Евангелие от Иуды - Саймон Моуэр

— Ну, как дела? — спросил Давид, появившись в дверном проеме.

Лео пожал плечами. Ответить на этот вопрос он не мог.

— Тут есть кое-какие повреждения, тебе стоит взглянуть. Подозреваю, на этом наша работа окончена.

Давид перегнулся через плечо Лео, и тот вспомнил, как Мэделин точно так же смотрела через его плечо в Библейском институте в Риме. На одно мгновение, коварное и предательское, он ощутил мягкое прикосновение ее волос, почувствовал ее запах. Но Рим сейчас казался Лео таким же далеким, как и тем двум мужчинам, что встретились в оливковом саду. Далекая, смутная угроза…

— Смотри, — сказал он, указывая место в тексте. — Это поцелуй Иуды.

Давид молча прочел перевод Лео.

— В этом есть что-то жуткое, — наконец вымолвил он.

— Вовсе нет. Ничего жуткого в этом нет. Вообще. Именно поэтому мне самому становится не по себе. Все изложено столь буднично, сухо… — Лео снова взялся за карандаш и продолжил работу. До самого вечера он работал молча, без перерывов, пока не дошел до оборванного конца основного свитка.

"…споры в Сангедрине, среди старейшин и жрецов. Юдас видел это своими глазами… споры среди его собственных последовавл ей между эллинами и евреями… Сам Иешуа встал перед Сангедрином и спросил, чего от него хотят… Иисус Вар-Авва,[121] или Иисус Вар-Адам[122]

…но…(верховный жрец?)…встал и сказал, что лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу. Ибо если этот человек будет жить и мятеж (продолжится), они точно погибнут…[123]

…когорта из Цезарии и мятеж был подавлен и человека по имени Иисус передали…

Оставался лишь последний, поврежденный, лист.

В тот вечер Лео стоял у Библейского центра и наблюдал, как солнце погружается за облака, смотрел на купола и башни, тронутые мимолетным огнем. Ничто во всем этом пейзаже не было ровесником христианства, кроме самой обнаженной природы: ни золотой купол Омейядов; ни Сулейманова городская стена; ни темные очертания оливковых деревьев в тега! Гефсиманского сада; ни горсть куполов среди скучившихся крыш Старого города, обозначавшая Церковь Гроба Господнего, — ничто. Лишь скелет пейзажа был столь же стар, как христианская вера, лишь склон холма слева от него, теряющийся в сумраке: Оливковая гора, где люди собрались в нечто вроде повстанческой армии, прежде чем наконец войти в пород двадцать столетий назад; а тем временем «серые кардиналы» провинции Иудея спорили, пререкались и не знали, как быть.

Что же случилось там, во мгле сада? Кто кого предал и чем при этом руководствовался?

Широкая фигура Гольдштауба возникла в полумраке.

— Мы уже почти закончили, верно? — спросил он.

— Похоже, да.

— Знаешь, что я делаю, когда читаю книгу?

— Ты сначала читаешь последнюю страницу.

— Эй, а ты откуда это знаешь, черт тебя побери?!

Лео улыбнулся.

— Но ты же не следовал моему примеру, верно? Она лежала там, у тебя перед носом, все это время, но ты даже краешком глаза не взглянул?

— Я ее транскрибировал, вот и все.

— Но ты же знаешь этот хренов язык! Ты хотя бы приблизительно должен был понять, о чем идет речь.

Лео пожал плечами.

— Ну, в самых общих чертах. Между словами нет пробелов, никакой пунктуации, не забывай. Не знаешь, где кончается одно предложение и начинается следующее, и то же самое со словами.

Гольдштауб явно пребывал в замешательстве. Он улавливал настроение своего визави, но не знал, как реагировать. Наконец он похлопал Лео по плечу.

— Знаешь, мне очень жаль, что так случилось с Мэделин… Я тебе уже это говорил, но это не значит, что я лицемерю. Мне действительно очень жаль. Да, мне жаль ее — но тебя мне жаль еще сильнее.

Сказав это, он ушел, и Лео остался наедине с самим собой. Среди безразличных звезд на небе — обычных облаков водорода, что взрываются в вакууме, — его единственным утешением были воспоминания о Мэделин, хрупкой женщине с тонким чувством юмора и страшной эгоистке; женщине, которая простила ему его бесчувственность; женщине, которая уверяла, что любит его больше всех на свете; женщине, которая покончила с собой по причинам, которые он не мог вообразить; женщине, которая оставила его жить с безграничным чувством вины.

Лео смотрел, как сгущается сумрак и звезды одна за другой зажигаются над холмами и над городом, звезды, имена которых были ему неизвестны, сложенные в узоры, которые он едва узнавал. Ригель,[124] Сириус, Антарес; Большая Медведица, Лебедь, Скорпион. Языческое прошлое по-прежнему опережало настоящее. Он чувствовал в себе одиночество звезд и жуткую пустоту космоса.

14

Лео встал рано, позавтракал йогуртом и фруктами. За едой пролистал газету. За день до этого был совершен рейд в южный Ливан, ячейка «Хезболлы» была уничтожена, погиб один израильский солдат. Арабские магазины в восточной части Иерусалима были закрыты в знак очередного протеста. Папа Римский произнес речь на тему отношений между иудаизмом и христианством; речь эту уже успели проанализировать до мельчайших подробностей, обсудить, оспорить и горячо одобрить. Он не упоминал само название «Евангелие от Иуды», но это было уже не за горами. «Те же, кто попытается уничтожить веру во имя исторических исследований, — говорилось в цитате, — будут преданы анафеме обеими церквями». «Анафема», красное словцо в речах всех понтификов. Оно попахивает инквизицией и аутодафе.

После завтрака Лео отправился через сад виллы к воротам Библейского центра. Сумрак еще клубился в низинах сада, но далекие стены Старого города уже были тронуты светом, и Гибралтарский купол объяло ослепительным огнем. Прозрачная утренняя прохлада предвещала нестерпимую жару.

Сегодня он расшифрует заключительную часть свитка — последние слова…

Лео приблизился к Центру по подъездной аллее. По стенам вилась бугенвиллия царственного фиолетового цвета. У главных ворот уже стояли Дети Бога со своими плакатами и транспарантами. Лео зашел в холл здания через парадный вход. Настенная мозаика изображала библейские растения: виноградные лозы, смоковницы, оливы, — переплетенные с символами, заимствованными из того же христианства и иудаизма: крест и храмовый семисвечник, рыба, и звезда Давида, и потир. Благоговейная и пафосная, работа была явной эстетической неудачей.

Табличка на двери архива предупреждала: «Посторонним вход воспрещен». Лео пустила внутрь магнитная карта — очередное нововведение Кэлдера. Помещение за этой дверью было окутано вечным полумраком; единственными звуками был гул кондиционера и тихое жужжание ламп. Благодаря этому создавалась атмосфера защищенности, покоя и уюта, точно в утробе матери.

Лео включил свет и отпер дверцу шкафа, где хранился свиток. Тьма-тьмущая букв, море букв, парад букв на сухом, пыльном плацу — возможно, на дороге в ад. Дорога эта обрывалась прямо перед пунктом назначения, последняя страница, давным-давно приклеенная к свитку крахмальной пастой, отсоединилась. Он извлек страницу, вложенную между двумя стеклами, из выдвижного ящика и положил ее на стол возле компьютера-терминала.

Мэделин стояла у него за спиной — неуемная, ехидная, скептичная. Ее тезка присутствовала там, при обнаружении пустой гробницы — конечно же, это была таинственная Мария Магдалина. Весьма символично, что сейчас, когда Лео отодвигал камень гробницы, Мэделин — память о Мэделин — была рядом с ним.

Он уселся в кресло, надел очки для чтения, включил компьютер, взял карандаш и лист бумаги. Пробежался глазами по строчкам. Лео настолько привык к этому почерку, что теперь читал его свободно, словно почерк родной матери. Ни пробелов, ни цезур, ни точек — лишь дотошная монотонность мазков. Он просматривал строки (кое-где папирус потерся, кое-где порвался; то расторгнутые волокна, то размытые буквы), пока не нашел нужную ему комбинацию: ΠΕΙΛΑΤΟ.

Лео охватило возбуждение, будоражащая, опасная эмоция. Он остановился, перевел дыхание. Буквы были разбиты на две строчки, но все и так было очевидно: P-e-i-l-a-t-o. Пилат. Дательный падеж: Пилату. Он вернулся к поврежденному участку, потом стал читать дальше:

…ΚΑΙΠΑΡΕΔΩΚΑΝΑΎΤΟΝΠΕΙ

ΛΑΤΩ…

Затем он транскрибировал строчку и разделил слова карандашом:

…ΚΑΙ/ΠΑΡΕΔΩΚΑΝ/ΑΎΤΟΝ/ΠΕΙΛΑΤΩ

«…и они передали его Пилату».

Лео опять вернулся к поврежденному участку. Как раз перед тем местом, где текст становился абсолютно неразборчивым, были буквы Σ-Τ-Ν-Ε. Приставка «syne-», имеющая значение «вместе с», но также способная принимать участие в составном словообразовании: взять, например, ΣΥΝΕΔΡΙΑ, ΣΥΝΕΔΡΟΣ, собрания, советы, скопления людей и птиц. Перед этим стояли буквы ТО.Т-О-Σ-Υ-Ν-Ε. Определенный артикль: The Syne— The Synhedrion, еврейский сенат.