Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Источниками сведений о путешествиях и посещениях самодержцами Финляндии послужили для авторов главным образом официальные отчеты, материалы финляндской и отчасти петербургской прессы, воспоминания очевидцев событий и в гораздо меньшей степени точно записанные высказывания монархов о стране и ее жителях. В целом можно говорить о том, что представленный в книге подробный перечень сюжетов и «случаев» фиксирует ряд отдельных так называемых «исторических анекдотов», содержащих «представления о представлениях». Главный акцент в них делается на реакции, впечатлениях, ремарках Романовых о Финляндии и на диалогах венценосных особ с финскими поданными. В целом все они образуют своеобразный «императорский дискурс о Финляндии», в котором очень важна именно устность, повествовательность запечатленных в памяти современников и потомков слов и поступков императоров. Даже зафиксированные на письме (например, в мемуарах членов свиты или на страницах газет), они остаются в исторической памяти лишь тогда, когда им дана определенная интерпретация, позволяющая вписать их в заданный образ, который складывается на первый взгляд «стихийно», однако соответствует принципам фольклоризации исторических анекдотов, их проникновения и бытования в массовом сознании. Без специального исследования трудно судить о том, в какой мере они отражали субъективное монаршее видение и восприятие, так же как и ответить на вопрос, стояла ли за ними продуманная позиция государя в отношении финнов или же перед нами каждый раз – конкретная бытовая ситуация с непосредственной реакцией на нее. Следует подчеркнуть, что именно коммуникативный аспект становится доминирующим в этом нарративе.

Все, сделанное и сказанное самодержцами, разумеется, сразу и однозначно трактовалось как важное, значимое, статусное – даже тогда, когда они отдыхали. Такая тенденция имеет универсальный характер и в финском «случае» нет ничего национально-специфического. Важно иное: в последней четверти XIX в., главным образом в период правления Александра III (политика которого в отношении ВКФ отличалась от предыдущего либерального царствования весьма существенно), финское национальное сознание уже в полной мере усвоило миф о своем государстве, и потому император, которому приписывалась роль личного гаранта «договора между народом и правителем» и даже «унии»{787}, рассматривался как находящийся в определенной системе обязательств в отношении финского народа. Его слова, реакции и действия маркировались и интерпретировались особым образом потому, что им приписывалось осознанное проявление позиции сторон – участников этого «диалога» правителя и подданных.

В самом фактографическом комплексе «свидетельств» можно выделить несколько видов нарратива. Во-первых, это рассказы о конкретных случаях прямого контакта императоров с жителями Финляндии, именуемыми финнами (в значении гражданской принадлежности, так как в строгом, этническом смысле эти люди вовсе не всегда принадлежали к данному этносу). Во-вторых, высказывания и суждения Романовых, зафиксированные на бумаге или приписываемые самодержцам, содержащие оценку или характеристику финнов (и как жителей страны, и как народа) в связи с пребыванием в ВКФ. Наконец, в-третьих, «признаки» их особого благорасположения к жителям региона (приезды на отдых, добрый настрой, щедрые вознаграждения, «простое домашнее» поведение и т. п.).

Повествования о случаях общения самодержцев с финнами призваны подчеркнуть, во-первых, (и это самое главное) личные качества российских правителей – такие как: забота о подданных, доступность для «простых» людей, выражающаяся в желании идти на прямой контакт с «народом», щедрость (частые вознаграждения за хорошую работу, подарки по случаям, помощь в решении финансовых проблем, компенсация причиненного по случайности ущерба), участливость и близкая дистанция при контактах. Все они вписываются в известные формы репрезентации имперской власти и способы создания имиджа государя. Упоминания об этих случаях достоверны и подробны, они составляют большую часть нарративов «императорского мифа». Все они акцентируют индивидуальные или монаршие добродетели государей и «работают» на «светскую сакрализацию» образов государя и государыни. Центральным сюжетом и лейтмотивом этих рассказов становится неузнанность монархов во время их отдыха, когда они одеты в «гражданскую одежду» и появляются с небольшое свитой и охраной или вовсе без них.

Большая часть сюжетов связана с пребыванием в Финляндии Александра III. Во всех этих случаях Романовы проявляют необыкновенную деликатность. Например, знакомство Императора в 1886 г. со старой рыбачкой по имени Фина (позже она получила прозвище «Императорской Фины») состоялось во время его рыбалки, когда «бойкая старушка» с прямолинейной требовательностью окликнула его: «Эй, мужик, иди помоги мне вытащить садок!». Она даже не поблагодарила венценосного помощника, но, позже, познакомившись ближе, часами беседовала с государем в своей «бедной хижине»{788}. Не узнают и его супругу императрицу Марию Федоровну (Дагмару), наслаждавшуюся свободой передвижения и отсутствием необходимости соблюдать строгий этикет. Это дает основание предполагать, что общественным достоянием подобная информация становилась вовсе не случайно и независимо от действительного положения дел.

Во-вторых, регулярно подчеркивается, что в периоды, когда императоры становились целью покушений террористов на своей родине, в России, и необходимость постоянной охраны ограничивала неофициальные контакты с народом, в Финляндии они представлялись абсолютно безопасными; там можно было не беспокоиться за жизнь царей. Так, по преданию, когда Александру I в г. Вааса (Ваза) в 1819 г. предложили на ночь выставить охрану, он ответил: «Я спокойно сплю под охраной финского народа. Его любовь – мой самый лучший сторож»{789}. Александр II и Александр III в летних поездках также не прибегали к услугам охраны{790}, хотя в столице (Хельсинки) и при передвижении по железной дороге меры безопасности не ослабевали{791}.

Еще одна характерная особенность рассказов о «случаях» с императорами – избирательность их места действия – отличает и рассказы о контактах с «простыми людьми»: они происходят не в столице, не в городах и крепостях, а почти всегда – на отдыхе, в дороге, в рыбацких селениях, на воде и т п. Исключением можно считать лишь посещение Хельсинкского университета, канцлерами и покровителями которого традиционно являлись русские императоры.

В устных текстах об общении монархов с крестьянами, рыбаками, лоцманами, пасторами и студентами финны наделяются приметами простодушных, «естественных» и по-детски непосредственных людей – как известно, такими качествами в эпоху Просвещения и романтизма наделялись народы и племена дикие, «неиспорченные», не достигшие уровня европейской цивилизации в полной мере или те, образ жизни которых зависел от природы. Однако подобные характеристики – чаще всего не непосредственные впечатления, а лишь отражение стереотипных свойств и черт, приписываемых жителям Финляндии русскими в XIX в., которые отчасти впитали в себя более ранние образы «чухны» – других финских племен, с которыми славяне контактировали на протяжении многих веков{792}. Вот примеры наиболее типичных и растиражированных в популярной литературе 1840–70-х годов черт финского «нрава», обусловленных «умственными способностями»: мужики «так умны, так образованны опытностью, что нередко ставят в тупик людей, которые считают себя во всем выше их и умнее»{793} или: «умственная способность у финнов развита гораздо более, чем у эстов, что доказывается разговором финнов, вообще тихим, обдуманным, метким и редко глупым, а равно и способностью их к сложным и трудным предприятиям […] а предупредительность и осторожность финнов, отклоняющая их от постройки воздушных замков […] говорит в пользу их умственного развития, неопровержимо подтверждающегося […] постоянным их желанием не обидеть кого-нибудь дерзостью и насмешкою»{794}.

В «императорском мифе» о финнах, однако, явно превалируют два этнических свойства – простодушие и отсутствие раболепия: нарушив этикет прямолинейностью, они сглаживают ее добродушным юмором – как в рассказе о поездке цесаревича и его супруги в 1876 г. Осматривая замок города Турку, Дагмара спросила, для чего в городе была построена столь большая крепость, на что возчик серьезно ответил, что это было сделано для обороны от постоянных нападений русских, но чуть позже решил исправить впечатление и добавил, подмигивая датской принцессе: «Да и датчане тоже нападали и разрушали»{795}. Такие же черты приписываются финнам почти во всех рассказах о пребывании в Финляндии Александров Первого и Третьего. Например, предание гласит, что Александр III, рыбача на реке Кюми, спросил местного мужика, чем тот занимается. Тот ответил, что рыбачит, а зарабатывает исполнением обязанностей судебного заседателя. «А ваше какое занятие?», – вежливо осведомился он в свою очередь. Собеседник ответил, что он – император всероссийский. Мужик в ответ: «Тоже дело хорошее»{796}. Один из финнов послал телеграмму в Данию (с указанием своей фамилии и города отправления), поздравив в ней с днем именин императора Александра III, находящегося с визитом у родственников жены. Несмотря на безвестность автора, она была передана по назначению.