Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

стихию — грязь». Своего брата Жозефа, которого он назначил королем неаполитанским, Наполеон извещал: «Я не снимал ни разу сапог в течение 15 дней… Мы — среди снега и грязи, без вина, без водки, без хлеба, едим картошку и мясо, делаем долгие марши и контрмарши, без всяких удобств, бьемся обыкновенно штыковым боем или под картечью, раненых везут в открытых санях на расстоянии 50 лье… Мы ведем войну изо всех сил и во всем ее ужасе». Решив дождаться более благоприятного времени года для возобновления операций, он расположил свои войска на завоеванной территории, от Варшавы до Остроленки, а сам сосредоточил все усилия на осаде Данцига, где засел гарнизон из 14 тысяч пруссаков и 4 тысяч русских.

В это время Беннигсен с 70 тысячами солдат неожиданно кинулся между корпусами Нея и Бернадота, рассчитывая разрезать французскую армию надвое. Однако этот маневр не имел успеха. Наполеон поспешил на выручку своим маршалам, вынудив русских спешно отступить. Император догнал Беннигсена у Прейсиш-Эйлау.

8 февраля на заснеженной равнине завязался невиданный по своему упорству и кровопролитию бой. Бушевала метель; противники, сами того не зная, дрались на прудах, покрытых толстым льдом. Вначале положение Наполеона, принявшего бой с 50 тысячами человек, в расчете на приход подкреплений, было чрезвычайно опасным. Русская армия охватила его полукругом, артиллерия, выдвинутая впереди боевых линий, производила страшные опустошения во французских колоннах. Чтобы поддержать боевой дух своих солдат, Наполеон даже счел нужным встать вместе с ними под огонь русских пушек. Городское кладбище, которое он избрал местом для своей ставки, могло стать его последним пристанищем: русские ядра поминутно сбивали сучья деревьев над его головой. Корпус Ожеро, ослепленный метелью, вышел прямо на центр русских позиций и был за несколько минут наполовину истреблен картечью и штыковым ударом. Преследуя бегущих французов, русская конница захватила неприятельские знамена и едва не пленила самого Наполеона, но Мюрат во главе 90 эскадронов (8 тысяч сабель) ринулся на помощь и вызволил императора. Это спасло французскую армию от разгрома.

Наполеон не скрывал своего восхищения действиями русских: «Какая отвага!» Беннигсен держался отлично, подавая пример всей армии. Денис Давыдов, участник этого боя, вспоминал: «Среди бури ревущих ядер и лопавшихся гранат, посреди упадших и падавших людей и лошадей, окруженный сумятицею боя и облаками дыма, возвышался огромный Беннигсен, как знамя чести. К нему и от него носились адъютанты; известия и повеления сменялись известиями и повелениями; скачка была непрерывная, деятельность неутомимая… Все дышало осторожностью, расчетливостью, произведениями ума точного, основательного…»

В действиях Беннигсена было много искусного расчета, но не было вдохновения, внезапного озарения, отличавших полководческую манеру Наполеона, гениального импровизатора. Стойко выдержав все атаки, император дождался подкреплений и умелыми маневрами заставил русских к вечеру отступить на свои позиции. Подсчет потерь привел в ужас обоих противников. На залитом кровью снегу осталось лежать около 26 тысяч русских и больше 20 тысяч французов — больше трети каждой из сражавшихся армий. Хирург Великой армии Перси[58] вспоминал: «Никогда прежде такое множество трупов не усеивало столь малое пространство. Все было залито кровью. Выпавший и продолжавший падать снег скрывал мало-помалу тела от удрученного взгляда людей». «Что за бойня и без всякой пользы!» — воскликнул храбрый Ней. На этот раз даже Наполеон был потрясен зрелищем поля боя. «Это не сражение, а резня, — подтвердил он слова Нея. — Никогда война не казалась мне такою мерзостью!» Судьба дала ему возможность краем глаза заглянуть в страшный 1812 год.

К десяти часам вечера Беннигсен дал приказ отступить к Кенигсбергу. Наполеон оставался на месте еще девять дней, чем и приобрел право считать себя победителем, несмотря на то что потерял в бою знамена, не отбив ни одного русского. Но истина была очевидна: отныне императора уже не считали непобедимым, Беннигсен поставил под сомнение постоянство его военного счастья. Даже министр иностранных дел Франции Талейран язвил о деле под Эйлау: «Это немного выигранное сражение». Впоследствии сам Наполеон, в беседе с флигель-адъютантом русского царя А.И. Чернышевым, заметил: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то только потому, что вам угодно было отступить».

Впрочем, и Беннигсен не считал исход сражения ничейным, посланная им в Петербург реляция возвещала о победе русского оружия. Александр откликнулся письмом, полным самых лестных слов в адрес главнокомандующего: «Вы легко можете представить себе, генерал, радость, испытанную мной при вести о счастливом исходе сражения при Прейсиш-Эйлау. Вам, генерал, уготована была слава быть победителем того, кто до сих пор еще никогда не был побежден. Для меня очень приятно выразить вам и свою благодарность, и благодарность всего отечества».

Беннигсену был пожалован орден Андрея Первозванного и назначена ежегодная пенсия в 12 тысяч рублей.

Сражение при Прейсиш-Эйлау вывело царя из оцепенения, вызванного аустерлицкой катастрофой. Его вновь потянуло в действующую армию. В том же письме он осторожно осведомился у главнокомандующего, когда ему удобно приехать к войскам. Беннигсен, понимая душевное состояние царя, посоветовал ему поспешить, чем доставил Александру «чувствительное удовольствие».

16 марта Царь выехал к армии. Проезжая через Митаву, он посетил брата казненного Людовика XVI — графа Лилльского, уже много лет жившего в замке герцогов Курляндских на содержании русской казны. Свидание было непродолжительным. Несмотря на то, что граф Лилльский рассыпался в любезностях, Александр посчитал его ничтожным человеком, неспособным царствовать, о чем и сообщил своей свите после аудиенции. Он ошибался: его собеседнику предстояло вступить на французский престол под именем Людовика XVIII.

20 марта Александр прибыл в пограничное местечко Поланген (ныне Клайпеда), где его встретил другой венценосный изгнанник — Фридрих-Вильгельм. На другой день оба государя были в Мемеле — крайней восточной точке прусских владений, служившей пристанищем королевской семье. Удрученная Луиза, увидев Александра, смогла произнести только: «Ah! Mon cousin!»[59] и в немой печали протянула ему руку. Желая ободрить ее, Александр вновь подтвердил, что не остановится ни перед чем ради спасения королевской семьи.

Царь делал все, чтобы возродить очаровательную обстановку первого мемельского свидания четырехлетней давности. Графиня Фосс записала в дневнике: «Император в самом деле все тот же, что и прежде: неизменен в обхождении и столь же сердечен, разве немного искусственнее, чем был…». На смотре русской гвардии разыгралась еще одна патетическая сцена в духе клятвы при гробе Фридриха. Вручив прусскому королю строевой рапорт, Александр с увлажнившимися глазами обнял его и воскликнул:

— Не правда ли, никто из нас двух не падет один? Или оба вместе, или ни тот, ни другой!

Находясь под впечатлением Эйлаусской «победы», русский царь и прусский король заключили 25 апреля 1807 года новый союзный договор, взаимно обязавшись не вступать