Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Ладно, ты ни во что не ставишь меня, — ворчала Юля, вытирая сопли. — Но Натан Валерьянович! Как ты мог? Он относится к тебе, как к родному сыну, а ты его совсем не любишь…

— Натасика я люблю, — возразил Эрнест. — И тебя люблю, несмотря на то, что ты дура.

— Я без твоей любви сто лет обойдусь, но Натан…

Эрнест обнял девушку одной рукой и поцеловал в растрепанную макушку, отчего опять едва не съехал с дороги.

— Всех люблю, — уверил молодой человек, — это меня никто не любит!

— Ты же пообещал!

— Вы сами выбили из меня обещания.

— Ты врал…

— Конечно! Иначе как же с вами?..

— Ты просто неблагодарный хам.

— Я хам? Я никому из вас не указывал, как жить и что делать. И ты не лезь. За собой последи. Может быть, я тоже не в восторге от твоего поведения.

— Я расскажу Мирославе, что ты тут вытворяешь. Пусть узнает, какая ты сволочь.

— Мирка знает, — спокойно ответил Эрнест и следующий поворот прошел на отлично. Так чисто и гладко, что Юля потеряла надежду, что дорожная полиция обратит на него внимание.

— Давай, я сяду за руль, — еще раз предложила она. — Машину жалко.

— Перебьешься.

— Хочешь к дольмену — поедем к дольмену. Эрнест… ведь ты меня одной рукой из машины выкинешь, если что-то не так. Ты же для этого мускулы накачал? Чтобы демонстрировать, какое я пустое место в вашем сюжете, да? Давай, я сяду за руль!

— Прикольная ты девчонка, но все равно… дура дурой.

— Почему?

— Потому что все бабы — дуры.

— Сказал бы ты такие слова Мирославе.

— Мирка знает.

— А знаешь, кто ты такой? Хочешь, скажу честно все, что о тебе думаю?

— Если тебе это надо — скажи.

— И скажу. Ты живешь только тем, что делаешь другим гадости, потому что ни на что другое не способен. Сейчас целое племя таких выродков, вроде тебя. Кому-то в спорте не повезло, кому-то в жизни. Вы на одно лицо. Одно такое маленькое дерьмо, вроде тебя, может так плюнуть в душу, что потом жить не хочется.

— Я только обороняюсь… — пожал плечами Эрнест.

— Нет уж, ты помолчи, потому что я выскажусь до конца. То, что при Натане Валерьяновиче ни за что бы не сказала. Для таких, как ты, боль и переживание другого человека — ничто, потому что ты сам никогда ни за кого не переживал. В твоей маленькой душонке неоткуда было взяться состраданию. Ты уверен, что этот мир создан для тебя и люди в нем только для того, чтобы выполнять твои капризы. А представить себе, что творится в душе другого человека… нет! Потому что в твоей башке для этого ни одной извилины. Ты такая маленькая ничтожная какашка, что плюнуть в душу — это все, на что ты способен от природы. Это единственный твой способ взаимодействия с окружающим тебя миром, потому что кроме плевка ты ничего не можешь этому миру предложить. Большего тебе не дано, вот ты и бесишься. Скажи после этого, что я не права.

— Знаешь, откуда берутся какашки, вроде меня?

— Зайди в Интернет. Там они размножаются как лягушки в болоте, потому что в Интернете им труднее всего дать по морде.

— Мы не просто какашки. Мы отходы вашего общества высокой морали.

— Что ты говоришь!

— Вашего прекрасного общества, покрытого сладкой глазурью. Вы — безмозглые клоны друг друга, натянутые на одни и те же принципы, как будто не люди, а резиновые конфеты. Кто-то должен долбануть вас в глазурь, чтобы в зеркало на себя посмотрели. Чтоб увидели, кто вы такие на самом деле. Признайся, из тебя за всю жизнь столько дерьма не вывалилось, сколько сейчас. А что я делаю? Я просто не играю по твоим правилам. В чем виноват? В том, что не веду себя так, как удобно тебе?

— Пообещай, что ты не полезешь в дольмен.

— Полезу, — пообещал крошка. — Или тебе соврать?

— Но я боюсь за тебя.

— Нет. Ты боишься Натасика. Боишься, что он тебя отругает.

— У меня кроме Натасика никого. Я всех потеряла.

— Сама дура. Могла бы найти компанию. Чего пристала к Оське, как прыщ к заднице? Не женится он на тебе. Не женится никогда, можешь мне поверить.

— Пошел ты…

— Первые искренние слова! — обрадовался Эрнест.

Юля еще надеялась, что задержат рейс, и Натан Валерьянович вернется. Вероятно, она не станет жаловаться на поведение крошки, но в следующий раз, когда ее пригласят в Израиль, выпендриваться не будет. Она поедет с Натаном даже на северный полюс, будет охотиться на тюленей и жить в палатке, лишь бы не взваливать на себя ответственность. «Если сегодня все обойдется, — решила Юля, — я попрошу Некрасова, пусть даст пару крепких парней напрокат. Мордоворотов, которые справятся с крошкой-графом и будут выполнять мои поручения. Играть по удобным мне правилам за хорошие деньги». Девушка еще рассчитывала потянуть время, потому что ключ от ворот Копинского хранила дома и никогда не носила в сумочке без нужды, но Эрнест выскочил из машины, не заглушив мотора, кинул на плечо тяжеленный кофр, и, не мешкая, полез по каменной стенке забора.

— Эрни! Вернись! — Юля полезла следом. — Нет, одного я тебя не пущу! Это не шутки! Либо со мной, либо никак!

Когда девушка оказалась на вершине забора, Эрнест уже несся по лестнице пирамиды к прозрачной будке.

— Подожди! — Юля прыгнула вниз. Когда она взбежала по лестнице, в будке не было никого. Только мраморная колонна возвышалась до потолка, и детский плач доносился невесть откуда. — Кто здесь? — удивилась девушка. — Эй! — Детский плач стал громче. — Где ты, малыш? — Юля прислушалась. Она прижалась ладонями к мраморной колонне, дверь отошла, и вопль оглушил ее. На полу дольмена сидел черноглазый мальчик, зареванный и сердитый, утопая в соплях и в рубашке, огромной не по размеру. Сидел, раскидав по полу большие кроссовки. Сидел на куче из джинсов, свалившихся на пол. Рядом с ревой стояла огромная теннисная сумка, набитая чем-то тяжелым. Малыш указал пальцем на Юлю и заревел еще громче.

— Ага, — сказала девушка, потирая руки. — Вот и допрыгался! Вот ты и доигрался! Что, получил? Так тебе и надо.

Она взяла ребенка на руки, но сумку не смогла оторвать от пола, только пнула ее ногой и набила синяк. По дороге с малыша свалились трусы, и его отчаяние не знало границ. Жители соседних домов должны были выйти на улицу и посмотреть, какая тварь издевается над ребенком.

Крошка-граф оказался таким маленьким, легким и беззащитным, что девушка без труда перелезла через забор вместе с ним. И, если бы не оглохла от крика, была бы очень довольна. Мальчик орал до красноты, до хрипоты, указывая пальцем на пирамиду, где осталась лежать его любимая сумка.

— Обойдешься, — сказала Юля. — И вообще, заткнись! Мне надоело слушать этот концерт. Или я выпорю тебя прямо здесь? Неважно, что ты маленький. Я тебя выпорю так, что будешь спать кверху жопой, пока не вырастешь, — сердито сказала девушка и ребенок умолк. Его глаза, наполненные слезами, стали большими, как у породистого щенка. Его пушистые ресницы промокли от горя, но сердце Юли не дрогнуло. Ни капли жалости не шевельнулось в ее душе. Слишком свежи были раны. — Вот так, ваше сиятельство! — сказала она. — Заткнись и сиди! — Девушка уселась за руль и взяла еще одну салфетку, чтобы окончательно привести себя в порядок. Заплаканные глаза возникли в зеркале заднего вида и сопровождали ее, пока несчастная вспоминала, где у машины педали и как закрывается дверь. — Придурок! — прошептала Юля, и слезы потекли по ее щекам. — Сейчас поедем в магазин! Думаешь, ползунки тебе покупать? Будем покупать ремень! А потом домой, ясно?! Будешь жрать манную кашу и расти большой. Только попробуй не вырасти до возвращения дяди Натана! Только рискни, маленький кровосос!