Тени надежд - Евгений Токтаев

– Все равны перед шахиншахом, но парсы всех равнее, – проворчал седой.

– А за такие речи, Хоршед, можно лишиться головы, – сказал шатапатиша.

– Как будто ты сам, Спантамано, никогда об этом не задумывался, – огрызнулся седой.

Шатапатиша ответить не успел, его внимание привлек человек, подошедший к шатру. Как и сам Спантамано, он был согдийским вельможей, но носил длиннополый мидийский кафтан с драпировкой на плечах и узкими рукавами.

– Ты куда пропал? – спросил его шатапатиша, – я тебя потерял.

– Садись с нами, Вакшунварт, – пригласили подошедшего воины, – сейчас есть будем, почти готово.

– Ты же сам послал меня к Бессу, – сказал Вакшунварт, присаживаясь в круг.

– Не думал, что ты так долго проходишь. Что сказал Бесс?

– Ничего. Его срочно вызвали в ставку великого шаха. Некогда ему, видите ли, разбираться с пьяными саками. Ты утихомирил их?

– Да, разошлись, но подчиняться по-прежнему не желают, шакальи дети. Только силу понимают...

– Зачем великий их вообще тащит на войну? – спросил один из воинов, – они же дикие совсем.

– Потому что они хороши в драке, а платить им не надо, достаточно добычу посулить, – ответил шатапатиша.

– Они в своих степях в драке хороши, – возразил Хоршед, – мне отец рассказывал, а он от деда слышал, что когда великий Хшаяршан полтораста лет назад ходил за море воевать с яванами, он тоже брал с собой саков, только от них там толку не было. Их тогда пешие яваны побили в каком-то ущелье. И была-то тех яванов малая горстка. Вот и сейчас мы не в степь воевать идем. Чего таскать с собой саков?

Согды изрядно недолюбливали своих кочевых соседей. Когда те начинали похваляться доблестью, рассказывая о том, как разбили некогда войско парсов, убив самого шаха Куруша, доителям кобыл припоминали их вековой давности позор, превратившийся в сказку, обраставшую все новыми и новыми удивительными подробностями. Не так уж много свидетелей той битвы добралось до Согдианы, но ведь несложно из мухи сделать слона. Особенно упирали согды на обидную деталь: саков, великолепных наездников, разбили пешие.

– Вино, – один из воинов протянул Вакшунварту кожаный бурдюк.

Тот благодарно кивнул.

– Интересно, зачем Бесс потребовался ко двору? – задумчиво произнес Спантамано.

– Чего гадать? – сказал Вакшунварт, – может быть тысяча причин. Он же родственник Ахеменидам, может быть, великий шах пригласил его разделить с ним стол.

– Не думаю. Я слышал, прибыл гонец с запада. Должно быть что-то серьезное случилось, раз государь решил созвать совет.

– Скоро узнаем, – зевнул Вакшунварт.

Царский шатер стоял на деревянном помосте, высотой в четыре локтя, уменьшенной копии террас, на которых возведены дворцы столиц державы Ахеменидов. Походный дом шахиншаха ежедневно собирали и разбирали несколько сотен человек, а перевозили на пятидесяти повозках.

Эллины, что постоянно в числе великом толпились при дворе благоволившего к ним шаха, будучи воспитаны в скромности, характерной для их небогатой родины, поражались неумеренной роскоши, царившей вокруг. В своих письмах и записках они, не скрывая удивления, наперебой повторяли невозмутимое речение придворных о том, что: "шахиншах никогда не расстается со своими близкими людьми и любимыми вещами". Близких у шахиншаха не менее тысячи: его семья, целая армия родственников, наложниц, преданных слуг. Дарайавауш постоянно путешествовал между своими резиденциями в Вавилоне, Экбатанах и Сузах, а любимые вещи всегда сопровождали его, превращая царский караван в гигантскую змею, протяженностью способную поспорить с немалым войском.

Некоторые эллины смотрели на все это с нескрываемой завистью, другие неодобрительно качали головами, но сами азиаты не видели в блеске царского двора ничего дурного.

Шатер состоял из нескольких помещений. Покои государя соединялись с канцелярией, которой заведовал хазарапатиша, командир первой тысячи "бессмертных", а по совместительству начальник над шептунами, "глазами и ушами шахиншаха", распорядитель приемов, без ведома которого никто не мог входить в покои повелителя. Исключение делалось лишь для матери, старшей жены и детей великого шаха. Главам семи самых влиятельных родов Парсы попасть на прием так же не представляло труда: начальник стражи, сотник "бессмертных", в свой черед охранявший шатер и особу государя, докладывал об их визите и пропускал. Все прочие бесчисленные просители, могли дожидаться приема помногу дней и даже месяцев, записываясь в канцелярии в нескончаемую очередь. Хазарапатиша единолично принимал решение, кого пропустить, кому подождать или вообще давал от ворот поворот. Особенно жаловались на недоступность царя царей эллины, недавно прибывшие с родины, особенно, если они были плохо осведомлены о нравах, традициях и этикете двора, и никак не ожидали подобной чиновничьей волокиты.

Канцелярия соединялась с помещением, размерами сопоставимым с покоями государя и служащим для той же самой цели, что и знаменитая ападана Парсы, построенная Дарайаваушем Великим и его сыном Хшаяршаном. Ападана, парадный зал, предназначенный для приемов, мог, по уверениям придворных, вместить десять тысяч человек. Конечно, походный шатер на такое не способен, но и он невероятно огромен. Его поддерживает дюжина украшенных резьбой деревянных столбов. Ощущение сходства с ападаной не покидает. В древней столице державы, где хранилась значительная часть казны, шахи бывали нечасто, но на ее украшение тратили сил не меньше, чем на другие главные города. Взгляд любого из "благородных", вхожих к шахиншаху, сразу отметит, что золотая вышивка пурпурных стен шатра, в точности повторяет барельеф ападаны, на котором изображена процессии тридцати трех покоренных народов, несущих дань повелителю половины мира.

Высший совет шахиншаха в походных условиях, конечно, не предполагал приема столь огромного числа посетителей, какое присутствовало на торжественных церемониях во дворцах, но, тем не менее, в шатре яблоку негде упасть.

Хазарапатиша Набарзан, одетый в пестрое мидийское платье, стоял у правого подлокотника пустого трона владыки, сурово обозревая ряды вельмож и полководцев, ожидавших выхода шахиншаха. Набарзану было около сорока, но выглядел он несколько старше своих лет. Хазарапатиша мрачен, поэт сказал бы: "Его лицо имело цвет, чернее прокопченного казана". Губы поджаты, отчего густая тщательно завитая борода немного топорщилась вперед. Между бровями пролегла глубокая морщина, а глаза слегка прищурены. Взгляды, которые он бросал на придворных, заставляли многих из них вздрагивать и пятиться, что в такой толпе сделать было непросто. Всегда спокойный и незыблемый, как скала, Набарзан чем-то рассержен, чего же в таком случае ждать от государя?

Евнух, распорядитель приемов, уже закончил расставлять прибывших согласно их достоинству. Много времени это не заняло: вельможи прекрасно знали придворный этикет, и на места пришлось указать лишь нескольким невежественным эллинам.

Ближайшим к хазарапатише стоял Оксафр Ахеменид, младший брат великого шаха, наиболее знатный из присутствующих. Следующим должен был стоять Мазей, могущественнейший из "младших царей", но он остался в Вавилоне, управлять державой в отсутствие ее повелителя. Дарайавауш доверял Мазею больше, чем кому бы то ни было, и собирался вскорости породниться с ним, отдав за него свою дочь Статиру.

Далее расположились родственники и придворные рангом поменьше, и первым среди них – шахраб Бактрии Бесс. Замыкал ряд высших вельмож престарелый Артабаз.

Обнаружив его среди придворных, Набарзан испытал некоторое удивление, быстро сменившееся нарастающим гневом. Он не любил неожиданностей, а появление в лагере войска старика, который по мысли хазарапатиши должен лежать в постели своего дома в Вавилоне, раз уж сказался больным, вывело Набарзана из себя.

Что дед здесь делает? Это, как раз, понятно. Старик надеется, что в походной обстановке ослабнет бдительность хазарапатиши, падут чиновничьи препоны, мешавшие опальному Артабазу попасть на прием к шаху в столице. Рассчитывает оказаться поближе к повелителю, когда будет решаться судьба Мемнона и Фарнабаза и тогда он сможет отвести немилость от своей семьи, как сделал это много лет назад, добившись прощения от Оха за свой мятеж.

Не дождется.

В этот раз старикан рассердил Набарзана всерьез. Хитрый дед на старости лет снова занялся интригами. Опять он хочет усидеть сразу на двух стульях. И ведь смог обвести его вокруг пальца! Да так, что ему, Набарзану, нечего предъявить государю, обвиняя Артабаза в измене. Словам шахиншах не поверит, слишком много сил положил Набарзан на то, чтобы утопить Артабаза и его родичей-яванов. Государь милостив. Вся опала старика, подпитываемая властью хазарапатиши, рассыплется в прах, как только тот попадает на прием к шахиншаху.