1356 (ЛП) (др.перевод) - Бернард Корнуэлл

Ладно, подумал он, пусть она рассердится. Лучше быть в ярости, но свободной, чем в плену и без надежды.

- Ты выставляешь караульных? - спросил он Сэма.

- По всему краю леса. Еще пара на дороге к востоку, дюжина на ферме.

- Ты всё правильно сделал, - повторил Томас. Взошла луна, и последние лучи солнца на западе исчезли. Томас сделал знак Кину, чтобы тот к нему присоединился, когда пошел на ферму, где держали Бертийю.

- Хочу, чтобы ты проехался к замку, в пределах слышимости, - сказал он ирландцу. - Никакого оружия. Расставь руки широко, чтобы показать, что ты не вооружен.

- И я и правда буду без оружия?

- Да.

- Иисусе, - произнес ирландец. - А на какое расстояние стреляет арбалет?

- Гораздо дальше, чем до того места, с которого тебя будет слышно.

- Так ты хочешь моей смерти?

- Если бы поехал я, - объяснил Томас, - думаю, они могли бы выстрелить, но тебя они не знают, и язык у тебя подвешен.

- Ты и правда это заметил?

- Они не будут стрелять, - ободряюще произнес Томас, надеясь, что это правда, - потому что захотят услышать то, что ты скажешь.

Кин запустил пальцы в шерсть двух волкодавов, подошедших к его ногам.

- И что я скажу?

- Скажи, что я обменяю графиню на Женевьеву и моего сына. Их будут сопровождать не больше трех человек с каждой стороны, обмен состоится на полпути между лесом и замком.

- Из-за этого вся эта кутерьма? - спросил Кин. - Из-за графини?

- Лабруйяд хочет ее вернуть.

- Ах, как трогательно. Должно быть, он ее любит.

Томас предпочел бы не думать о том, почему граф хочет вернуть Бертийю, он знал, что совершая этот обмен, приговаривает ее к мучениям и, возможно, к смерти, но Женевьева и Хью были для него гораздо важнее. Как жаль, подумал он. Но это неизбежно.

- И когда я должен доставить это послание? - спросил Кин.

- Сейчас, - сказал Томас. - Лунного света достаточно, чтобы они заметили, что ты не вооружен.

- Для того, чтобы прицелиться из арбалета, тоже.

- Да, - согласился Томас.

Он нашел графиню на огромной кухне фермы, комнату пересекали массивные балки, с которых свисали сушеные травы. Там был отец Левонн, священник из Кастийона д'Арбизон, а Питт охранял ее.

Питт, у которого не было другого имени, был высоким, худым и молчаливым человеком с костлявым лицом, прямыми волосами, перевязанными изношенной тетивой, и глубоко посаженными глазами.

Англичанин из Чешира, он присоединился к эллекенам в Гаскони, выехав из леса, как будто уже находился вместе с ними, а потом просто молча встал в строй.

Питт был мрачен и замкнут, и Томас подозревал, что он дезертировал из какого-то другого отряда, но также он был превосходным лучником и знал, как повести за собой людей в битве.

- Рад, что ты вернулся, - пробурчал он, увидев Томаса.

- Томас, - с облегчением произнес отец Левонн, встав с кресла, находившегося рядом с Бертийей.

Томас сделал ему знак не вставать. Бертийя сидела за большим столом, на котором, горели две свечи, испуская клубы дыма. Служанка, которой ее снабдила Женевьева, выбрав из девушек в Кастийоне д'Арбизон, стояла на коленях подле нее.

Глаза графини были красными и заплаканными. Он подняла взгляд на Томаса.

- Ты собираешься меня вернуть, так ведь?

- Да, миледи.

- Томас..., - начал отец Левонн.

- Да, - резко ответил Томас, обрывая ту попытку протеста, которую готов был сделать священник.

Бертийя опустила голову и снова заплакала.

- Ты знаешь, что он со мной сделает?

- У него моя жена и сын, - ответил Томас.

Она тихо всхлипнула.

- Иисусе, - прошипел Кин рядом с Томасом.

Томас не обратил внимания на ирландца.

- Мне жаль, миледи, - сказал он.

- Когда? - спросила она.

- Нынче ночью, надеюсь.

- Я бы предпочла умереть, - сказала она.

- Томас, - промолвил отец Левонн, - позволь мне пойти поговорить с графом.

- И что хорошего, черт возьми, это принесет, по твоему мнению? - Томас задал вопрос более резко, чем намеревался.

- Просто позволь мне поговорить с ним.

Томас покачал головой.

- Граф Лабруйяд, - сказал он, - злобный ублюдок, жирный злорадный и разгневанный ублюдок, к этому времени он, вероятно, уже пьян, и, разреши я тебе отправиться в его замок, возможно, оттуда ты уже не выйдешь.

- Тогда я останусь там. Я священник. Я иду туда, где во мне нуждаются, - отец Левонн помедлил. - Позволь мне поговорить с ним.

На мгновение Томас задумался.

- Может быть, если ты останешься снаружи.

Левонн поколебался, а потом кивнул.

- Подойдет.

Томас взял Кина под руку и отвел его во двор фермы.

- Не позволяй отцу Левонну заходить в замок. Они могут сделать из него еще одного заложника.

Ирландец, казалось, на мгновение потерял дар речи, но потом к нему вернулась способность говорить.

- Боже ж ты мой, - произнес он с тоской в голосе, - она так прелестна.

- Она принадлежит Лабруйяду, - резко ответил Томас.

- Она может затмить звезды и обратить разум мужчины в дым, - сказал Кин.

- Она замужем.

- Такое прелестное создание, - продолжал Кин изумленно, - заставляет поверить, что Господь и правда любит нас.

- А теперь найди свежую лошадь, - велел Томас, - вы с отцом Левонном доставите послание в Лабруйяд.

Он повернулся к священнику, который последовал за ними под лунным светом.

- Можешь говорить, что хочешь, отец, но если ты не убедишь графа отпустить Женевьеву, я обменяю графиню.

- Хорошо, - без особого энтузиазма отозвался отец Левонн.

- Я хочу покончить с этим, - резко произнес Томас, - потому что завтра мы отправляемся на север.

Отправляемся на север. Чтобы присоединиться к принцу или чтобы найти Злобу.

Роланд де Веррек почувствовал, что его душа парит, как птица на ясном небе, птица, что может пронзать облака сомнений и подниматься на высоту славы, птица с крыльями веры, белая птица, как лебеди, что плавали во рву замка графа Лабруйяда, где он стоял на коленях в освещенной свечами часовне.

Он осознавал, как колотится его сердце, отбивая барабанную дробь в груди, как будто в унисон с хлопаньем крыльев его взлетающей ввысь души. Роланд де Веррек находился на вершине блаженства.

В тот вечер он узнал об ордене Рыбака. Он выслушал отца Маршана, рассказавшего о целях ордена и рыцарском обете по поиску Злобы.

- Но я знаю про Злобу, - сказал Роланд.

Отец Маршан был ошеломлен, но потом пришел в себя.

- Знаешь? - спросил он. - Что именно ты знаешь, сын мой?