Дом проблем - Канта Ибрагимов

— Ты почему дверь не запер? — совсем неожиданный вопрос, на который Ваха даже не мог ответить, а тот продолжил: — Новость знаешь?.. Гады, всех бы передушить, всех бы в ледяную баню, — и он, громко ударившись тяжестью тела о дверь, ушел. И только тогда Мастаев ощутил резкий перегар, а из коридора крик. — Ленин, дверь запри. Отбой. Это конец! Гады! Все продали, крысы.

Утром почему-то Гимна СССР не было: сразу свет и гимнастика. А потом, как некий праздник, появилась загадочно улыбающаяся Зинаида Анатольевна:

— Ну, ты революцию свершил. Лениным обозвали. А это здесь очень даже почетно. Я не встречала.

— Помогите спастись! — выпалил Ваха.

Доктора словно током прошибло, она вся подтянулась, даже как-то выше ростом стала. Но это было всего лишь мгновение. Она тяжело вздохнула, подошла к окну, и, видимо, неожиданно даже для самой себя закурила и, глядя в окно:

— Странно, никто меня об этом здесь никогда не просил, даже мой отец.

— Ваш отец? Здесь?

— Да. По злой иронии судьбы, по распределению после военно-медицинской академии я попала сюда. Правда, фамилия и биография у меня были уже другие — по линии матери.

— И вы не смогли отцу помочь?

— Нет. Мы даже боялись общаться. А он боялся выдать меня, — тут ее голос задрожал. — Он покончил с собой, — она удалилась в санузел, долго там текла вода.

Вернулась она спокойная, только воспалены глаза. А Ваха, как обычно, о том, что думал, для нее больном:

— А за что его сюда?

Зинаида Анатольевна вновь подошла к окну:

— Честный был, принципиальный. Любил родину, верил в коммунизм. Был писателем. Все книги изъяли. Даже в библиотеках нет, — она высморкалась в платок и другим, надменным тоном прочитала транспарант — «укрепление здоровья, повышение благосостояния»… тьфу, какое лицемерие, издевательство, фальшь?! Неужели это конец? Ты знаешь новость? — обернулась она к «больному». — А страны-то, СССР, уже нет.

— Как нет? — чуть не подскочил Мастаев.

— Вот так. Все тихо и просто. Вчера ночью в Беловежской пуще три богатыря капитулировали перед Западом. Расписались.

— То-то утром гимн не звучал, — вслух свою мысль высказал Ваха. — Кто бы мог в это поверить, сказать?!

— Да, — подтвердила Зинаида Анатольевна, повернулась к «больному», а Мастаев, пытаясь сквозь линзы заглянуть в ее покрасневшие глаза, тихо спросил:

— А надо мной суд будет?

— Какой суд?! — возмутилась Зинаида Анатольевна, чуть подумав: — Хотя страна и власть большевиков вроде уже не существуют. А тебе есть кому помочь? Кто повлиятельнее?

Мастаев опустил взгляд. После паузы доктор торопливо ушла. Вернулась после завтрака.

— Слушайте меня, — негромко говорила она, перейдя официально на «вы», — вы побывали в нравственно-исправительной комнате, в ледяной бане. Там все туберкулезной палочкой кишит. Мы даем вам таблетки и витамины, а вы их в унитаз.

— Как вы узнали?

— Только что там была, видела, — она украдкой посмотрела в сторону двери и почти шепотом, — после обеда для осмотра я поведу тебя в рентген-кабинет. Отлучусь на пять минут. В смежной комнате телефон, звони, куда хочешь. А это адрес и название нашего учреждения. Запомни и записку уничтожь. Все, что могу.

В поисках спасения лихорадочно заработала мысль. Первым Ваха вспомнил тех, кто его спас в прошлый раз: с Кнышем связь всегда была односторонней. Деревяко Галина. Теперь депутат Верховного Совета России, да еще вроде замужем за Русланом Дибировым. Еще подумал о президенте-генерале. Да все это бесполезные мысли, потому что он помнит многое из Ленина, а вот номера телефонов — всего три: более и дел не было.

Первым делом он позвонил матери. Она сразу по голосу поняла, что с ним что-то неладное, а Ваха врал:

— Я был простужен, еще горло побаливает, поэтому голос такой. А так, все нормально, не волнуйся, скоро приеду домой, — и Ваха сам положил трубку.

Следом он набрал родное издательство «Грозненский рабочий»: Самохвалов мог найти Кныша, либо Деревяко и президенту позвонить. Но там никто не отвечал. Из отведенных пяти минут, как представлял Ваха, оставалось совсем мало, и еще один номер он помнил всегда — Мария!

На его счастье, она подняла трубку, а он, как всегда с ней, заика, даже поздороваться не может, но она догадалась:

— Ваха, что с тобой? Говори!

— З-з-запиши адрес. Скажи Руслану и Гале Деревяко. Я… — связь прервалась.

Тут же появилась Зинаида Анатольевна, натянуто-встревоженная, бледная, с красными пятнами на шее.

— Иди в палату, — прошептала она, а он даже спасибо не сказал.

Остаток дня Ваха не находил себе покоя. Конечно, он был рад даже минутному общению. А что Мария сможет сделать? Да главное в ином. Кто-то уже знает, где он. И если это то государство, в котором он жил до сих пор, то, согласно большевистской теории, и что существеннее — практики, все под бдительным контролем, — обязательно последуют репрессии, и ладно, что с ним, Зинаиду Анатольевну из-за него накажут гораздо жестче.

К вечеру он ждал шприц и нравственно-исправительную комнату, а появилась злая, всегда хмурая сестра-хозяйка. Она-то все и прояснила:

— Кругом предатели. И Горбачев, и Ельцин — все предатели, — как бы про себя, говорила, исполняя свою работу. — Надо же, мало им было продать страну. Они это специально сделали на наш праздник.

— А какой праздник? — не удержался Мастаев.

— День чекиста. Все от горя напились, бдительности и контроля нет, а вы уже почувствовали свободу.

— Какая же у меня свобода? — возмутился было Мастаев.

— Тебя, дурака, бесплатно лечат, кормят, в тепле содержат. Я после тебя говно убираю, а ты, а вы все. У-у, неблагодарные скоты!! И надо же именем Ленина тебя назвать, — она презрительно ткнула веником в его сторону.

— У меня есть свое имя, — только это посмел сказать Ваха, а она еще громче:

— Молчи! Знаем мы ваши жидовские имена. Не выйдет! Ваша плебейская революция не пройдет. Мы еще поборемся, мы еще отстоим завоевания Ленина и Октября! — с этими словами она с грохотом хлопнула дверью и повернула ключ.

Не было ужина и вечерних лекарств, и Мастаев уже дрожал, понимая, что вечером начнется «нравственное лечение», как он подумал «красный террор», а оказалось, что эпицентр страстей с распадом СССР переместился, расширился, и не он один в центре внимания: совсем другой масштаб — шум перед зданием.

Оказывается, какие-то молодые и не очень люди пришли к этому учреждению и первым делом попытались сорвать красный флаг СССР и транспарант с «Основным законом» социализма. Так как мужская половина сотрудников еще пребывала во хмелю, то на защиту ленинско-большевистских ценностей вышли женщины во главе со старшей сестрой-хозяйкой, вооруженной шваброй и киркой с пожарной доски.

Противостояние было недолгим. Женский аргумент, подкрепленный матом, взял вверх, символы сорвать не удалось, да молодежь, революционно настроенная, пустила в ход какую-то горючую смесь. Шваброй и киркой «Основной закон» социализма пытались отстоять — многое сгорело, осталось только два слова: «повышение благосостояния». С этим все вроде согласились и разошлись. Вот только теперь в учреждении под водительством старшей сестры-хозяйки бунт: если утром и вечером, как и ранее, в учреждении не будет звучать Гимн СССР, то уборки не будет, больных, то есть дураков, кормить не будут, к тому же и зарплату сотрудникам уже три месяца не платят.

Реакция властей была молниеносной: это всесоюзное нервно-психиатрическое лечебное учреждение переименовали во всероссийскую «здравницу — повышения благосостояния», назначили молодого, энергичного директора, который с назначением привез не только всю задолженность по зарплате, но и премию к Новому году. Новый начальник выступил с докладом перед всеми, в том числе и больными, объяснив это демократией, гласностью, перестройкой. А главный тезис его выступления, как понял Мастаев, был таков:

— Ура, товарищи! Ура, дамы и господа! Ура, коллеги! Советская империя рухнула! Наконец-то мы избавились от лишних территорий. Нам незачем более кормить Прибалтику, Украину с Белоруссией, всю Азию и Кавказ. Россия свободна, независима, демократична! Россия теперь принадлежит нам — либералам, патриотам, демократам!

— Товарищи! Не верьте ему! — вдруг истошно завопила старшая сестра-хозяйка. — Это предательство, обман, это провокация! Чечены и жиды хотят присвоить имя Ленина, захватить власть в стране. Нет — плебейской революции. Да — социализму, да — коммунизму! Пролетарии всех стран, соединяйтесь против воров, плебеев, эксплуататоров!

— Заткнись! — стоя возле нового руководителя, громко подал свой голос больной по кличке Бог: — Посмотрите на нее, разжирела на наших харчах, в дверь не пролазит, боится корыто потерять, вот и вопит.

— Ах, это ты на меня?! — подбоченилась сестра-хозяйка. — Свинья ты подсадная, стукач! Что, уже продался жидам? Чечен тебе морду набил — ты Ленина, Сталина и Дзержинского сдал.