Мир на краю бездны - Александр Шубин

Либеральные партии не могли оказать сопротивление фашистам, так как они не располагали массовыми организациями. Значительная часть французских капиталистов сочувствовала правым радикалам, считая, что они наведут порядок. Рабочее движение было расколото. Социалисты и коммунисты обличали друг друга, и их сторонники не выступали совместно.

Ослабленный социальный организм страны терзала коррупция. В начале 1934 г. разразился грандиозный скандал, связанный с именем финансового авантюриста Стависского, которому покровительствовали многочисленные чиновники, включая министров. В Париже и других городах начались уличные акции правых радикалов, нападения и погромы под лозунгом «Долой воров и мошенников!» Правительство К. Шотана, скомпрометированное делом Стависского, ушло в отставку. К власти пришел Э. Даладье, лидер радикалов. Слово «радикал», которое в других главах мы употребляем в значении «крайний представитель какого-либо течения», в политическом спектре Франции означало радикального либерала, то есть политика по меркам ХХ века весьма умеренного. Но сначала Даладье решил действовать весьма радикально для радикала, и начал с чистки государственного аппарата. В правых кругах разнеслась весть: чистят не тех. Не коррупционеров, а настоящих государственников и честных служак. Так, был уволен префект полиции Парижа Кьяпп, имевший у правых хорошую репутацию.

6 февраля около 50 тыс. правых вышли на улицы Парижа под лозунгом создания Национального фронта и передачи ему власти для наведения порядка. Часть демонстрантов была вооружена, наиболее разгоряченные призывали разогнать парламент. Все это очень напоминало фашистский переворот. Когда толпа ринулась на здание парламента, силы охраны порядка открыли огонь. Были убитые и раненые. Такого во Франции не было уже давно.

Париж бурлил. Одни осуждали правых, которые поставили страну на грань гражданской войны. Другие — правительство, пролившее кровь. Левые организации, почувствовав, что республика в опасности, вывели на улицы своих сторонников. Лидировали социалисты. Но даже анархисты, в прочих ситуациях выступавшие против любого государства, теперь готовы были оказаться по одну сторону баррикад с ненавистным им министром внутренних дел, лишь бы не пропустить фашистов к власти. Полицейский агент не без удивления докладывал своему начальству, что анархисты, «ожидая выступления „Камелотов короля“ (военизированная организация „Французского действия“ — А. Ш.), спали в помещении (своей организации) и (обсуждая ситуацию) выражали недовольство тем, что министр внутренних дел М. Фро не развернет репрессий против правых, которые могли бы вызвать… более широкий революционный кризис и привести к приходу к власти социалистов»[317].

7 февраля столкновения продолжались, и демонстранты социалисты, анархисты и либералы помогли полиции отбить натиск правых. Но совершенно иначе повели себя коммунисты. В Коминтерне не без стыда вспоминали этот эпизод: «После 6 февраля партия выступила с неправильным лозунгом ареста Даладье — главы правительства левого блока и Фро — министра внутренних дел, называя их убийцами за то, что те применили войска против фашистской демонстрации 6 февраля»[318]. Коммунисты спохватятся только через пару дней.

Тем временем политические комбинаторы Даладье, Барту, Эррио и др. лидеры Третьей республики в условиях непрекращающихся беспорядков передали власть стороннику более жестких действий и более авторитарной политики Г. Думергу. Тот стал готовить введение системы сильной президентской власти. Получалось, что правые достигли частичного успеха. Только после второй мировой войны, в 1958 г. этот проект удастся осуществить де Голлю. А пока французское общество было достаточно сильным, чтобы отстоять существующий уровень демократии. Митинги в защиту демократии не прекращались.

9 февраля к общей борьбе присоединились коммунисты, но особняком — они провели свою демонстрацию против угрозы фашизма. Но в коммунистическом митинге не сочли зазорным принять участие и социалисты. Правые напали на левых манифестантов, те не остались в долгу. В этих драках выковывалась дружба левых активистов, которые прежде обзывали фашистами друг друга. 12 февраля по инициативе социалистического профсоюза ВКТ прошел грандиозный объединенный митинг на площади Республики и однодневная всеобщая забастовка.

Одновременно под эгидой движения «Амстердам-Плейель» и созданного социалистами Комитета бдительности стали возникать антифашистские комитеты на местах, которые отслеживали «происки» правых и в случае чего созывали левых активистов дать отпор. Важно то, что участникам движения «Амстердам-Плейель» (во Франции оно стало называться «Мир и свобода») удалось вовлечь в общие структуры и социалистов, и коммунистов, прежде относившихся друг к другу враждебно. В октябре 1934 г. коммунисты и социалисты вместе выступили на выборах в кантонах, чтобы не пропустить правых радикалов и фашистов.

Наступление правых провалилось, что не могло не произвести сильного впечатления на лидеров обоих Интернационалов, только что получивших сокрушительный удар в Германии. Говоря о последующем сближении левых сил, К. Макдермотт и Д. Агню считают: «Катализатором послужили события во Франции в феврале 1934 г.…»[319] Свою роль сыграло также одновременное восстание в Вене, где социалисты и коммунисты действовали вместе — правда неудачно. Но «катализ», ускорение реакции проявил себя далеко не сразу. Для успеха дела нужен был лоббист.

В феврале 1934 г. в СССР с триумфом приехал Димитров, победитель Гитлера при Лейпциге. Пораздумав в камере, куда Димитрова загнал нацистский переворот, он по приезде в СССР стал энтузиастом союза с социал-демократией. Громкая лейпцигская слава и полная лояльность Сталину делала Димитрова кандидатом на свободный со времен Зиновьева пост Генерального секретаря Коминтерна. Вникая в дела, Димитров вел беседы и переписку со Сталиным, исподволь подталкивая «вождя народов» к перемене стратегии Коминтерна. Для начала он стал задавать «мудрому учителю» непростые вопросы: «Я долго думал в тюрьме, почему если наше учение правильно, в решающий момент миллионы рабочих не идут за нами, а остаются с социал-демократией, которая действовала столь предательски. Или, как в Германии, даже идут за национал-социалистами». Сталин ответствовал, что всему виной «исторические связи европейских масс с буржуазной демократией», «стадная психология масс»[320].

1 июля 1934 г. Димитров направил Сталину письмо с серией вопросов, которые уже носили риторический характер — болгарский коммунист предлагал новый курс.

«1. Правильной ли является огульная квалификация социал-демократии как социал-фашизма. Этой установкой мы часто преграждали себе путь к социал-демократическим рабочим». Но Сталина не так просто сбить с прежней идеологической позиции, он отвечает: «Да. Только не огульная». Называли социалистов «социал-фашистами», и будем называть.

«2. Правильно ли считать социал-демократию везде и при всяких условиях главной социальной опорой буржуазии». Ответ Сталина: «В Персии, конечно, нет; в остальных капстранах — да». Конечно, Димитрова интересует не Персия, а капиталистические страны.

«3. Правильно ли считать все левые социал-демократические группировки при всяких условиях главной опасностью». Ответ: «Объективно — да».

Димитров интересуется, правильной ли является «огульная трактовка» всех социал-демократических лидеров как предателей. Важно помочь им перейти на «революционные позиции». Сталин согласен, что кое-кто может перейти на «революционные» (то есть коммунистические) позиции. Но только кое-кто.

Димитров предлагает бороться за завоевание реформистских профсоюзов «без выставления в качестве предварительного условия признания гегемонии компартии». Сталин и здесь выступает скептиком. Пора-то пора, но условия пока не созрели.

Димитров прямо предлагает изменить тактику единого фронта, который коммунисты должны рассматривать не как маневр, а как «действенный фактор развертывания массовой борьбы против фашизма». Димитров изложил свою мысль настолько осторожно, что Сталин недоумевает: «Против кого тезис? Должны». Ведь формально «единый фронт» вовсе не тактический прием, а «действенный фактор». Хорошо, Димитров скажет откровеннее: пора отбросить «установку, что единый фронт можно проводить только снизу, и перестать рассматривать всякое обращение одновременно и к руководству социал-демократии как оппортунизм». Сталин не осуждает болгарского товарища за такую крамолу, но пока и не соглашается: «Все же единый фронт снизу есть основа»[321].

Этот исторический диалог показывает, что Сталин уже готов терпеть сторонников консультаций с «социал-фашистами», но и к повороту курса не готов. Еще не видит смысла. Сталин был мастером борьбы за власть. Старая стратегия Коминтерна дает понятное отношение к вопросу о власти: «все или ничего». А что дает новая: нашими руками социал-демократы будут прокладывать себе дорогу к власти? Стоит ли такой жертвы защита от угрозы фашизма либеральных режимов нескольких стран?