Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Финны в рассказах ведут себя как обычно в любых ситуациях контакта с Романовыми, не теряя спокойствия, присутствия духа и самоуважения – даже узнав о том, кто перед ними; их манеры не меняются, они не выказывают ни страха, ни особого почтения. Их отличает чувство собственного достоинства, уверенность в своей правоте, прямолинейность, как и отсутствие привычного для русского человека лукавства, хитрости и находчивости. Они выражают эмоции без оглядки на статус собеседника. Сочетание флегматизма с открытостью вызывает симпатии монархов. Практически все участники событий – крестьяне или бедные рыбаки, но в этой крестьянской стране нет следов униженности, забитости, как нет и восторженного подобострастия, они ведут себя как равные с равными. Об этом свидетельствует, в частности, происшествие 1870 г. в Иматре, когда для того, чтобы исполнить желание великой княгини Марии Александровны сократить путь от одного водопада к другому, господа из свиты начали ломать оказавшийся на пути забор. Путь им преградили двое мальчишек – детей хозяина забора, которые не поддались на строгие внушения о том, кто именно оказал им честь, желая пройти через их землю, сломав ограждение. Дети сами разобрали его, но не оставляли господ, пока обещание восстановить его не было теми выполнено{797}.

Финны проявляют присущее им, но неизвестное диким «детям природы» чувство собственного достоинства, выработанного, как полагали российские наблюдатели, грамотностью и традициями гражданского правосознания. Вот иллюстрации: Александр II на катере проплывает мимо мыса, на котором сидит женщина. Он удостоил ее поклоном. Она лишь кивает ему в ответ, оставаясь сидеть{798}. Лоцман уверенно и не произнеся ни слова отстраняет от штурвала рулевого императорской яхты, заметив его ошибку. Рулевым был Александр III{799}. Перед нами – почти невероятная для России ситуация, демонстрирующая иное, нетипичное (в сравнении с социальными низами других народов Империи) отношение к Романовым.

Еще одна особенность российских самодержцев, прочитываемая в «императорском дискурсе», проявляется в их очень пристальном внимании к реакции финляндских подданных. Зачастую складывается впечатление, что они болезненно зависимы от нее, всерьез («по-детски») переживая из-за недостатка внешних проявлений «любви подданных к своему царю-батюшке». Вот один забавный эпизод, свидетельствующий о напряженном ожидании лояльности в 1854 г., в ходе Крымской войны. Выступавший в Хельсинском университете перед студентами государь произнес слова «Отечество в опасности!» и сделал многозначительную паузу; не понимавшие по-русски подданные зааплодировали, решив, что речь окончена. Без разъяснений данный инцидент закончился бы разгоном университета{800}. Именно поэтому поражает императоров (точнее сказать, такие эмоции приписываются им в этих текстах), отсутствие у финнов преклонения перед венценосными и богопомазанными государями. Финны видят в правителях обычных, равных им людей, исполняющих свои служебные обязанности, игнорируя их сакральный образ и особенный статус. Цесаревич Александр Александрович с женой Дагмарой в поездке 1876 г. пытался говорить с проводником по-русски, отчего вышло языковое недоразумение, насмешившее Дагмару, но рассердившее будущего монарха. Он раздраженно спросил крестьянина, знает ли тот, кто перед ним. Тот принялся внимательно разглядывать пару, но не знал, что сказать. Тогда Александр сообщил, что он – будущий Император всероссийский. Мужик не нашелся, что сказать, но не извинился и лишь заметил невозмутимо по-шведски: «Вот оно как!»{801}.

Иногда финнам приписывается некоторое (впрочем, невинное, опять-таки «детское») бахвальство. Один из крестьян, когда император зашел в его дом, читал Библию и сообщил, что делает это каждый день. Император заметил, что Библия – это настоящее сокровище и незаметно вложил в книгу крупную купюру. Через год царь вернулся в те же места и навестил набожного лютеранина: купюра по-прежнему лежала в Библии{802}. Реакция крестьянина неизвестна, но и современники, и нынешние комментаторы расценивают этот факт с позиций Александра III, увидевшего в этом обман. Странно, однако, что это недоразумение не рассматривалось в качестве подтверждения главной и стереотипной для русских описаний черты финской нравственности – безукоризненной честности{803}. Ведь благочестивый крестьянин мог просто не воспользоваться не принадлежащими ему деньгами (такой мотив довольно типичен для русских описаний финнов в это время).

Отдельную группу рассказов составляют те, в которых император Александр III поражен уважением финнов к своим законам и неукоснительностью их соблюдения – независимо от статуса нарушителя, которым оказывается он сам. При этом никаких поблажек он, будучи неузнанным, не удостаивается, что свидетельствует не о показном, а действительном положении дел. Законопослушание выступает стереотипной чертой финнов в этих историях, наиболее известная из которых – о ловле раков на Аландских островах Александром III. В Финляндии их ловили и ловят только в строго определенный двухнедельный период. В одной версии рассказа государь просто не стал осуществлять свой замысел, узнав о законе, согласно другой – изволил наловить много раков до открытия сезона. Появился старичок полицейский пристав, который стал укорять русского за нарушение установленного запрета; свита рассердилась, но государь высыпал содержимое корзины в реку и улыбнулся, не признавшись старику, кто он. При этом остался очень доволен{804}. Тот же государь с семьей на лодке причалил к острову, где дети стали собирать землянику. Появился хозяин и потребовал покинуть его остров, его собственность. Александр стал уговаривать финна: дескать, от детей не будет большого урона. Но тот был непреклонен. Когда царь признался, кто он, мужик серьезно ответил ему, что «офицерам так шутить не годится»; император уплыл, весьма довольный тем, что в стране «есть порядок» и прислал хозяину острова золотые часы со своим портретом{805}.

Недоразумение, связанное с финской исполнительностью, произошло в июне 1889 г. во время военно-морских учений в Свеаборге (остров-крепость близ столицы). Александр III находился в дурном расположении духа: ни один из его подданных, жителей Хельсинки, не пришел поприветствовать его («Они разлюбили царя-батюшку?»). Адмирал объяснил, что гражданским было категорически запрещено приближаться к району учений, и ни один человек не ослушался, что очень порадовало Императора{806}.

Политический аспект отношений императоров к ВКФ отражен в рассказах о Николае I и Александре II, в правление которых произошли два польских восстания. Летом 1830 г. Николай приехал проверить настроение финляндских подданных и остался ими доволен. Ему приписывают слова, адресованные сановникам, предлагавшим лишить ВКФ прежнего политического статуса: «Оставьте финнов в покое, Финляндия единственная провинция моей большой державы, которая за время моего правления ни на минуту не причиняла мне беспокойства или неудовольствия»{807}. Проверяя отчет о 20-летии своего правления, на полях раздела, посвященного Финляндии, он якобы написал со значением: «Вот вам отчет!»{808}. Александр II, удивленный тем, что из Финляндии после подавления польского восстания 1863 г. не поступают верноподданнические адреса с поздравлениями в связи с подавлением мятежа, назвал такую реакцию «холодностью и равнодушием», хотя и заявил, что он – единственный русский, кто верит в финнов{809}. В сентябре того же года перед отъездом из Хельсинки государь сказал: «Здесь, среди финского народа, я бываю так доволен, спокоен и свободен от всяких забот. Но как горько думать об этих беспокойных и несчастных поляках»{810}. Сравнение финнов с поляками как двух народов, наделенных особым политическим статусом в составе Империи, является характерным мотивом и в научно-популярных этнографических описаниях второй половины столетия, и также осуществляется не в пользу вторых: финны характеризуются как лояльные и верные подданные в отличие от вероломных и склонных к бунтовщичеству поляков.

Серьезным аргументом в пользу легендарности многих из перечисленных случаев-анекдотов является именно то обстоятельство, что они основаны на диалогах, в то время как сама возможность подобной языковой коммуникации представляется маловероятной: ведь государи не владели ни шведским (только у Александра III личным переводчиком с этого языка выступала супруга), ни финским, а их собеседники – европейскими и русским языками. Анекдотичность некоторых сюжетов подтверждается структурой и «моралью» историй, типичных для данного жанра.