Честь - Гумер Баширов

Нэфисэ только было собралась подняться на мостик молотилки, как со стороны деревни послышался конский топот. Кто бы это мог быть? Не с худой ли вестью? Стук копыт все приближался. Вот всадник остановился за копнами и спрыгнул с коня. Было слышно, как конь позвякивал уздечкой. Под навес вбежал Ильгизар.

— Джинги, ты здесь! — бросился он к Нэфисэ.

— Где же мне быть?.. — как-то нехотя ответила Нэфисэ.

— А я тебя везде ищу! — Ильгизар задыхался от волнения, он говорил торопливо, и речь его была бессвязной. — Мама все плачет... Пусть не обижается, говорит, пусть вернется... Папа, наверное, уже дома, и он будет сердиться. Пойдем домой, джинги! Без тебя дома так скучно! Маму тоже жалко. Все плачет и плачет... Пойдем, джинги!

Увидев, что Нэфисэ опустила голову и молчит, Ильгизар смутился. Он понял, что произошло нечто гораздо более серьезное, чем ему казалось. И подруги Нэфисэ стояли безмолвно, глядя себе под ноги.

Мальчик тихо коснулся плеча Нэфисэ:

— Может, тебя обидели, джинги? Или сказали что нехорошее? Кто? Назови только... Я его...

Вокруг слышалось только шуршанье соломы да глубокие вздохи: «Вот оно как обернулись дела! Почему же ушла Нэфисэ от свекрови?»

Ильгизар заговорил снова:

— Или ты разлюбила нас, джинги? Может, не смогла привыкнуть к нашему дому? Ведь ты мне дороже родной сестры. Ты мне как Газиз-абы... А мама плачет и плачет... Кто же, кроме тебя, утешит ее? Пойдем домой, джинги! Пойдем!

Нэфисэ за день устала и от горя и от обид. У нее кружилась голова.

— Не могу, братец, — покачала она головой. — Не могу вернуться!

Ильгизар, вскрикнув, выбежал, и почти в то же мгновение раздался глухой стук копыт.

Все тихо стояли на своих местах.

— Ну, что вы?.. Пора начинать! — раздался суровый голос Нэфисэ.

6

Это была их последняя надежда, последнее упование. Нэфисэ, волнуясь, положила перед барабаном развязанный сноп и, словно желая подбодрить всех, ласково сказала:

— Начали, голубки! Гюльсум, заводи машину!

— В добрый час! — промолвил кто-то.

Мотор трактора чихнул раза два и ровно застучал. Басовито загудела машина, быстро завертелся барабан, сверкая стальными зубьями. Нэфисэ, потрясывая первый сноп, подала его в барабан. За лето она так полюбила свою пшеницу, что даже почувствовала какую-то жалость, когда острые зубья начали беспощадно кромсать колосья.

На току сразу все задвигалось. Снопы переходили через проворные руки Сумбюль к Нэфисэ и исчезали в гудящей пасти барабана. Нескончаемым потоком шла из машины солома. Быстрые грабли Карлыгач и ее помощниц отгребали солому в сторону, а мальчики, ловко зацепив волоком огромные вороха, покрикивая на коней, отвозили ее к скирдам. Над машиной кружилось густое облако пыли.

В самый разгар работы Нэфисэ вдруг почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки. Она обернулась: позади нее стояла Мэулихэ.

— Ох, Нэфисэ, — прокричала она ей в ухо. — Слава богу, ты здесь. Чего только не приходило мне в голову! — Старуха махнула рукой и хотела отойти, но тут же добавила: — А Хадичэ очень мучается...

Нэфисэ ничего не ответила.

— Понапрасну, говорит, обидела, теперь она вовек мне не простит. А еще, говорит, как бы от расстройства своей пшеницы не забросила... Всему колхозу повредит... А я ей говорю: в уме ты? Почему она так поступит?

Нэфисэ молча вскинула голову и неожиданно увидела стоявшего совсем недалеко Хайдара. Его добрый участливый взгляд смутил ее.

«Что же это я? — спросила она себя, прислушиваясь к учащенному биению сердца. — Нет, это невозможно... Это от одиночества... Пройдет... Не может не пройти... Разве он не найдет равную себе?»

Когда она снова взглянула на то же место, Хайдара уже там не было; он подметал в сторонке ток, видимо готовя место для провеянного зерна.

Вскоре по самому краю неба скользнул светлый луч. С Волги потянуло свежим утренним ветерком. Казалось, то не дуновение ветра, а первый вздох пробудившейся земли.

Мимо молотилки, поглядывая по сторонам бегающими глазками, прошел Сайфи. Нэфисэ вспомнила его слова, и у нее сердце сжалось: «А если он окажется прав? Если она ошиблась в расчетах?»

Тысячи сомнений вкрались в душу Нэфисэ. Не выбирали ли для пробного обмолота самую урожайную пшеницу? Тогда почему совпали результаты трех обмолотов? Но, с другой стороны, ведь Сайфи сам взвешивал, и весовщик подтвердил его счет. Ну, а если они обманули, куда бы делась пшеница? Разве смогли бы они запрятать столько зерна?

Нэфисэ глубоко вздохнула: «Нет! Должно быть по-моему!» — упрямо подумала она.

Она прислушалась к шуму, с каким падала пшеница за молотилкой, она ощущала вес снопа, видела, как тяжело ударялись в лоток барабана налитые колосья. «Нет! Вот она какая тяжелая наша пшеница!»

Солнце уже коснулось лучами синеющих вдали приволжских лесов. Золотым светом зажглась одна сторона скирды, высившейся у тока.

Нэфисэ бросила нетерпеливый взгляд в ту сторону, где должно было лежать намолоченное зерно, но, ничего не разглядев, послала Сумбюль к весам.

— Поди, моя умница, узнай, сколько намолотили, — крикнула она девочке.

Сумбюль помчалась вприпрыжку и вскоре же появилась из-за молотилки.

— Двести шестьдесят!

— Не ошиблись ли?..

— Нет, Хайдар-абы сам сказал. Он все записывает.

На один миг вдали мелькнуло улыбающееся лицо Хайдара. Он, подняв руку, показал ей что-то на пальцах и начал засыпать вторую кучу зерна.

«Уже сейчас приближается к девяноста пудам с гектара», — посчитала Нэфисэ. Она кинула взгляд направо и едва не закричала от радости: из девяти огромных копен четыре еще были нетронуты.

Нэфисэ начало казаться, что молотилка работает слишком медленно.

— Гюля-ай, давай быстрее! — крикнула она весело Гюльсум, стоявшей у трактора и вытиравшей пот с лица.

Гюльсум кивнула головой и подкрутила что-то в тракторе. Машина завертелась быстрее. Теперь она уже не гудела, а яростно выла. Блестящие зубцы барабана в бешеном вращении захватывали снопы и с ненасытностью хищника вгрызались в колосья. Снопы, как птицы, летали в руках девушек. Глаз не мог уследить за движением грабель Карлыгач. Мальчики, возившие солому, неслись вскачь, перегоняя собственные тени.

Карлыгач со смехом сбросила с себя фуфайку. Вслед за ней посбрасывали телогрейки, шали, варежки и другие девушки. Пыль над током стала еще гуще.

Сквозь большие очки, закрывавшие почти все лицо, Нэфисэ видела, как один за другим, словно курицы с насеста, слетали с копен снопы, золотым потоком лилась пшеница, мелькали зубья грабель и вил. Она забыла, что не смыкала глаз более суток. Ей казалось, что силы в ней все прибывают и прибывают. Чувство власти над этим воющим зубастым зверем, чувство жаркого ритма труда, в котором, словно подчиняясь необычной музыке, двигалось ее собственное тело, доставляло ей огромное наслаждение.

7

Хайдар совершенно забыл о боли в ноге, о том, что врач запретил ему выходить из дому. Ворот его гимнастерки был расстегнут, в кудрявых волосах застряла мякина, на потном лице, черном от пыли, сверкали только зубы и белки глаз. Он почти бегом переносил провеянное зерно на весы. Хайдар ощущал себя в каком-то волшебном круговороте, где все радостно и прекрасно, даже облако пыли, вздымавшееся вокруг Нэфисэ.

— Какая ловкая! Какая умелая! — шептал он, глядя, как Нэфисэ, чуть наклонившись вперед, плавно, будто играя на каком-то большом инструменте, подает в барабан снопы. И ему хотелось немедленно подбежать к Нэфисэ и расцеловать ее в пыльные щеки.

Это была безудержная, страстная работа. Девушки работали, будто играючи, будто они и не были изнурены тяжелым трудом, бессонными ночами.

Многие из них были молоды, наверное, никогда не любили. Но юная, стыдливая любовь, казалось, витает над ними, слышна в их скромной девичьей песне. Увы, любовь не ждет их ни за кружевной занавеской, ни за светлым пологом невесты! Их любовь еще ходит по далеким и опасным дорогам войны. Но она вернется к ним, обязательно вернется, как после темной ночи пришла вот эта нежная утренняя заря.

И Хайдару очень захотелось сказать своим друзьям-комсомолкам ласковое, хорошее слово.

— Замечательно работаете, девушки! Замечательно! — крикнул он, сверкнув издали белыми зубами.

Вес обмолоченной пшеницы уже давно перевалил за ту цифру, которую назвал Сайфи. Когда начала расти третья куча зерна, Хайдар подошел к столбу, на котором висел длинный лист бумаги, быстро подсчитал цифры и кинулся к молотилке.

— Поздравляю! Триста восемьдесят! — крикнул он Нэфисэ.

За стеклами очков радостно сверкнули большие глаза:

— Правда?

— Ура! — запрыгала Сумбюль. — Мы даже перевыполнили! Правда, Нэфисэ-апа? Перевыполнили?