного существует единственная стратегия — приспособиться к условиям, понемногу ползти вверх. После девяностого года в России я стал бы нищим. Здесь тоже болтаюсь внизу, но знаю: если доживу до старости, в Берлине у меня всегда будет кусок хлеба, крыша над головой. В Питере, скорее всего, об этом не пришлось бы думать: умер бы по пути».
— Не очень оптимистично звучит, — подал голос мамин сослуживец Иван Петрович. Его дача находилась поблизости. Были не просто соседи. Помогал, выручал. Очень переживал за Тамару Евгеньевну. Надеялся, что дочь побродит по свету и вернется домой навсегда. — Какие же аргументы у «вторых»?
— У тех, кто уехал после развала СССР, отношение иное. Идеалы были убиты. КПСС рухнула, уже никому не досаждала. Слова о правах человека навязли в зубах, лишились смысла. Людям хотелось одного — «нормально» жить. Каждый вкладывал в это свое. Как правило, в зависимости от горестей, которые свалились на него в прошлом. Для одного — проблема вечной коммуналки: не было мечты выше чем отдельная квартира. Для другого — работа: «Готов на любую, лишь бы не воровать». Для третьего — безопасность: «Пусть голод и холод, лишь бы не стреляли, не грабили, не убивали»… Кто-то мечтал о воссоединении семей, о будущем для внуков. В общем, эти люди бежали от «ненормальной» жизни, которую устроили в стране «демократы».
— Ну и как, хотят вернуться обратно? Нравится в Германии?
— Журналисты проводили опросы. Чаще всего слышим: «Не нравится, но там, откуда я приехал, еще хуже. Сейчас стало легче. Надолго ли? До нового переворота, когда олигархи свергнут сегодняшнюю власть и снова, как при Ельцине, устроят пир во время чумы? Нет, лучше потихоньку приспособиться здесь. Не мы, так дети или внуки будут жить в стабильной стране».
— Не может быть всем плохо. Наверняка есть такие, кто прижился в Германии, кому хорошо…
— Еще бы! Молодые нужны повсюду, они могут устроиться и на Западе, и в современной России. Старикам, как правило, не нравится.
— Но кто-то рад переезду?
— Конечно! Я думаю, их большинство. Но я их не вижу. Они сидят по домам, ведут замкнутый образ жизни, не общаются с журналистами. Если человек приехал из «горячей точки» в Чечне или Таджикистане, он счастлив, что спокойная Германия приютила его. Если он жил в коммуналке на нищенскую пенсию и думал о куске хлеба, здесь он попал в рай. Если он мечтал остаток дней провести не работая, в заботе о внуках и здоровье, он тоже доволен. Если у него скопилось немало подпольных доходов, которые он боялся тратить, Германия для него — благословенная земля.
Тамара Евгеньевна посмотрела на дочь. «Ах, Эля, Элечка! Как жаль, что ты скоро уедешь. Снова ты будешь в Берлине, я здесь…» Чтобы не заплакать, ушла в дом. Достала привезенные Элей конфеты, вынесла в сад. Хоть и хуже питерских, но диковинка, интересно. Разговор не стоял на месте. Видно, брал за живое.
— Кто же тогда ропщет?
— Люди высокой квалификации. Врачи, писатели, художники, профессура, научные работники старшего поколения. Цвет эмиграции. Они оказались никому не нужны ни в еврейской общине, ни в немецкой среде. Их интеллектуальный уровень значительно выше, материальный — ниже, поэтому все отторгают их. Это — те, кто жил не ради денег, во имя творчества. Честно работал и не хотел мириться с бесправным положением, двойными стандартами, отсутствием свободы слова, «жизнью во лжи». Они потерпели фиаско. То, от чего бежали из СССР, догнало в Германии. Их мучают не сожаления о прошлом, а крушение иллюзий, надежд на будущее. Россия лишила их права на нормальную жизнь экономическими средствами, Германия — политическими. Телам даровала существование, мозг обрекла на умирание… Вы помните, Хемингуэй называл писателей двадцатых годов «потерянным поколением». Сейчас то же самое. «Смешная жизнь, смешной разлад, так было и так будет после. Как кладбище, усеян сад в берез изглоданные кости»…
— От смерти не убежишь, а умирать лучше на родной земле.
— Умирать, конечно. Зато жить в Германии легче. Особенно в старости. Свобод нуль, но еды и лекарств навалом.
— У нас теперь тоже не все плохо. Особенно если свой сад-огород есть. Кормит летом и зимой.
Начали разбредаться по домам. Остался только Иван Петрович. Смотрел на Элю с восхищением. Нравилась она ему. Очень была похожа на отца, его старинного друга. Слушал, думал о чем-то своем. Эля негромко говорила:
