Эмма - Джейн Остин

Ясно было одно: что она приезжает, и обитателям Хайбери вместо долгожданной, никем не виданной новинки — мистера Фрэнка Черчилла — придется покамест удовольствоваться относительной новизною Джейн Фэрфакс, которую не видели всего два года.

Emma was sorry;—to have to pay civilities to a person she did not like through three long months!—to be always doing more than she wished, and less than she ought!

Эмму это не радовало — три долгих месяца делать милое лицо, встречаясь с особою, которая ей неприятна!Делать из вежливости более, чем хотелось бы, и менее, чем бы следовало!

Why she did not like Jane Fairfax might be a difficult question to answer; Mr. Knightley had once told her it was because she saw in her the really accomplished young woman, which she wanted to be thought herself; and though the accusation had been eagerly refuted at the time, there were moments of self-examination in which her conscience could not quite acquit her.

Ответить, за что она невзлюбила Джейн Фэрфакс, было бы затруднительно; мистер Найтли сказал однажды: за то, что видит в ней гармоническое сочетание достоинств, какими сама желала бы обладать в глазах других, и хоть Эмма тогда с жаром отвергла это обвинение, случались минуты, когда она, наедине со своею совестью, не могла оправдать себя до конца.

But "she could never get acquainted with her: she did not know how it was, but there was such coldness and reserve—such apparent indifference whether she pleased or not—and then, her aunt was such an eternal talker!—and she was made such a fuss with by every body!—and it had been always imagined that they were to be so intimate—because their ages were the same, every body had supposed they must be so fond of each other."

И все же «с нею сблизиться невозможно, она не знает, в чем тут дело, но эта холодность и замкнутость, это подчеркнутое безразличие к тому, нравится она или нет, и эта ее тетушка, которая болтает без умолку!А как все носятся с нею!И отчего это всегда считалось, что они непременно должны подружиться, — неужели если они ровесницы, то обязаны быть без ума друг от друга?»

These were her reasons—she had no better.

Таковы были ее резоны — лучших не находилось.

It was a dislike so little just—every imputed fault was so magnified by fancy, that she never saw Jane Fairfax the first time after any considerable absence, without feeling that she had injured her; and now, when the due visit was paid, on her arrival, after a two years' interval, she was particularly struck with the very appearance and manners, which for those two whole years she had been depreciating.

Неприязнь эта была столь мало обоснована, столь раздут был воображением каждый приписываемый недостаток, что всякий раз, впервые видя Джейн после значительного перерыва, Эмма невольно чувствовала, что незаслуженно обижает ее; вот и теперь, когда, по случаю приезда Джейн после двухлетнего отсутствия, она, как полагается, пришла с визитом, на нее заново произвели разительное впечатление те самые манеры и внешность, о которых она эти два года не уставала отзываться с пренебрежением.

Jane Fairfax was very elegant, remarkably elegant; and she had herself the highest value for elegance.

Джейн Фэрфакс была очень изысканна — удивительно изысканна; а изысканность Эмма ценила превыше всего.

Her height was pretty, just such as almost every body would think tall, and nobody could think very tall; her figure particularly graceful; her size a most becoming medium, between fat and thin, though a slight appearance of ill-health seemed to point out the likeliest evil of the two.

Она была хорошего роста — такого, что всякий назвал бы ее высокою и никто — долговязой; прекрасно сложена, грациозна; не толста и не худа, а в самую меру, хотя налет болезненности, пожалуй, склонял чашу весов в сторону последнего из двух зол.

Emma could not but feel all this; and then, her face—her features—there was more beauty in them altogether than she had remembered; it was not regular, but it was very pleasing beauty.

Всего этого Эмма не могла не увидеть, и потом, это лицо — эти черты — она совсем забыла, как они прекрасны; неправильные, но такие, что залюбуешься.

Her eyes, a deep grey, with dark eye-lashes and eyebrows, had never been denied their praise; but the skin, which she had been used to cavil at, as wanting colour, had a clearness and delicacy which really needed no fuller bloom.

Глазам, глубоким, серым, с темными бровями и ресницами, она никогда не отказывала в похвале, но и кожа, которую привыкла бранить, находя несколько землистой, была так чиста, нежна, что румянец только испортил бы ее.

It was a style of beauty, of which elegance was the reigning character, and as such, she must, in honour, by all her principles, admire it:—elegance, which, whether of person or of mind, she saw so little in Highbury.

Пред нею была та особая красота, в которой главенствует изящество, и Эмма, по чести и совести, по всем правилам своим, не могла ей не отдать дань восхищения — с изяществом, будь оно внешним или внутренним, она встречалась в Хайбери так редко.

There, not to be vulgar, was distinction, and merit.

Здесь не было и тени вульгарности, — были высокие и неподдельные достоинства.

In short, she sat, during the first visit, looking at Jane Fairfax with twofold complacency; the sense of pleasure and the sense of rendering justice, and was determining that she would dislike her no longer.

Короче, во время первого визита Эмма сидела и глядела на Джейн Фэрфакс, вдвойне довольная собою от сознания, что ей приятно и что справедливость восстановлена, и начинала верить, что с неприязнью теперь покончено.

When she took in her history, indeed, her situation, as well as her beauty; when she considered what all this elegance was destined to, what she was going to sink from, how she was going to live, it seemed impossible to feel any thing but compassion and respect; especially, if to every well-known particular entitling her to interest, were added the highly probable circumstance of an attachment to Mr. Dixon, which she had so naturally started to herself.

Напоминая себе ее историю, размышляя о том, какая этой изысканности уготована участь, что оставляет она позади, как будет жить, невозможно было испытывать ничего, кроме жалости и уважения, — особенно если к известным всем подробностям, наделяющим ее притягательностью, прибавить то весьма вероятное обстоятельство, столь естественно напросившееся Эмме, что она влюблена в мистера Диксона.

In that case, nothing could be more pitiable or more honourable than the sacrifices she had resolved on.

В этом случае тем более благородна была и достойна сострадания жертва, на которую она решилась.

Emma was very willing now to acquit her of having seduced Mr. Dixon's actions from his wife, or of any thing mischievous which her imagination had suggested at first.

Эмма уж не спешила с прежнею легкостью обвинять ее в умысле отвадить мистера Диксона от жены и прочих кознях, подсказанных ей вначале воображением.

If it were love, it might be simple, single, successless love on her side alone.

Ежели любовь и была, то скорее уж безыскусная, тайная, напрасная — только с ее стороны.

She might have been unconsciously sucking in the sad poison, while a sharer of his conversation with her friend; and from the best, the purest of motives, might now be denying herself this visit to Ireland, and resolving to divide herself effectually from him and his connexions by soon beginning her career of laborious duty.

Она скорее всего впитывала губительную отраву, сама того не замечая, когда вместе с подругой заслушивалась его речами, а теперь из самых лучших, из чистейших побуждений лишила себя этой поездки в Ирландию с твердым намерением бесповоротно оборвать все нити, связывающие ее с ним и его близкими, и начать в ближайшее время тяжелую трудовую жизнь.

Upon the whole, Emma left her with such softened, charitable feelings, as made her look around in walking home, and lament that Highbury afforded no young man worthy of giving her independence; nobody that she could wish to scheme about for her.

В общем, уходила от нее Эмма столь размягченная и подобревшая, что по дороге домой окидывала мысленным взором Хайбери и досадовала, что не видит ни одного подходящего молодого человека, который подарил бы Джейн независимость, — такого, чтобы залучить его для Джейн в силки.

These were charming feelings—but not lasting.

Благостны были эти порывы, однако же недолговечны.

Before she had committed herself by any public profession of eternal friendship for Jane Fairfax, or done more towards a recantation of past prejudices and errors, than saying to Mr. Knightley,

Раньше, чем Эмма успела сделать последний шаг, во всеуслышанье объявив себя отныне и навеки другом Джейн Фэрфакс и отрекшись от былых предубеждений и ошибок, когда только сказала мистеру Найтли:

"She certainly is handsome; she is better than handsome!"Jane had spent an evening at Hartfield with her grandmother and aunt, and every thing was relapsing much into its usual state.

«Она и правда недурна собою — лучше, чем недурна!», Джейн, с бабушкою и теткой, провела вечер в Хартфилде, и снова все воротилось на старое место.

Former provocations reappeared.

Прежние раздражители ожили с новой силой.

The aunt was as tiresome as ever; more tiresome, because anxiety for her health was now added to admiration of her powers; and they had to listen to the description of exactly how little bread and butter she ate for breakfast, and how small a slice of mutton for dinner, as well as to see exhibitions of new caps and new workbags for her mother and herself; and Jane's offences rose again.

Тетушка была утомительна, как всегда, даже больше, потому что к восторгам по поводу совершенств племянницы присоединились теперь тревоги о ее здоровье.Им пришлось выслушать доскональный отчет о том, что за завтраком ею съедается лишь такусенький кусочек хлебца с маслом, а за обедом — вот столечко баранинки, а также тщательно обследовать обновы, привезенные ей и ее матери: чепцы и мешочки для рукоделья; и Джейн опять впала в немилость.

They had music; Emma was obliged to play; and the thanks and praise which necessarily followed appeared to her an affectation of candour, an air of greatness, meaning only to shew off in higher style her own very superior performance.

Они музицировали; Эмму уговорили играть, затем, как водится, благодарили и хвалили — с потугами на искренность, как ей представлялось, и с величественным видом, а в сущности-то лишь похвалялись, на высокий манер, собственной блистательной игрою.

She was, besides, which was the worst of all, so cold, so cautious!

И главное — она была так холодна, так осмотрительна!

There was no getting at her real opinion.

Не допытаться, что думает на самом деле.

Wrapt up in a cloak of politeness, she seemed determined to hazard nothing.

Маска вежливости, с уст которой никогда не сорвется неосторожное слово.

She was disgustingly, was suspiciously reserved.

Отталкивающая и подозрительная скрытность.