Мир на краю бездны - Александр Шубин

Поворот от «третьего периода» к Народному фронту производит такое впечатление на некоторых западных авторов, что они воспринимают его как нечто беспрецедентное, невероятное для коммунистов. Э. Хобсбаум оценивает Народный фронт как «поворотный пункт в международных коммунистических представлениях, который не имел прецедента в официальной доктрине»[342]. Между тем Сталин просто вернулся к опыту 1919–1923 гг. в Европе и 1923–1927 гг. в Китае. На это было непросто решиться, но Сталин решился. И на то были прагматические мотивы, перекрывавшие издержки «оппортунизма» Народного фронта.

Ключевым вопросом всякой политики для Сталина был вопрос о власти. Поворот к стратегии Народного фронта означал, что, как и в Китае в 20-е гг., коммунистам предстояло войти в коалицию с более умеренными, но все таки «прогрессивными» партиями, совместно с ними проводить политику перемен, постепенно занимая ключевые посты в государственном аппарате, прежде всего в силовых структурах. Затем, опираясь на них, можно взять всю полноту власти. Горечь поражения в Китае останавливала Сталина перед тем, чтобы решительно вернуться к такой стратегии революции. Даже после 1934 г. он еще некоторое время выжидал, вплоть до осени 1936 г. не рекомендуя коммунистам входить в правительство, чтобы сохранять возможность ухода в оппозицию в случае неудачи новой политики. Так и получилось во Франции. Но иначе вышло в Испании, а позднее, уже после Второй мировой войны — в Восточной Европе, где «китайская» стратегия Сталина наконец увенчалась успехом.

«Олицетворением сектантской тактики и теории „третьего периода“ оставался Сталин, и этот факт препятствовал критическому переосмыслению опыта предыдущих шести лет. В этом смысле эпоха „Народного фронта“ была отмечена непримиримой борьбой старого и нового, традиции и новаторства, старых идеологических и организационных структур и инициатив компартий, стремившихся вернуться в лоно демократических традиций и национальной политической культуры. Таким образом, это был глубоко противоречивый период в истории Коминтерна»[343] — считают Д. Макдермотт и Д. Агню. Для западных левых интеллектуалов Народный фронт ценен тем, что он, как кажется, позволял растворить коммунистов в политической культуре Европы, сделав их безопасными и обогатив западноевропейскую цивилизацию сильной левой струей. Так и будет происходить, когда за спиной коммунистов перестанет стоять Сталин. Но для Сталина Народный фронт решал те же задачи, что и стратегия «третьего периода» — завоевание власти в Европе. Поэтому Сталин не мог быть препятствием пересмотра стратегии Коминтерна и источником его непоследовательности. И пересмотр, и его границы определялись именно Сталиным (хотя и под влиянием советников, включая Димитрова). А Сталин руководствовался тем, насколько новая стратегия позволяет решать более общие задачи. Для него Народный фронт — еще один способ установления тоталитарного режима, в котором он видел продвижение к коммунистическому идеалу. Не больше, но и не меньше.

Решение Сталина предопределило итог споров в Коминтерне, но не прекратило их. Сталин вообще не делился своими планами раньше времени. В январе 1935 г. Лозовский раскритиковал Куусинена за утверждение (вполне соответствовавшее реальности), что настоящий рабочий фронт не выходит без переговоров с социал-демократами. Сначала должны договориться руководители партий (фронт «сверху»), а уж потом получится нормальное взаимодействие левых «снизу». Это положение должно было сориентировать коммунистические партии на переговоры о создании «настоящих» фронтов против фашизма. А если новая тактика не увенчается успехом? Лозовский заранее готовит пути к отступлению на привычные сектантские позиции: «откуда вы берете, и откуда конгресс Коминтерна может сказать, что от VII до VIII конгресса мы должны обязательно практиковать тактику единого фронта сверху?… Поэтому надо сказать не „должны обращаться“, а „можно обращаться“ к верхам»[344]. Дело было в январе 1935 г., Сталин уже принял решение о переориентации политики Коминтерна, и многомудрый Куусинен не стал вносить правку в это положение, вызвавшее гнев ортодоксов. Несмотря на то, что Димитров предложит затем более «взвешенные» формулировки, будет проводиться политика, сформулированная уже в тезисах Куусинена. Конечно, это продлится не до VIII Конгресса Коминтерна. Его вообще не будет.

Как и положено мудрому руководителю, Димитров предложил формулировку, примирявшую Лозовского и Куусинена: «Не отказываясь при возможности от непосредственной мобилизации социал-демократических рабочих без переговоров с их организациями, коммунисты должны, в целях облегчения рабочим пути к единству действий, добиваться совместных выступлений с социал-демократическими партиями на основе кратковременных или длительных соглашений»[345]. Но при этом Димитров пошел дальше. Он объяснил не только как договариваться с социал-демократами, но и зачем — не только для отпора фашистам, но и ради выборов, ради вопроса о власти: «Коммунисты обязаны применять тактику единого фронта и в области избирательной борьбы… Развивая при всяких условиях перед массами коммунистическую программу и особенно популяризируя свои основные лозунги диктатуры пролетариата и советской власти, коммунисты должны стараться обеспечить совместные выступления пролетариата и его союзников на выборах на основе конкретной платформы борьбы против наступления капитала, против фашизма и угрозы империалистической войны, добиваясь поражения фашистских, буржуазных и тех социал-демократических кандидатов, которые выступают против единого фронта и победы на выборах коммунистических и других кандидатов единого пролетарского фронта»[346].

Подготовленные к Конгрессу материалы предлагали проводить различие между «социал-фашистскими вождями и социал-демократическими рабочими»[347], которое затушевывают лишь правые оппортунисты. От этого положения оставался только один шаг к тому, чтобы не считать «социал-фашистами» тех социал-демократических лидеров, которые согласились сотрудничать с коммунистами.

«Сидение на двух стульях» — коалиция со вчерашними врагами и опора на обездоленные массы — требовало большого политического мастерства, учета всех политических обстоятельств. На финальном этапе к выработке текстов резолюций плотно подключился Сталин. Тут нужно было четко выверить нюансы, чтобы коммунисты, приобретя союзников, не потеряли радикальную паству. Жена В. Кнорина вспоминает: «В 10–11 вечера группа ответственных работников ИККИ отправлялась к Сталину и возвращалась в 3–4 часа утра. Я видела страницы этих проектов, где почти каждая фраза носила следы обсуждения»[348].

Поворот в стратегии Коминтерна был закреплен его VII (и последним) конгрессом, который проходил 25 июля — 21 августа 1935 г. «Гвоздем программы» стал доклад Димитрова «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма». Димитров заявил, что в новых условиях настала пора коммунистам защищать буржуазную демократию: «Сейчас трудящимся массам в ряде капиталистических стран приходится выбирать не между пролетарской диктатурой и буржуазной демократией, а между буржуазной демократией и фашизмом»[349]. Прежде коммунисты только и делали, что с этой демократией боролись.

Димитров умело сочетал с одной стороны, новые задачи установления «единого фронта» с социал-демократическими и иными партиями, и с другой — старые лозунги борьбы за советскую власть, к которой новые союзники вовсе не стремятся. Димитров допускал уже возможность создания правительства Народного фронта, которое поддержат коммунисты, но торжественно оговорил, что его не следует считать промежуточной стадией на пути к победе социализма, а лишь орудием в борьбе с фашизмом. Освобождение трудящимся может принести только советская власть.

Иными словами, коммунисты приближаются к власти вовсе не для того, чтобы с ее помощью устанавливать диктатуру пролетариата (то есть коммунистической партии), а чтобы отбиться от натиска фашистов. Союзники могут не волноваться.

Осторожная форма, в которой Димитров формулировал новую стратегию Коминтерна, вводит в заблуждение зарубежных исследователей: «По сути, нововведения Димитрова касались тактики, но никак не стратегии Коминтерна, поэтому мы считаем себя вправе не употреблять термин „стратегия“ в отношении Народного фронта»[350]. Новое отношение к либеральному режиму, новый путь к власти, новая политика союзов — что это, как не новая стратегия. Просто этот поворот не мог быть заявлен во всей полноте, но даже умеренные формулы Димитрова в случае их применения на практике вели к совершенно иной политической линии коммунистов, что и подтвердила Испания. То, что понимали Сталин и Димитров, нельзя было сообщать публично. Партнеры компартий не должны были бояться инфильтрации коммунистов в государственные структуры, полагая, что союзники безопасны, пока не настало их время бороться за советскую власть. А это возможно только после выполнения задач Народного фронта. Теперь коммунисты иногда будут умереннее даже своих союзников социалистов, чтобы не спугнуть их, как в свое время спугнули Чан Кайши. Сталин готовил установление прокоммунистической диктатуры в формальных рамках парламентской демократии. Это, конечно, была иная стратегия, чем линия Коминтерна 1928–1934 гг.