Честь - Гумер Баширов

— Правда?

— Ура! — запрыгала Сумбюль. — Мы даже перевыполнили! Правда, Нэфисэ-апа? Перевыполнили?

Нэфисэ, улыбаясь, закивала головой. Теперь уж никто не сможет отнять у них победу. Теперь ее совесть перед родиной чиста. Она с честью выполнила то, что обещала, и смело может сказать: «Нет, не забыла я братьев-бойцов, не забыла!»

Ей хотелось бы увидеть своими глазами, как взращенная в их колхозе пшеница белым пышным караваем дойдет до переднего края, дойдет до самого города Ленина, стойко переносящего муки голодной блокады...

Пять тысяч пудов пшеницы! Мощный паровоз, тревожно гудя, день и ночь без остановок будет мчать через поля и леса вагоны, груженные их пшеницей. Мягкий белый хлеб, выпеченный из этой муки, разрежут на тонкие ломтики и, как самое драгоценное лекарство, понесут по домам, по заводским цехам, по палатам больниц. Перед глазами Нэфисэ встали исхудалые голодные дети, старухи, изнуренные работницы... Фашисты хотят победить их голодом! Нет, не удастся! Нет, не позволим!

Их пшеницу, конечно, повезут и в Сталинград. Хлеб там нужен так же, как гранаты и патроны. Темной ночью по развороченным улицам понесут его вместе с патронами в зеленом солдатском мешке к бойцам, которые бьют по фашистам, хоронясь в подвалах разбитых домов.

«Ну и хлеб! — скажет боец. — Такой же пышный, какой пекла мать!»

«Кушайте, родные, кушайте! — ответила бы Нэфисэ, если бы она могла очутиться там. — Это хлеб из пшеницы нашего колхоза, мы его для вас вырастили!»

Конечно, нельзя и предполагать, что она окажется на фронте только потому, что ей хочется угощать бойцов своим хлебом. Но все же так приятно думать об этом...

А куча намолоченного зерна все росла и росла, и все радостнее становились лица у подруг.

Нэфисэ взглянула на Сумбюль, которая волчком вертелась среди снопов. Ей бы спать сейчас под теплым одеялом, а она со вчерашней зари на ногах. Последнее время ее пробовали не будить, когда уходили на ночную работу, но она все равно поспевала за ними и еще обижалась.

А кто превзойдет в красоте и стройности милую Карлыгач! Нэфисэ с любовью смотрела, как она, чуть наклонив голову, идет мелкими, танцующими шажками, легко откидывая солому. Сколько ловкости в ее манере держать грабли, в ее поступи!

А вот Зэйнэпбану совсем другая. Она может работать, как лошадь, но чуть голова коснется снопа, заснет богатырским сном и проспит хоть трое суток. Зэйнэпбану наивна и проста, как малый ребенок. Зато в труде нет, равных ей во всем колхозе.

«Какие они все милые, славные! — думала Нэфисэ, глядя на девушек, словно впервые видела их. — Что бы я сделала без вас, хорошие мои?»

Ей стало вдруг казаться, что она раньше не ценила подруг. Может быть, даже бывала резкой. Возможно, они иной раз падали духом, когда после усердной работы не слышали от нее ободряющего слова. А ведь сколько ночей они недосыпали, сколько отдали сил! Даже в самые тяжкие дни они не говорили: «Ай-хай, у меня полно и своих печалей». Нет, забота о хлебе, об отчизне была сильнее всего. Каждая из них стояла на своей борозде, как солдат на боевом посту. «Пошлем больше хлеба нашим воинам!» — говорили они, забывая даже про сон. «Мы здесь обойдемся, пусть братья, мужья будут сыты там!» — говорили они, отказывая себе во многом.

Нэфисэ захотелось сделать что-нибудь очень хорошее для своих девушек, порадовать их. Она заметила, как блеснули глазки Зэйнэпбану, когда та увидела проходившего мимо Хайдара, и усмехнулась своей мысли: «Где бы найти для этой Зэйнэпбану жениха?»

А девушке этой давно уже пора выйти замуж. Хотя ее мать Салиха и говаривает: «Моей Зэйнэпбану нынче в жатву исполнится двадцать один год», но кто ей поверит? Ведь с той поры, как был объявлен этот возраст, прошли года три.

Сама Зэйнэпбану и с лица недурна, и в работе всегда первая. Нельзя сказать, чтобы женихи обходили ее дом, В прежние годы к ней и сватов засылали, да старуха Салиха сама их отвадила. Один жених из-за родословной пришелся ей не по душе, другой не понравился с лица, у третьего семья показалась слишком большой: а вдруг молодожены вздумают отделиться, а им и ломаной лучины не перепадет, да еще, не приведи бог, и собственное добро дочки там сгинет! А когда сваты и заглядывать к ним перестали, обеспокоенная Салиха пустила слушок, что не прочь и в дом взять хорошего человека. А там уж стала поговаривать, что жених может быть и вдовым и разведенным, лишь бы не привел за собой детей. Для «хорошего человека» рачительная старуха приготовила и исподнюю и верхнюю одежду и кожаные сапоги. На случай, если зять окажется заморенным, вроде Зинната, купила прошлой весной козу, чтобы поить его целебным молочком. Сейчас в доме Зэйнэпбану были и корова, и коза, и костюмная пара, не было только самого жениха.

Виды на дополнительную оплату с нынешнего урожая вселили в старуху новую надежду. Она решила и дочке и будущему зятю непременно купить по хорошему пальто, кроме того, сшить ему тулуп да сложить новую печку в бане. Тогда уж безусловно можно быть спокойной!

Нэфисэ мягко улыбнулась. Да, надо бы нынче выдать Зэйнэпбану.

Но тут Зэйнэпбану толкнула ее локтем в бок и кивнула в сторону весов. Нэфисэ увидела, как Сайфи с очень деловым видом помогает Хайдару взвешивать пшеницу.

«Ага, заплясал! — подумала Нэфисэ. — Ты еще у нас запрыгаешь!»

Тяжелые сомнения, мучившие ее со вчерашнего дня, рассеивались, как рассеивается серая пелена тумана, когда восходит солнце.

8

Из-за скирды соломы показалась плетенка, запряженная вороным жеребцом. В ней сидели Наталья Осиповна и Айсылу.

Бригадир из «Интернационала», откинув полевую сумку, надетую через плечо поверх черной фуфайки, легко ступая сапожками с короткими голенищами, направилась прямо к молотилке. Увидев огромные кучи обмолоченного зерна, она остановилась в радостном изумлении:

— Ай-яй-яй! Уродится же столько!

Последний сноп!

Ток, непрерывно гудевший с самой полуночи, сразу стих. Не успела еще молотилка остановиться, как Карлыгач, Сумбюль и другие девушки ринулись к весам:

— Сколько, Хайдар-абы? Сколько пудов?..

Нэфисэ сняла очки, скинула пропыленный холщовый халат и поздоровалась с Наташей.

— Вот спасибо, Наташа, что приехала. Побудь здесь минутку, я сейчас! — сказала она и подошла к Айсылу.

Озабоченная Айсылу, теребя в пальцах соломинку, нетерпеливо слушала Сайфи. Она молча пожала Нэфисэ руку:

— Нет, ты отвечаешь за пшеницу! — резко прервала она Сайфи. — Мы заставим тебя найти ее... Подумай-ка сам: выбрали тебя председателем — ты чуть с ног не свалил колхоз; как члена правления, как опытного человека поставили на ток — и здесь, гляди, чего натворил! Понимаешь ли, что можешь кончить очень плохо?

Сайфи, кажется, растерялся не на шутку.

— Говорю тебе, Айсылу, родненькая, наверняка перепутали, смешали с другими. Действительно, работа у меня тяжелая. Как тут поспеешь? Ведь я один. Где уж тут доглядеть? А может, тогда пшеница легкая попалась? Действительно, бывает она и с легким колосом. А то куда бы ей деваться?

Айсылу махнула на него рукой и подозвала Шамсутдина.

— Шамсутдин-абы! Правление решило с сегодняшнего дня поручить ток тебе. Будешь здесь бригадиром! Принимай все с проверкой, по счету, по весу. Не беспокойся, в помощь тебе Хайдар даст комсомольца. Вдвоем и будете работать.

Шамсутдин не стал возражать. Он, видно, был доволен назначением.

— Я что? Я согласен. Правление решило, значит все!

— Сайфи-абы, сейчас же сдай ток!

Сайфи ничего не ответил. Он с издевкой посмотрел на Шамсутдина и, заложив за спину руки, пошел к клети.

Айсылу покачала вслед ему головой:

— Он! Его это дело! Гнусный, темный человек!

Айсылу не переставала себя ругать за то, что согласилась на предложение Тимери назначить Сайфи бригадиром. Ведь она всегда сомневалась в Сайфи. «Пусть будет тебе уроком на всю жизнь! Заруби себе на носу: в партийной работе никогда нельзя примиряться с тем, что не принимаешь сердцем! Тимери-абзы — простой, доверчивый человек. И за него в первую очередь отвечаешь ты! Ты!»

Она сняла с фуфайки Нэфисэ колосок.

— Ну, погоревали? Очень? Кто же мог думать, что так получится?

Нэфисэ с горечью вспомнила пережитое вчера.

— Я заждалась тебя, Айсылу-апа. Да и отца дома не было. Хорошо еще, что Гюльсум по дороге встретилась!

— Я и сама жалею, что с вечера не вернулась. Может быть, тогда и не случилось бы ничего... — Она хотела было сказать, что ночью ей пришлось вызывать врача к Тимери и что сейчас только проводила его в больницу, но почему-то сдержалась. — Пойдем проводим Гюльсум!

Гюльсум торопливо готовилась к отъезду. Забравшись на трактор, она взглянула на часы:

— Если через полчаса будем в Алмалы, приказ директора будет выполнен. Нэфисэ, я так и не узнала, сколько вышло пшеницы? Ты уж извини меня, ладно?