Честь - Гумер Баширов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если через полчаса будем в Алмалы, приказ директора будет выполнен. Нэфисэ, я так и не узнала, сколько вышло пшеницы? Ты уж извини меня, ладно?
— Ты опять выручила нас, Гюльсум, — сказала Айсылу, пожимая ей руку. — Желаю тебе счастья. Пусть отец выдаст тебя за красивого джигита!
Гюльсум усмехнулась:
— Только бы красивые джигиты вернулись, а за отцом дело не станет...
9
Почти вся бригада была теперь у весов. Если бы не торжественность минуты, девушки давно уже во весь голос кричали бы о победе: в самом деле, ведь невзвешенной осталась только маленькая кучка зерна.
Хайдар, прижав бумагу к столу, выводил на ней цифру за цифрой. Сумбюль и Карлыгач торопливо сгребали совками остатки пшеницы и ссыпали ее в железную бочку на весах. Дед Айтуган, следивший за правильностью веса, как только стрелка выравнивалась, выкрикивал: «Семьдесят два!», «Шестьдесят восемь!» Зэйнэпбану подхватывала могучими руками бочку и высыпала зерно.
Наташа пошла навстречу Нэфисэ:
— Тебя уже можно поздравить, Нэфисэ. Видишь, сколько пшеницы!
— Нет, Наташа, — сжала ее локоть Нэфисэ, — погоди немного. Я уж так обожглась, что теперь боюсь торопиться.
Подбежала Сумбюль и повисла на руке у своего бригадира:
— Нэфисэ-апа, помнишь, что ты говорила? Ты обещала подарить мне что-нибудь, если выйдет по-нашему. Не забыла? Вон уже последнее зерно взвешивают. Ну, скажи, что дашь мне?
Наташа со смехом начала щекотать тоненькую шейку девочки:
— Ах ты, воробышек! Нет, тут уж тебе легко не отделаться, Нэфисэ: придется обещание выполнить!
— Она у меня первая ударница! Так и быть, если выйдет столько, сколько я обещала Наташе, привезу тебе из Казани вышитые ичиги. На высоких каблучках. Хорошо? Довольна?
Еще бы не довольна! Девочка от восторга запрыгала.
Стрелка весов качнулась в одну, в другую сторону и замерла. Дед Айтуган повернулся к Хайдару:
— Пиши! Восемьдесят два. Последний вес.
Все сгрудились вокруг Хайдара. Торопливо водя карандашом по бумаге, он закончил подсчет и, вытянувшись по-военному, протянул бумагу Айсылу.
— Выходит по сто сорок девять пудов с гектара! Для нашего «Чулпана» это то же самое, что на фронте завоевать город.
— Спасибо вам, родные! — обратилась Айсылу к бригаде Нэфисэ. — От всего сердца спасибо! «Чулпан» никогда не забудет вашего усердия!
Мэулихэ, отвернувшись, тихонько вытерла глаза.
— Ай-хай, сто сорок девять пудов! — протянул кто-то в изумлении.
Дед Айтуган ласково погладил Нэфисэ по плечу.
— Большое это дело, доченька, — сказал он. — Высоко ты подняла наш «Чулпан»! Уж больше восьмидесяти лет прошло с тех пор, как мои ноги впервые ступили на эту землю. Но никогда никому она еще не давала столько хлеба. Видно, тебя ждала, доченька, ждала, когда ты приложишь к ней руки.
Голубые глаза Наташи сияли от удовольствия. Она долго не выпускала руки Нэфисэ.
— Поздравляю тебя, поздравляю! Молодец! — Она порывисто притянула Нэфисэ и несколько раз чмокнула ее в закрасневшиеся щеки.
Все собрались вокруг груды намолоченной пшеницы, удивлялись, хвалили, прищелкивали языками:
— Ну и крупные зерна!
— В таком разе придется Сайфи найти пропавшее зерно, — рассудил кто-то.
— Да, да. На одной земле ведь росла пшеница!
Расталкивая людей, из толпы вышел отец Нэфисэ — Бикбулат. Густые брови его, нависшие над глазами, выразительно двигались — он тоже был обрадован. Глядя своим неопределенным взглядом не то на плечо Нэфисэ, не то на кучу соломы, возле которой она стояла, он проговорил:
— Ну как, дочка... закончила свои дела? — Со дня ее замужества он, кажется, впервые назвал ее дочерью. — Ежели закончила, так... там белую горницу прибрали. Наложу для лошадок соломы — и поедем...
Нэфисэ сначала ничего не поняла. «О чем это он? Какая горница? Зачем понадобилось ее убирать?» Она вопрошающе взглянула на отца. И вспомнила. «А-а, вон на что он намекает! Что ж, нельзя же в самом деле ночевать в поле. Постой, а почему он вдруг стал так приветлив?»
Нэфисэ постаралась отогнать обидную мысль. Нет, отец, конечно, радуется не дополнительной оплате, которая вместе с ней придет в его дом, а тому, что он опять будет вместе с дочерью...
Наташа потянула ее за рукав:
— Мне пора ехать, Нэфисэ.
— А-а, ты торопишься! Пойдем, я провожу тебя. — Нэфисэ обернулась к своим подругам: — Девушки, сейчас же спать! Всем, всем, немедленно!
Айсылу попрощалась с гостьей.
— Я не могу проводить тебя, Наташа, не обессудь. Спешу к телефону, Мансуров вызывает. Наверное, узнал обо всем и хочет за уши отодрать, — усмехнулась она невесело. — Ничего не поделаешь, есть за что... — Она обняла Нэфисэ за плечи и взглянула ей в глаза. — Довольна? Сегодня уже можешь спать спокойно!
Нэфисэ покачала головой:
— Нет еще, Айсылу-апа! Ведь надо найти пропавшую пшеницу.
— Не волнуйся. Найдем... если у нее еще не выросли ноги. Но с сегодняшнего дня ты уж свою пшеницу сама обмолотишь, сама взвесишь и сдашь.
— Давно бы надо так...
— Верно, что и говорить... Ну, я бегу. Позже еще загляну.
Нэфисэ и Наташа, взявшись за руки, пошли к тарантасу.
— Знаешь, Нэфисэ, зачем я приехала? — спросила Наташа, глядя подруге прямо в глаза. — Я вчера столько о тебе наслышалась... Хорошо, что все оказалось неправдой. А чего только не наболтали!..
— А-а, и до тебя, значит, дошло? Видно, старался кто-то... — Нэфисэ повернула ее к скирде. — Я очень устала, Наташа, давай посидим немного. Ты не очень торопишься?
— Для друга всегда найдется время. Я ведь только ради тебя и приехала.
Они опустились на солому, издающую какой-то только ей присущий запах.
— Да... Из всего, что ты слышала, для меня самым страшным был случай с пшеницей.
— Как же ты сама могла поверить в это?
— Я и не верила... Но ведь больше ста пудов пшеницы недостает и сейчас.
Наташа посмотрела на осунувшееся, измученное лицо Нэфисэ и неуверенно сказала:
— Если задену больное место, ты уж прости меня, Нэфисэ. Я слышала...
— Что Нэфисэ выгнали из дому?
— Не совсем так...
— А это правда... — длинные ресницы Нэфисэ устало опустились. — Правда, что я ушла из дому свекрови. Только сама ушла.
— Неужели? — с состраданием спросила Наташа. — Ну, и как же ты?.. Где живешь? Как устроилась?
Нэфисэ открыла глаза и показала рукой вокруг:
— Пока вот тут, под скирдой. — Она холодно усмехнулась. — А потом будет видно.
Наташа изумленно покачала головой:
— Я вижу, железный ты, оказывается, человек. Но... почему все-таки ушла из дому? Ведь ты всегда хвалила их, как будто даже полюбила. И мой отец хорошо знает Акбитова. Как встретятся, все: «Тимирей» да «Очип Иваныч» — никак расстаться не могут.
— Как тебе объяснить, Наташа? Это получилось так неожиданно... Я до сих пор успокоиться не могу. — Она задумалась. — У вас, у русских, религиозные обычаи не так крепко вошли в быт, как у нас, татар. А ислам в этом отношении — самая жестокая религия. В старину они, словно саван, окутывали татарку, неотступно следовали за ней со дня ее рождения до самой смерти. К сожалению, это не только в старину. Туман шариата и по сей день застилает глаза кое-кому. Вот это я и испытала на себе. Прежде у нас говорили: «Что сноха в доме, что щенок во дворе — одна тварь». Видно, кое-кому и сейчас приходит в голову эта поговорка. Когда разговариваешь с мужчиной, прикрывай лицо, говори вполголоса. Своего суждения не имей, выслушай, что скажут, и брысь в угол!
На лице Наташи появилось выражение недоумения:
— Так ли это? Не слишком ли уж ты?.. Ведь сама знаешь, старшие любят попридерживать молодых, и это очень нужно, особенно теперь, во время войны.
— Нет! Я не оспариваю прав старших. Но нельзя же унижать человека. Я кончила семилетку, с шестнадцати лет в комсомоле. Нас учили думать не только о корыте и о пеленках, но и о родной стране, о народе... Что бы обо мне ни говорили, я не могу, как прежние снохи, сидеть за печкой да в щелку выглядывать на светлый мир. Зачем повсюду ходить за мной, выслеживать? Я и сама сумею сберечь свою честь! Я не могу примириться с тем, что любой мой разговор с мужчиной — днем, в поле, на людях — видится каким-то бесстыдством. — Нэфисэ, волнуясь, вытерла потное раскрасневшееся лицо. — Я, конечно, не обижаюсь на маму. Она тоскует по Газизу и поэтому невольно ревнует, следит за каждым моим шагом. Ну, пусть будет так... Но когда я увидела, что она верит сплетням, я не выдержала. Ты понимаешь, она посчитала меня какой-то грязной... Вот чего я не смогла стерпеть...
— Да, ты права, — задумчиво сказала Наташа. — Все то же пренебрежение к невестке. Дескать, ей нельзя доверять, она не может быть порядочной... А нас — нынешних невесток — уже не схоронишь за печкой. Вон он каков размах! — Наташа широко развела руками, показывая на поля, сияющие под лучами утреннего солнца.