Суфии - Идрис Шах

Открывающий дверь, перед которой он сокрушается.

Это должно означать (если вообще хоть что-нибудь означает), что Хайям противопоставляет себя суфиям и что суфий может чего-то достичь не собственными методами, а методами самого Хайяма.

Обычный человек, прочтя это стихотворение, сразу же подумает, что едва ли Хайям мог быть суфием.

Суфии верят, что в человеческой природе скрыт некий элемент, пробуждаемый с помощью любви, и он может стать средством достижения истинной реальности, называемой мистическим смыслом.

Попробуем рассмотреть персидский текст 55 четверостишия и разобраться, действительно ли там суфий над кем-нибудь потешается. В оригинале буквально сказано следующее:

Когда Первопричина распорядилась моим существом,

Мне преподали первый урок любви,

И из фрагмента моего сердца изготовили

Ключ от сокровищницы, где хранятся жемчуга мистического смысла.

В этом стихотворении нет ни суфиев, ни дверей, ни сокрушений, никто ни над кем не потешается, и нет никакой фибры. Все слова, использованные Хайямом в персидском оригинале, – суфийские технические термины.

Принято считать, что поэзия Хайяма не пользовалась особым уважением на родине поэта до тех пор, пока переводы Фитцджеральда не создали ему славы на Западе, но это нельзя назвать вполне справедливым. Верно, что Хайям не был известен так широко, как Саади, Хафиз, Руми и другие суфийские поэты, но предназначение сборника стихов, связанное с именем Хайяма, едва ли сильно отличалось от функции произведений других поэтов. Сомнительно, что кто-нибудь из исследователей его творчества потрудился узнать, что думают о нем сами суфии. Впрочем, мало кто из суфиев согласился бы обсуждать этот вопрос с посторонними.

Для того чтобы установить, какие именно четверостишия из существующих многочисленных сборников можно считать подлинными, было затрачено много усилий. Точка зрения суфиев по этому вопросу состоит в том, что, поскольку Хайям был самостоятельным учителем, живым образцом школы, а не учителем какой-нибудь специфической школы мистиков, этот вопрос не имеет никакого значения. Исследователи проявляли большой интерес к возможному влиянию на Хайяма слепого поэта Абу аль-Али аль-Маари. Считают, что стихи из его книги «Аузум», написанной за поколение до Хайяма, очень напоминают собой поэзию последнего.

Суфий сказал бы на это, что Маари писал как Хайям, а Хайям – как Маари, потому что оба они выступали с позиций одной и той же школы. Вероятно, Хайям копировал Маари так же, как копируют друг друга два плывущих рядом пловца, обучавшихся вместе или раздельно у одного и того же учителя.

Это – тупик, в который упираются несогласные друг с другом стороны, когда внимание одной из них (литераторов) приковано к какому-то одному аспекту деятельности, а в фокусе внимания другой стороны (мистиков) – находится намерение или влияние, действующее в определенном контексте.

Хайям – это суфийский голос, а для суфиев суфийский голос находится вне времени. Когда он звучит в поэзии, его не так-то легко подогнать под теории, являющиеся продуктом времени. Можно согласиться с тем, что в Персии Хайяма вновь открыли для себя благодаря переводам, но эту мысль следовало бы сформулировать следующим образом: «До сравнительно недавнего времени люди в Персии, не знакомые с суфизмом, мало что знали о Хайяме, но благодаря усилиям западных ученых, его труды стали там широко известны не только суфиям».

Профессор Ковелл, который познакомил Фитцджеральда со стихами Хайяма и обучал его персидскому языку, сумел разглядеть в трудах поэта суфийское содержание после того, как побеседовал с индийскими иранистами. Некоторые более поздние исследователи пришли к заключению, что эти люди обманывали профессора. Некоторые западные эксперты не находят в стихах Хайяма ничего суфийского. Преподобный доктор Т. X. Вейр, читавший лекции по арабскому языку, (Хайям писал на персидском) написал книгу о Хайяме, в которой высказался по этому вопросу однозначно. В своей книге «Поэт Омар Хайям» он пишет: «Достаточно прочитать дюжину строчек из Хайяма, чтобы понять, что в его стихах не больше мистического, чем в стихах Бернса». Однако Преподобный не уточнил, какой мистицизм он имеет в виду и что он вообще понимает под мистицизмом.

Фитцджеральд и сам пребывал в замешательстве относительно Хайяма. Иногда ему казалось, что Хайям был суфием, иногда – нет. При этом сам Фитцджеральд воспринял многие суфийские идеи. Тщательный анализ Херон-Аллена показал, что материалы, которые, как принято считать, являются выдумками самого Фитцджеральда, на самом деле были им позаимствованы у других персидских поэтов. Эти другие поэты, которые еще со времен Чосера оказали значительное влияние на английскую литературу, – Аттар, Хафиз, Саади и Джами.

Возможно, вполне намерено, но не исключено, что и чисто случайно, Фитцджеральд пропитался суфийскими идеями, содержащимися в известных персидских произведениях. Эти идеи зрели в его уме, а затем, смешавшись с идеями Хайяма, приняли форму «Рубайят» на английском языке. Если бы Фитцджеральд знал об особой технике обучения, использованной Хайямом, суть которой состоит в том, чтобы развить какую-то мысль и довести ее до абсурда, чтобы таким образом показать ее несостоятельность, он мог бы произвести нечто даже более совершенное по своему воздействию.

В своем переводе Фитцджеральд также упустил из виду, что Хайям особо выделял суфийское состояние понимания, наступающее после «опьянения». Эта мысль выражена, например, в таком четверостишии:

Без вина я жить не могу,

Без чаши нацеженного вина подняться даже не могу.