Евангелие от Иуды - Саймон Моуэр

Холл плохо освещен и практически не проветривается. На лестнице остро пахнет дезинфицирующими средствами, и, помимо этого, чем-то органического происхождения — видимо, это гнилостный смрад канализации. В первой комнате надо заполнить журнал: имя, должность, время прибытия — после чего эскорт сопровождает посетителей наверх. К герру Хюберу и его супруге не проявляют особого почтения. Они покинули мир посольства, мир дипломатии и такта, и переступили порог иной вселенной, где все по-другому: другие отношения, другие звания, другие манеры, сама логика — отлична. Эта непрерывная вселенная простирается от приграничных территорий вроде этой и через всю Европу в сердце Востока, где шепчут слова: Треблинка, Собибор, Бельзек.[132] За пределами улицы Тассо стоит жаркий римский день, отягощенный сожалением о прошлом и страхом перед будущим; в пределах же этого безобразного дома герр Хюбер и его жена заглядывают в предбанник геенны.

Высокие каблуки фрау Хюбер быстро стучат по мраморной лестнице, опережая тяжелые шаги ее супруга. Они останавливаются на лестничной площадке у запертой двери, пока сопровождающий стучит и перешептывается с охранником. Дверь открывается. За ней — узкий, темный коридор с пятью дверьми. Здесь воняет еще хуже; не выдерживая тлетворного духа сепсиса, фрау Хюбер вытаскивает из кармана жакета платок и прикладывает его к лицу. Прежде чем войти внутрь, ее муж наклоняется к ней и тихо произносит:

— Ты ничего не будешь делать, ничего не будешь говорить.

Она отвечает ему испуганным, кроличьим взглядом из-за кружева носового платка. Кивает. Они вместе переступают через порог.

Дверь слева покрашена в темно-зеленый цвет. На ней, измазанной непонятными пятнами, виднеется номер — «5». В центре двери, на высоте примерно пяти футов от пола, врезан металлический диск. Охранник щелчком отбрасывает диск, обнажая отверстие в древесине. Он заглядывает в это отверстие, затем делает шаг в сторону и жестом дает понять, что все готово.

Улыбается только герр Хюбер. Он просто не в силах сдержать улыбку. Умение улыбаться помогло ему стать тем кто он есть, но, когда он указывает жене на дверь, улыбка его нервно кривится.

— Ни слова, даже одними губами, — шепчет он ей на ухо когда она заглядывает в «глазок».

Она видит часть комнаты, выложенной плиткой и освещенной голой лампочкой, что свисает с потолка. Плитка бледно-голубого цвета. Напротив двери стоит раковина, под ней — цинковое ведро. Это и вся обстановка. То, что раньше, возможно, было окном над раковиной, сейчас превратилось в прямоугольник из голых кирпичей. Глядя одним глазом, фрау Хюбер не может увидеть картину во всей полноте, но углы между полом и стенами создают линии перспективы, которые вдалеке сливаются воедино. В этом фокусе, поджав ноги, сидит мужчина, пронзенный линиями перспективы, распятый углами. На нем пижамные штаны и полосатая рубашка без воротника. Перед его рубашки покрыт ржавыми пятнами. Мужчина бос. Его лицо — взмокшее от пота, с двухдневной щетиной — является жалкой карикатурой на лицо Франческо Вольтерра. Руками он осторожно массирует себя спереди, словно ребенок, которого утешает прикосновение любимого пледа.

Не поднимая головы и не прекращая ритмичного массажа, Франческо смотрит на дверь.

Почувствовал ли он ее присутствие? Что он видит? Чистую дверную доску. Чей-то голубой глаз в окаймлении «глазка», пустой и безучастный взгляд, сравнимый с объективом камеры. Но вот глаз исчезает — и диск возвращается на место с тихим, таинственным щелчком. Больше нет ничего. Ни звука, ни надежды.

На лестничной клетке Гретхен блюет прямо на пол. Ее муж стоит рядом, обняв ее изящную талию и отвернувшись, чтобы скрыть отвращение. По лестнице уже топает уборщик с ведром и шваброй. Но работы для него немного: фрау Хюбер уже несколько дней ничего не ела.

Вернувшись в машину, герр Хюбер приказывает водителю ехать обратно на Виллу, но Гретхен отрицательно качает головой. Она хочет поехать в церковь, церковь Санта Марии дель Анима. Она хочет помолиться там. Муж уступает ее просьбе и указывает путь водителю, пока они петляют по старому городу, среди велосипедов и прохожих, среди людей, ведущих свое происхождение с незапамятных великих времен — времен Бернини[133] и Борромини,[134] Возрождения и Контрреформации, когда эти люди обладали подлинным духом, который герр Хюбер не может понять до конца. «Обезьяны на развалинах», — говорит он об итальянцах, пока машина протискивается к площади Навона, где стоит высохший, заваленный фонтан. Полицейский машет им рукой. Автомобиль вползает на площадь, как баржа вползает в гавань по грязной воде. «Обезьяны на развалинах», — повторяет герр Хюбер, отдавая честь полицейскому в ответ на приветствие.

Машина останавливается у входа в церковь, расположенную на узкой улочке, что, по иронии судьбы, названа Vicolo dеlla Расе,[135] за зданиями гигантской площади.

— Я подожду здесь, — говорит герр Хюбер.

Его жена заходит внутрь, пересекает крошечный дворик, в котором отец-францисканец поливает цветы. Гретхен скрывается в полумраке церкви, где запах ладана навевает мысли о старине и сулит невиданное.

На хорах стоят на коленях несколько человек — в основном, юноши в военной форме. Блондины и шатены, в серой и черной форме, они все склоняются перед изысканным, в стиле барокко, алтарем. Каждый из них, несомненно, молится об одном и том же: Господи, позволь мне выжить. Но учитывая естественный ход событий, учитывая беспристрастную статистику, некоторые из них непременно будут разочарованы.

Фрау Хюбер неуверенно протискивается между задними скамьями. Она становится на колени и, как и юноши на хорах, начинает молиться. Но, в отличие от них, она молит о том, что никогда не позволит себе обрести, даже если Господь проявит к ней благосклонность. Она молит о прощении.

Магда — настоящее время

Магда — это привычка. По утрам я ловлю взглядом каждое ее движение: как она умывается, как она вытирается полотенцем, как она одевается (одевается она с равнодушным усердием спортсменки, готовящейся к соревнованиям), как она садится, чтобы пописать, а потом промокает между ног туалетной бумагой. Она не обращает на меня внимания, как будто тело является ее собственностью не более, чем улица за окном или вид на гигантский купол и россыпь крыш.

Мэделин была не такой. Когда кто-либо смотрел на нее, она была полноправной владелицей себя самое, как будто, глядя на нее, человек пополнял ряды посвященных «Ты ведь даже испытываешь облегчение оттого, что должен уехать, правда?» Ее последние слова в мой, да и в чей угодно, адрес. «А что будет, когда ты вернешься?» Типично ирландская веселость в вопросе: что бы ни случилось — ерунда. Я долгое время ломал голову над тем, мог ли я своим поведением заставить ее передумать, но сейчас меня это уже не тревожит. Я одолжил у Магды ее фатализм и спрятался за этой личиной.

В тесной ванной Магда стоит у зеркала, чуть подавшись вперед, и накладывает макияж. Косметике она уделяет так же много внимания, как и живописи; свое бледное лицо она расписывает, словно маску.

— Куда ты идешь?

Она лишь пожимает плечами.

— В гости.

— К кому?

— К друзьям.

— Эти друзья мужского пола?

Помада вычерчивает кровавую кривую. Магда поджимает губы.

— Возможно, женского.

Она собирает вещи: сумочку, папку с эскизами, — и уходит. Прощаясь, она не выказывает нежности: только вялая улыбка и неопределенный жест — не то пожимает плечами, не то машет рукой. Так люди, ездящие автостопом, прощаются с водителем, который подвез их в нужном направлении.

Сегодня я последовал за ней. Мотивы мои были — и остаются — туманными. Конечно же, ревность. Английское слово «jealousy» происходит от слова zçloô, что означает и ревность, и зависть, как в хорошем, так и в плохом смысле; божественная ревность и ревность смертных, начало и конец. Но мной двигало что-то еще: обладание, жажда обладать ею, как она обладает мной, жажда познать ее. Я чувствую, что, в отличие от Мэделин, Магда доступна познанию.

Я подождал, пока Магда выйдет из квартиры и спустится по лестнице. Затем встал и пошел следом, стараясь не попадаться ей на глаза, держать необходимую дистанцию Потом ускорил темп, пробежал мимо каморки портье и выскочил на улицу. Я видел, как ее угловатый силуэт лавирует между машинами и направляется в сторону реки. Магда движется подобно спортсменке, привыкшей к постоянной грации. Ничего общего с торопливостью Мэделин. Томность, расслабленность членов. Уверенность в себе. Возможно, Магда понимает, что ей нечего терять. Мужчины провожают ее взглядами.