Государь (СИ) - Алексей Иванович Кулаков

[1] 1571 год от Р.Х., начался в марте (согласно принятому16 веке календарю).

[2]Хрисовул (буквально— «золотая печать» на греческом), тип византийских императорских грамот. Отличался большей торжественностью оформления и тем, что император собственноручно пурпурными чернилами вписывал несколько слов, ставил подпись и дату, затем хрисовул скреплялся золотой печатью на шёлковом шнуре. В форме Х. публиковались законы, государственные договоры с др. державами, и важнейшие жалованные грамоты.

[3]По обычаю предков (древнеримск).

[4]Против закона и справедливости! (древнеримск).

[5] Я сказал! (древнеримск).

[6]Знание законов состоит не в том, чтобы помнить их слова, а в том, чтобы понимать их смысл (древнеримск).

[7] Притча 18:13

Глава 8

Великое каменное устроение… Всего три слова, но как же точно они описывали наполненный многими смыслами, и оттого воистину грандиозный замысел правящей Семьи! Зародившись на рдеющих углях и гари очередного большого пожара, унесшего в могилы сотни и тысячи москвичей, он постепенно обрастал мелкими деталями, необходимыми мануфактурами и исполнителями-ремесленниками: и вот, наконец-то начал претворяться в жизнь. С каждым новым днем, с каждым новым зданием и переустроенной улицей главный город Северо-Восточной Руси становился все краше и наряднее. Да, пока он напоминал громадный и основательно разворошенный-перекопанный людской муравейник, с редкими островками готовых улиц и домов — но царские зодчие, устроившие себе на колокольне Ивана Великого обзорное место, уже понемногу начинали зреть грядущую красоту и благолепие Третьего Рима. На их глазах уходил в прошлое вместе с безжалостно разбираемыми бревнами стен, плахами мостовых, деревянными клепками кровель — стольный град Великого княжества Московского, собравшего и соединившего под собой все некогда удельные русские княжества. Но их же трудами и заботами, из рукотворной разрухи и пустырей постепенно проявлялись очертания величественной столицы единого Русского царства. Единственного законного наследника Владимирско-Суздальской Руси, и одновременно — Восточно-Римской империи!.. И посему младший царевич Федор не жалел ног и спины ради возможности лишний раз полюбоваться с высоты на расстилающийся перед ним родной город, день за днем все больше облекающийся в нарядный светлый камень и разноцветный кирпич — бывая на звоннице едва ли не чаще храмового пономаря.

— Дай-ка трубу!

Один из двух стражников Постельничего приказа, прислонившихся было к недавно устроенной на верхней площадке кованной ограде, тут же раскрыл небольшой тул, подвешенный на поясе с левой стороны. Порылся, отпихнув в сторону тонкие замшевые перчатки царевича, и вытянул увесистый латунный цилиндр подзорной трубы, вложив его в нетерпеливую руку.

— Так, ну…

Разложив полезный инструмент, юный зодчий надолго замер, впитывая в себя виды залитой послеполуденным солнцем Москвы. Поблескивала свежим глянцем черепица новеньких покатых крыш по ровным линиям уже готовых улиц; зеленели реденькие пока кроны повсеместно насаждаемых в будущих скверах липок и елок. Медленно, но уверенно росли вверх новые стены Белого города, в толще которых рукастые каменщики выкладывали одинаковые помещения для казенных и торговых нужд. Заканчивали отсыпать крупным и мелким щебнем широкое основание таких же стен с внутренними кирпичными клетями и для Китай-города — взамен изрядно обветшавших от времени древоземляных укреплений. Когда-нибудь нужда в них отпадет: тогда каменную облицовку и известково-земляную засыпку нарочито широких стен аккуратно разломают и вывезут прочь, а на освободившемся месте устроят отличный кольцевой бульвар…

— Ах ты ж! Записать: по каркасу крыши Гостиного двора ходит мастеровой, не зацепившись при этом крюком пояса-самоспаса!.. На голове синий плат-китайка, сам лет тридцати. Разобраться и примерно наказать!

Второй из постельничих стражей тут же завозился с плоской кожаной сумкой-планшеткой, сноровисто разложив ее как крылья бабочки и начав торопливо марать коричневатый лист прочной конопляной бумаги грифелем уже порядком сточившейся чертилки.

— Мне вот только смертей там не хватало…

Успокаиваясь, царевич сдвинулся на несколько шагов, положил трубу на поперечину кованой ограды и медленно повел окуляром влево-вправо, вновь наполняясь удовольствием от зримого. Ибо любо-дорого было наблюдать, как слаженно копошились на месте бывших Поганых прудов землекопы!.. Трудолюбиво вычищая, углубляя и засыпая песком пополам с гравием дно, пока другие трудники спрямляли и выкладывали тесаным камнем линию берега теперь уже единого и большого Чистого пруда. Скоро он окончательно примет форму ровного прямоугольника, обрамленного скамьями и прогулочными дорожками из розовой брусчатки — а там и кусты высадят, и карпов с сазанами запустят в вернувшуюся воду… К слову о ней: коснулись изменения и спокойной до времени Москва-реки. Ибо и ее берега все больше выравнивались и облекались в гранитные набережные, а ленивые волны рассекали ледоломы мощных опор сразу трех широченных Ивановых мостов. Центральный, он же «Великий», был назван в честь деда и полного тезки нынешнего Великого государя, царя и Великого князя Ивана Васильевича всеа Руссии. По правую сторону от Кремля строили «Грозного», названного понятно в честь кого; последний же заметно отставал от первых двух — как, впрочем и полагалось «Меньшому». Ибо все москвичи еще до закладки первого камня знали, что его посвятят царевичу Ивану Ивановичу, победителю поганых крымчаков при Ахуже.

— Федь, вон там, похоже, церкву валят?

Ближник младшего из царских сыновей, Максимка Скуратов-Бельский (за мытарства свои от различных детских болячек имевший прозвище Горяин), без всякой дорогой оптики углядел кое-что интересное — и тут же указал дружку.

— Где⁉

Повернувшись спиной к прежним видам, царевич навелся вдоль указующей руки, немного порыскал трубой и неопределенно хмыкнул при виде суеты плотников. Как раз сдергивающих со старенькой деревянной церквушки, стоящей на перекрестке двух готовящихся к расширению и переустройству улочек, откровенно ветхий купол со снятым загодя крестом. Да, скуднел Третий Рим на такие вот невеликие часовенки и храмы, скуднел! Но недовольства это не вызывало: во-первых, все понимали необходимость перемен — хотя, конечно, практически домашние храмы, в которые москвичи ходили на службы целыми поколениями, все равно было жалко. Во-вторых, государь Московский, благословенный Димитрий Иоаннович, в честь своего чудесного выздоровления прилюдно дал обет отстроить на Москве храм в честь Богородицы небесной и всех Матерей земных — размерами и красотой вровень с собором Святой Софии в Константинополе! За-ради такого не жаль было и претерпеть неминуемые неудобства: да и, по чести говоря, малых церквей в первопрестольной уже был некоторый переизбыток. Что говорить, если даже из Кремля переносили на новые места четыре из пяти монастырей, оставляя на месте только Чудову обитель, как исконную вотчину митрополитов Московских и всея Руси? Более того, понемногу готовились разбирать и Теремной дворец с прочими постройками Большого двора, дабы высвободить место для возведения