Евангелие от Иуды - Саймон Моуэр

Он присоединился к потоку людей, пестрой толпе, снующей по Старому городу, Эль Кудс, что в переводе значит «Святой». На узких улочках внизу находился suk — небольшой базар, где продавали овощи и фрукты, цыплят и перепелок в крошечных клетках. Двое солдат шагали сквозь толчею с винтовками наперевес. Он протискивался между торговцами и покупателями, мимо мужчины, жарившего баранью печень на огромной закопченной сковороде, мимо магазина, где ему норовили всучить четки из оливковой древесины и распятия из перламутра, мимо кофейни, где сидели и курили старики. Поодаль, у перекрестка, керамическая табличка на стене возвещала начало улицы Долороза, но он знал, что это не так.[127] Он знал все прения на этот счет. «Станция № 7, Иисус падает во второй раз…» Но он не падал. По крайней мере, здесь. Если считать евангельские источники абсолютно правдивыми, то путь пролегал в противоположную сторону, от римского Претория у ворот Яффы. Возможно. Все возможно. Группа бледных пилигримов перебирала четки, стоя рядом с угрюмым священником. Женщины в цветастых платьях и легких сандалиях, мужчины в соломенных шляпах, защищающих от солнца. Проходя мимо них, он отвернулся: на случай — какая же, право, глупость, подумал он, — если они его узнают.

Узкие улочки, где густые тени перемежаются внезапными полосами света. Вчерашняя гроза миновала, воздух был чистым, а солнце — ослепительно ярким даже на тесных улочках древнего города. За углом, где стояли пилигримы находилась маленькая площадка, там арабы торговала сувенирами религиозного характера и кожаными сумками с изображением верблюдов и пальм. «Четки? — предлагали торговцы. — Освященное распятие из древесины олив Гефсиманского сада? Икону?»

Край двора был опален полуденным солнцем. Во дворе этом стояли одинаковые романские арки, сзади была вырезана узкая дверь. Он пересек двор и вошел внутрь, мигом погрузившись во мрак, напомнивший ему о мраке подземелья в церкви Сан-Крисогоно. Ему пришлось немного постоять на месте, пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре он смог уже различить очертания каменной плиты, которая как будто вынырнула из прошлого; плиты, на которой лежало тело в ожидании помазания. По правую руку ступени восходили к часовне, откуда через зеркальное стекло можно было смотреть на каменную глыбу, серую, как спина слона, и яму, в которую, согласно легенде, врыли столб, ставший впоследствии вертикальной перекладиной Креста. Когда-то давно, во время первого визита на Святую землю, будучи еще старшим семинаристом, Лео стоял там и оплакивал благословенную трагичность всего происшедшего. Сейчас же он не обратил на ступени ни малейшего внимания и фазу направился в ротонду, где высились строительные леса, призванные поддерживать все здание, которое в противном случае превратилось бы в груду обломков. Там же, в центре круга, находилась сама усыпальница — пещера, давным-давно вырезанная в скале инженерами императора Константина, украшенная мрамором и ставшая противоположностью своей сути: впадина обратилась выступом, пещера — домом.

Теплый, густой запах свечей окутывал Лео. Православный священник стоял там подобно тени, бормоча себе в бороду что-то едва различимое. К гробнице постоянно подходили какие-то люди. Пилигримы молились, стоя на коленях; туристы ныряли в пещеру и выныривали наружу. В некотором смысле, именно там, в этих пространственных координатах, стояла Мария Магдалина, увидевшая черный зев за отодвинутым камнем. Если бы во времени можно было перемещаться стой же легкостью, с какой мы перемещаемся в пространстве, если бы можно было отправиться вдоль единственного измерения часов, дней, лет и веков, на две тысячи лет назад, она бы по-прежнему была здесь тем тихим утром в саду за городскими стенами. И в воздухе по-прежнему царил бы запах смерти.

Рай — это сад.

Лео обошел каменный домик. Сзади можно было увидеть каменную породу, где копты[128] оставили свой смолистый оттиск. Самая притесняемая секта из тех, что сражались за право распоряжаться Гробом Господним, копты превзошли всех, убрав кусочек мраморной отделки и обнажив голый известняк. За доллар-другой они могли отодвинуть занавеску, чтобы вы своими глазами увидели животворный камень. «Зажечь свечку в гробнице Господней? — спрашивают они. — Один доллар». И прежде чем вы успеете шелохнуться, в их собственной лампе зажжется новая восковая палочка, которую вмиг задуют и передадут дальше. Это нечто вроде фокуса, одно движение руки — и все. Вы даже не успеете понять, что произошло.

Лео встал, держа в руках еще дымящуюся свечку, и взглянул на согбенного монаха. Кто-то у него за спиной сказал: «Это добавляет драматизма». Обернувшись, он увидел в полумгле ротонды француза. Тот иронично усмехался, держа в руках свою свечу (которая, однако, не дымилась).

Они вышли из Церкви Гроба Господнего, зашагали по узким улочкам Старого города, мимо кудрявых иудеев, мимо арабов с тюками ткани и мешками бобов, мимо христиан с грузом вины, мимо арок, древних, как сам ислам, мимо потускневшей таблички, гласившей, что Верховный Раввин запрещает ортодоксам входить на эту территорию, ибо это святыня. Они дошли до ворот, где полицейские проверяли документы, обыскивали сумки и ощупывали карманы. На небе полыхало солнце, воздух, казалось, загустел от затаенного ожидания множества людей, словно с минуты на минуту должно было случиться чудо: с небес на коне по имени Бурак спустится Пророк, а может быть, снизойдет сам Спаситель, рассекая сияющие облака. Лео Ньюман и отец Гай Откомб прошли через ворота и поднялись по широкой лестнице на огромную открытую площадку, из туннелей темного города — к ослепительному свету, где золотой купол на шкатулке, инкрустированной бирюзой и слоновой костью, грезил о несказанном величии Господа.

На кипарисовой аллее они нашли каменную скамью. Присели.

— Рассказывай же, — попросил Откомб. — Выкладывай все начистоту.

И Лео рассказал. Неужели этот француз — его последний шанс? Он рассказывал, а француз слушал, не перебивая, с серьезным и сочувственным выражением лица. Это было нечто вроде исповеди: один священник — неудачник — исповедовался другому, более успешному.

— Ты считаешь, это настоящий текст? — спросил Откомб, когда Лео замолчал. Звук «щ» у него получался особенно мягким, типично французским.

Лео открыл конверт и извлек оттуда картонную папку. Француз вскинул свои изящные галльские брови. Лео открыл папку, где находилась последняя страница — оборванная, потрепанная, цвета песочного теста, цвета табака, цвета земли. Вся она была испещрена серыми буквами. Он протянул страницу французу.

— Я уверен, что это настоящий текст, подлинник, — сказал он — Я уверен, что весь свиток является, в общем-то, тем, на что претендует.

Откомб неловко заерзал на скамейке: отчасти для того, чтобы лучше рассмотреть страницу, отчасти — затем, чтобы скрыть ее от посторонних взглядов.

— Свет, Господи! Осторожнее, тут же яркий свет! — воскликнул он, склоняясь над текстом. — Как я могу вот так судить? Мне нужно время, много времени…

— А у тебя нет времени. И я не жду твоих суждений. У меня есть собственное суждение.

Откомб провел пальцем над поверхностью папируса. Не поднимая глаз, он спросил:

— Кто-нибудь знает, что ты взял это с собой?

Лео не удостоил его ответом.

— Взгляни, — сказал он. Лео перегнулся через плечо француза и указал на слово ΠΕΙΑΤΩ. Пилат.

Откомб кивнул.

— И еще вот здесь. — Лео указал еще одно место в тексте и уловил запах своего собеседника — затхлый запах целибата; от него тоже так раньше пахло. Лео быстро прочел строки вслух, на греческом с нелепым английским акцентом: — «Тело, которое они забрали, тайно похоронили у родного города Иосифа, которым был Рама-Зофим близ Модина, и по сей день никто не знает места захоронения». Возможно, они хотели, чтобы гробницу оставили в покое…

— Но у них не вышло, не так ли? — заметил француз с явным вызовом.

— Они не могли предугадать последствий, это ведь не вызывает сомнений. Не могли предсказать историю о воскрешении. Бог, восстающий из мертвых, — это не иудейский миф. Во всем иудаизме не найдется подобного прецедента.

Последовала продолжительная пауза. Толпы туристов текли мимо, к Гибралтарскому куполу, к мечети Эль Акса: изумленные японцы, нарочито благоговеющие американцы, люди, глядящие в путеводители, люди, слушающие своих гидов, люди, сохраняющие все увиденное на видеопленке но ничего не видящие собственными глазами, — разношерстная компания свидетелей у пупа Земли.

— Есть еще кое-что.

Откомб оторвался от текста.

— Что же?

Лео указал ему.

— Вот здесь. Один из тех, кто помогал выносить тело. Один из помощников Иуды. Савл. — Француз снова взглянул на буквы. — Вот здесь, где ткань повреждена: Савл Тарсиец. Последние несколько букв отсутствуют, но насчет первых сомнений нет. Тау-альфа-ро-сигма-ипсилон. Tarseus, тарсиец. Павел Тарсиец.