Дом проблем - Канта Ибрагимов

— Заткнись! — стоя возле нового руководителя, громко подал свой голос больной по кличке Бог: — Посмотрите на нее, разжирела на наших харчах, в дверь не пролазит, боится корыто потерять, вот и вопит.

— Ах, это ты на меня?! — подбоченилась сестра-хозяйка. — Свинья ты подсадная, стукач! Что, уже продался жидам? Чечен тебе морду набил — ты Ленина, Сталина и Дзержинского сдал.

Таких речей в этом заведении испокон века не велось. Это был бунт. Да, статус учреждения никто не менял. Поэтому для порядка появился заместитель главного врача с огромным шприцем в руках. Он угрожающе поднял свой инструмент и выпустил слегка струю в воздух — все пациенты, в том числе и Мастаев, в страхе разбежались по палатам.

— Распорядок режима не нарушать, — объявили по радио. Однако новшества пробили брешь. Впервые в истории учреждения к «больному» допустили посетителя — это помощник депутата Верховного Совета РСФСР Руслан Дибиров пришел к Мастаеву. Говорили всего две минуты, по телефону, видя друг друга через толстое стекло, и даже передачу — не брать. Зато Ваха окрылен: о нем кто-то думает, заботится, и он еще на знал, что вокруг его имени, его свободы разгорается целый политический скандал.

На следующий день Зинаида Анатольевна сообщила, что новая, свободная независимая пресса только о нем и пишет. В тот же день перед учреждением, точнее «здравницей», — политический пикет. На транспарантах: «Свободу свободной Чечне!», «Свободу журналисту Мастаеву, свободу слова, свободу прессе!», «Свободу Луису Корвалану, Чили — мы с тобой! Пиночет = Гитлер!»

От круговорота этих событий в голове Вахи полное смятение. И тут к вечеру его с сумасшедшим криком стали звать в фойе. Он прибежал, а на экране президент-генерал Чечни пальцем всей России грозит:

— Вы незаконно задержали моего личного пресс-атташе в Москве, свободного журналиста независимой Чечни Мастаева. Мы разорвем с Москвой все дипломатические отношения. Мы арестуем всех россиян в Чечне. Мы ответим террором на террор. Мы объявим всей России войну, и вы узнаете силу и мощь чеченцев. Обращаюсь ко всем мусульманам, проживающим в Москве, превратить Москву в зону «бедствия» во имя нашей общей свободы от куфра!

— А это что такое? — обратились пациенты к Мастаеву.

— Наша здравница, — ляпнул Ваха.

— Вот молодец! Вот это президент! Нам бы такого.

Под впечатлением этого эфира, под удивленно-восторженно-завистливые взгляды пациентов-сокамерников Ваха вернулся в палату, там ужин ждет. И он до сих пор этот ядовито-зеленый кисель не пил, а тут то ли расслабился, то ли жажда, словом, сразу же за стакан. От двух-трех глотков боль в животе. Телефон упорно звонит, разрывается. Ваха с трудом открыл глаза, еще не понимая, где он, поднял трубку:

— Слушатель Мастаев? Сегодня последний день защиты. Вы, как всегда, опаздываете. Мы вас ждем.

Только теперь он понял, что это его комната в общежитии ВПШ при ЦК КПСС. Он бросился к окну. Решеток нет. За стеклом слякоть, гул Ленинградского проспекта.

Его одежда выглажена, аккуратно висит. Реферат на столе, и тут же листок, где и когда защита. И странно — чайник теплый.

«Приснился сон. Какой кошмар!» — подумал он, уже выбегая из общаги.

В киоске купил газеты, бегло просмотрел. Все правда и буднично — СССР более нет. А Мастаев — последний политзаключенный большевизма.

Толком не соображая, он вскоре дошел до главного корпуса. Погода не зимняя, грязь под ногами, но все равно всюду новогоднее настроение: елки, смех, поздравления. «Туда ли я попал?» — еще раз огляделся Ваха. Вместо ВПШ при ЦК КПСС новая вывеска — «Финансовая академия при Правительстве России», вместо красного знамени СССР незнакомый триколор и американский флаг. И тут же плакат — рубль с портретом Ленина на Земле, а доллар с Рузвельтом торжествует.

— Мастаев, Мастаев! — окликнула его секретарь-методист. — Все вас ждут. Новый год на носу.

Ему было стыдно, и он, не поднимая головы, шел за ней. Она чуть ли не за руку провела его в аудиторию и посадила, а он все не смел оглянуться, а стал говорить рядом сидящий председатель:

— Ну наконец-то, наш последний слушатель явился. Я думаю, что не будем зря время терять, мы и так хорошо изучили его работу. Труд объективный, актуальный, в контексте происходящих событий. Давайте лучше слово предоставим официальным оппонентам. Пожалуйста, кто первый?

— Я знаю Мастаева по совместной работе много лет, — только сейчас, услышав знакомый голос, Ваха поднял голову — Кныш, — это последовательный демократ, либерал, ярый сторонник перестройки, гласности и свободы. Его за это даже в компартию не приняли. А сейчас он помогает президенту Чечни и впредь будет отстаивать наши интересы.

— Пожалуйста, второй оппонент, врач-профессор Божков, — объявил председатель, а Мастаев совсем обалдел — это пациент, по кличке Бог, только в цивильном костюме, в галстуке.

— Чечня — это плацдарм наших завоеваний в России и в мире. Нам в Чечне такие стойкие, грамотные и верные люди, как Мастаев, нужны.

Потом были прения, принимали почему-то итоговую резолюцию, и тут возникли небольшие разногласия.

— Господа, коллеги, — не сдавался один ученый. — Нечего нам хотя бы сейчас этих неимущих бояться. Поэтому я настаиваю, что надо вместо слов «повышение благосостояния граждан России» прямо написать «повышение нашего благосостояния». И пусть каждый понимает как хочет. Я думаю, это верно, это по-ленински. Мы, как и Ленин, без единого выстрела захватили власть. Отстоять завоевание — тоже нелегкая задача.

— Чечня нам поможет, — выкрикнул кто-то.

— Да, чеченцы — маленький, но очень гордый народ!

— А как оценим Мастаева?

— Ну, конечно, отлично! Отлично!.. Первый выпускник финансовой академии, ура!

Все стали Ваху поздравлять. И тут Галина Деревяко с цветами:

— Ты останешься на Новый год в Москве?

— Помоги улететь, — попросил Ваха.

То, что Ваха вернулся в Грозный живой и здоровый, конечно же не могло не радовать родных. Вместе с тем все были как-то встревожены, а дед Нажа говорил:

— В этой стране все может быть, и от нас мало что зависит. Да, как ни странно, был бы выбор — лучше суд, хотя бы советский, срок, после которого ты вроде бы реабилитирован, так сказать, за «заслуженное» отсидел. А вот психушка — это пожизненный приговор, словно диагноз. Теперь докажи, что все это не так, — он печально, с каким-то старческим свистом вздохнул и, как бы успокаивая внука, постарался улыбнуться. — А вообще-то в стране дураков иногда и выгодно дурачком прикинуться.

Ваха молчал. Ему казалось, что и родным теперь и вправду надо будет доказывать, что, действительно, не дурак. И в обществе, однозначно, будут кривотолки. Его на достойную работу более не возьмут. А мать сказала:

— На доме вновь написано — «Дом проблем». По-моему, по походке, в темноте тень Кныша за угол прошмыгнула.

— Небось, опять выборы, — уже и дед знает местную закономерность.

— Слава богу, хотя бы сейчас они оставят меня в покое, — пытаясь выразить удовлетворение, сказал Ваха, и тут звонок.

— Мастаев? — все тот же приказывающий голос. — Срочно в президентский дворец — выборы.

— Какие выборы? Новый год.

— Какой «Новый год»? Это у христиан. А мы живем в мусульманской стране, и наш «Новый год» еще впереди.

— Я более в ваших выборах не участвую, — не может скрыть раздражения Мастаев.

— Как это не участвуете? А для чего вас вытащили из психушки?

Если бы не родные рядом, Ваха стал бы материться, а так, догадался трубку положить.

— Ваха, делай, что они велят, — посоветовал дед.

— Да-да, не перечь им, — взмолилась мать. И в это время вновь звонок, на сей раз она подошла к аппарату и через мгновение, прикрывая трубку, прошептала: — Это Кныш. Тебя.

Москва — вроде бы столица только что развалившейся империи СССР, а готовились там праздновать Новый год как ни в чем не бывало, с размахом. А вот Чечня, казалось бы, получила наконец-то независимость — никакого праздничного ажиотажа: в новогоднюю ночь в Грозном тихо; последний трамвай с разбитыми стеклами торопится в парк; на некоторых улицах уже нет освещения, совсем мало машин; в подворотне пьяные возгласы. И все же перед президентским дворцом елку поставили. А она то горит, то надолго меркнет. И тогда вид какой-то безобразной несуразицы в центре площади, несколько неугомонных теней, детский плач и вспышка фотоаппарата, словно вот-вот разразится гроза.

В огромном Президентском дворце холодно, пыль, грязь, сквозняк, хмурые, обросшие вооруженные люди. Лифты не работают, но Мастаева провели по каким-то мрачным коридорам, где оказалась еще одна потайная шахта, и этот лифт доставил прямо в приемную президента. Вот где светло, чисто, тепло и праздничная обстановка и атмосфера: маленькая елка сверкает, всюду игрушки, аромат. А про него словно забыли. Уже наступил Новый год, за стеной восторженные крики, заразительный женский смех, перекрывающий праздничную телетрансляцию из Москвы.