Ген хищника - Юлия Фёдоровна Ивлиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина снова помолчала, грустно улыбаясь и вспоминая детей.
– Так что он занятой был, – напомнила она. – Не хулиганил, не пил и не курил. Девочки его тоже не интересовали. Да с его глазом-то и они его не жаловали. Так что он среди колес, рулей да подшипников жил. Хорошо жил. А потом уехал.
– А Анита? Анита его не как девочка интересовала? – спросила Кира.
– Аня? Как девочка? Да какая она девочка? – мать хмыкнула. – Нет, она ему вроде как питомец была, беззащитный да беззлобный. Ну, назойливый, наверное. Но преданный как собака. Только Андрей ее такой видел. Только с ним она такая и была. Чужие-то иначе считали. А как не считать? Всем-то она совсем другое лицо показывала.
– А Настя Кириллова, одноклассница Андрея? Она как девочка Андрея не интересовала? Они же дружили. В одной компании в школе были. – Кира поставила на стол чашку, поразмыслила и еще налила себе чая.
Алина Саламатовна погрустнела, на ее лице отразилось сожаление, неприязнь, раздражение, даже злость.
– Ох уж эта Настя Кириллова. Так вы из-за нее пришли? Я-то сначала подумала, что вы… Знаю я, что она пропала. Давно уж. Неужто мать еще надеется найти ее? Когда ее искали, ко всем одноклассникам приходили. Я тогда сильно испугалась, что опять наша история всплывет, что Анитку станут допрашивать да проверять. Но нет, оказывается, ко всем ребятам одноклассникам и родителям приходили. – Алина Саламатовна говорила быстро, будто спешила, только думала женщина о чем-то другом. Но ни Самбуров, ни Кира ее не прерывали, не говорили, кто из участников той давней истории их больше всего интересует.
– Не полиция была, а… детектив. Я же вроде не обязана была с ним разговаривать?
Кира активно помотала головой:
– Нет, не обязаны. Особенно если не хотели.
Самбуров покосился на нее, но промолчал.
– Я тогда вымоталась на работе, устала как собака. Еле языком шевелила. Они хотели с Андреем поговорить. А мне про Андрея нечего сказать, я его уже сколько не видела. А про Аню они не спрашивали.
– Настя с Аней не дружили. – Кира осторожно направила разговор в нужное им русло. – Аня же на два класса младше училась.
– Да, моя младше, – вздохнула Алина Саламатовна, глотнула чаю и, будто на что-то решаясь, заговорила: – Много крови нам эта Настя попортила. Крепко они тогда с Аней воевали. Не на жизнь, а на смерть. Настя Анитку в таких жутких делах обвинила, даже слушать тяжело было. Представить невозможно. Только моя-то домой приходила, я все своими глазами видела. Избитая и поцарапанная, в грязи, псиной воняет, от слез захлебывается, ее трясло всю, я думала – свихнется девка. Я ее тогда таблетками отпаивала успокоительными. На это же смотреть невозможно было. Стоит, как статуя, лицо красное, трясется, зубы скрипят, из глаз слезы ручьями льются. Ну как можно до такого ребенка довести? В конуру собачью засунуть. Когда я в школе училась, со мной тоже всякое было. Бойкот объявляли, кнопки на стул подкладывали, косу мне одноклассник как-то отстриг. Но чтоб такое! Мы с ожогами Аниткиными в больницу ездили и волосы на затылке ей сбрили, чтобы швы наложить. Я сначала уперлась, в милицию пошла. Учителя ни в какую не верили, что Настя врет. На стороне этой заразы вся школа стояла. Одноклассники как завороженные твердили: «Хакимова сама все и на Кириллову клевещет».
Женщина оторвала взгляд от чашки и пристальней посмотрела на Киру:
– Понимаете, мать всегда должна быть на стороне своего ребенка. Кто же, как не мать, насмерть за дите свое биться будет? Только биться хорошо, когда уверена, что дите твое право, не виновно и если защитить сможешь, то ему хорошо будет. А я же знала, что Анитка…
Кира видела перед собой уставшую, замученную бытом и жизнью женщину. Она не хитрила и не лгала, просто рассказывала все как было. Долго хранила в себе, не потому что утаивала или искала выгоды, просто никому не нужны были ее рассказы, никто не интересовался ее жизнью, а теперь она облегчала душу.
– Понимаете, у Анитки приступы с детства были. Я уже видела, как она всякое с собой вытворяет. И когда мне кто-то из учителей сказал, что Аниту вообще надо обследовать, она психически неуравновешенная и неадекватная, меня как обухом по голове огрело. Я сейчас заявление напишу, и что же? Своими руками дочку в психушку упеку? От детдома спасала, когда удочерила, а тут в дурдом отправлю. Я и отступила. А Анька тогда на меня обиделась, сильно обиделась. Все тогда у нас пошло наперекосяк. Она, наверное, считает, что я ее предала.
– А что вы видели? Что происходило с Анитой, что вы психиатрической клиники боялись? – Кира изо всех сил старалась спрашивать мягко, не осуждающе.
– Она кричала, до истерики, до плача, до рыданий. И я не всегда могла понять причину. Ну, с ребенком как? Надо чего-то – он орет, требует. Дали – замолчал. А с этой не поймешь, что она хочет. Вроде как на пустом месте – орет, и все, плачет, рыдает, головой о стену колотится. Я сначала не отнеслась к подобным истерикам всерьез. Думала, это капризы. У меня и старший сын не очень уравновешенный был. Так я все на мужа валила. Что влияние плохое оказывает. С психологом советовалась. Мне сказали, что это подростковый возраст и Аните тяжело принять, что она другая. Не такая, как все, и это нельзя изменить. А потом…
– Потом все стало хуже? – продолжила Кира. – Что вы стали замечать?
– Это было жутко. Я не понимала, что делать. Даже психологу не могла рассказать… – Алина Саламатовна закусила губу.
Кира видела, возвращение к тем воспоминаниям мучало женщину.
