Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции - Елизавета Кучборская

Но забастовка в Анзене, начавшаяся в феврале 1884 года и продолжавшаяся два месяца, несомненно оказала сильное влияние на работу Золя, который именно в это время занимался собиранием материалов для «Жерминаля». Писатель сопровождал депутата Жиара в поездке по этому району, близко и детально знакомился с условиями подземной работы, конкретизировал свои представления об избранной теме, полученные из книжных и газетных источников. Роман, который, как сказано в «Наброске» к нему, должен был показать «состояние войны между классами», обогащенный последними наблюдениями, насыщенный животрепещущими фактами, прозвучал как отклик на рабочее движение 80-х годов[179]. Современность, злободневность «Жерминаля» оценил журнал «Вестник Европы» — в статье публициста В. Андреевича сказано: «Один роман Золя может сделать больше, чем сделают тысячи статей, исследований и памфлетов. Всякий поймет, прочитав его, ясно и отчетливо самое важное зло того общества, в котором ему приходится жить… Золя — человек большого ума и огромного художественного таланта, и он написал книгу, которую, конечно, можно назвать одной из самых важных книг конца этого века…»[180].

Система семейно-наследственных связей, которые соединяли более или менее прочными нитями романы серии «Ругон-Маккары» и составляли внешнюю основу ее композиции, менее всего ощущается в «Жерминале», хотя и упомянуто здесь, что тяжелое детство Этьена Лантье—<внука Антуана Маккара, сына прачки Жервезы и бездельника-демагога Огюста Лантье — прошло в «Западне»: «…грязное белье посреди прачечной, беспробудное пьянство, оплеухи, от которых трещали скулы…». Затем работа подручным у кузнеца Гуже, отъезд в Лилль, жестокое столкновение с начальником железнодорожных мастерских, безработица: «ни единого су, ни ломтя хлеба», бродяжья жизнь… Но Золя отнес на периферию романа те немногие эпизоды, в которых сказывается отягощенная наследственность представителя ветви Маккаров — Этьена Лантье. «Он ненавидел водку, в нем говорило отвращение младшего отпрыска целого поколения пьяниц, которое алкоголем подорвало весь его организм; каждая капля водки становилась для него ядом».

Строгая, заполненная трудом жизнь оставляла мало места для развития наследственных пороков. Внимание Эмиля Золя, работавшего над образом Этьена Лантье, привлечено было к проблемам социальной психологии. Механик из Лилля быстро освоился в новых условиях труда и новой среде. Тяжесть работы в забое, ужаснувшая Этьена в первый день, перестала казаться ему непереносимой: он «привык к угольной пыли, хорошо видел в темноте, обливался потом, не обращая на это внимания», мог пролезть теперь в такую щель, «куда раньше не отважился бы даже просунуть руку», свыкся с мокрой одеждой, которую не снимал с утра до вечера… Через три недели Этьен стал одним из лучших откатчиков в Ворё: он приобрел такую ловкость и быстроту, что «удивлял всех товарищей по забою… никто не мог быстрее докатить одним толчком вагонетку до ската» и так ловко прицепить ее к канату, как Этьен. На памяти Маэ — потомственного углекопа — «это был первый случай, когда рабочий так быстро осваивался с шахтой»; Маэ поражали «мужество и настойчивость» этого человека. Шахтеры «приняли его в свою среду и считали настоящим углекопом».

Но обратиться к данной среде — значило показать «ужас каждодневной пытки голодом…. нищету, фатальную неизбежность физического и нравственного вырождения», не умолчать о пороках, вызванных жестокой бедностью и «скученностью человеческого стада»[181]. Реалистический подход к изображению среды в «Жерминале» с неизбежностью обусловил острую трактовку писателем значительных социальных проблем и расширил его понимание принципа наследственности.

«…Сто шесть лет на одного и того же хозяина», — одно поколение за другим, сыновья за отцами, — так они и работают. «Каково? Не многие буржуа могли бы привести так обстоятельно свою родословную». Старик Бессмертный рассказывал Этьену о своей семье, и целая шахтерская династия вставала в его воспоминаниях. Первую шахту Компании так и назвали «жилой Гийома» по имени пятнадцатилетнего мальчишки, открывшего в 1760 году каменный уголь в Рекийяре. Это был дед Бессмертного — первый Маэ. Потом работал в Ворё отец — Николя Маэ, «тут и погиб», не дожив до сорока лет («земля вдруг осела; она выпила из отца всю кровь и раздробила кости»). Двое дядей Бессмертного и три брата «тоже сложили тут свои головы, — только это было позднее». Сам он, Венсан Маэ, сорок пять лет проработавший под землей, трижды «изодранный в клочья», остался жив («ноги не в счет»); оттого и слывет ловкачем. Целы пока и сын его — Туссен Маэ, и внуки — Захария, Катрин, Жанлен, работающие в забое.

«Половину рабочих убивают в шахте, а другую — морят голодом». Уцелевшие члены семьи Маэ принадлежали к другой половине. Достаточно взглянуть на пятое поколение шахтерского рода, чтобы увидеть, до какой степени истощили непосильный труд и полуголодное существование жизненную силу корня Маэ.

Старший — Захария, двадцати одного года, «тощий, неуклюжий, с длинным лицом и реденькой бородкой… выглядел малокровным, как и вся семья».

У Катрин — очень хрупкой для своих пятнадцати лет, физически недоразвитой, — мертвенно бледное лицо, уже успевшее увянуть, невыспавшиеся глаза, измученные и скорбные. Все ее слабое тело, «казалось, было полно усталости…»

Одиннадцатилетний Жанлен — «такой маленький», с бесцветным обезьяньим, гримасничающим лицом и чахлым телом, с тонкими руками и ногами, распухшими от золотухи — недетски озлоблен: «его сердило, что он уж очень хилый».

Девятилетняя калека Альзира, кроткая, разумная девочка, конечно, не избежала бы работы в шахте, если бы не горб.

А дальше выстроились шестилетняя Ленора и четырехлетний Анри. Им еще пять-шесть лет ждать, пока их спустят в шахту, но она уже успела взять у них часть жизненной силы.

Жена директора, госпожа Энбо, показывая гостям — господам из Парижа — шахтерский поселок, выступая в роли «проводника по зверинцу» и решаясь заходить только «в самые опрятные дома», заглянула и к Маэ. «Какие славные дети, — сказала приезжая дама при виде Леноры и Анри, в душе находя их ужасными: у них были непомерно большие головы…» Ни один из младших Маэ не избежал воздействия жестоких условий, стиснувших их жизнь и не оставивших возможности естественного, здорового развития.

Портреты представителей пятого поколения, взятые в связи с родословной Маэ, конкретизируют идею бесчеловечной капиталистической эксплуатации, доносят ее во всей физической наглядности и жизненной ощутимости. Но они представляют интерес и для характеристики эволюции некоторых теоретических понятий Эмиля Золя. Проблемы наследственности, к которым Золя сохранял пристальный интерес с начала творческого пути, истолковывая их, однако, в узко биологическом плане, стали привлекать внимание писателя другими своими, весьма существенными сторонами.

Говоря в «Жерминале» о воздействии условий жизни на человека, Золя касается в высшей степени важного вопроса — наследования так называемых приобретенных свойств. Ставя в связь неблагоприятные условия существования, особенности внешней среды и физические изменения, которые накапливаются в жизни ряда поколений и с несомненностью, наконец, проявляются, писатель увидел интересовавшие его проблемы в новом, социальном аспекте.

Шахта Ворё, «распластавшаяся в ложбине, точно хищный зверь», сожравший так много человеческого мяса, что «ему трудно было дышать», — составляла лишь небольшую часть владений каменноугольной Акционерной компании.

Старик Бессмертный рассказывал Этьену: Компания, может быть, и не так богата, как соседняя, в Анзене, но ворочает миллионами. Девятнадцать шахт, из них тринадцать действующих; концессии на земли для разработки в шестидесяти семи коммунах; десять тысяч рабочих; пять тысяч тонн добычи в сутки; железная дорога соединяет все шахты… Владельцы этих богатств находились где-то далеко от «черной страны», в неведомом и недоступном месте; в голосе старика звучал, казалось, «религиозный трепет», словно он говорил о святилище, «где таилось тучное и ненасытное божество; все они приносили ему в жертву свою плоть, но никогда не видели его».

Действительно, главные фигуры Компании в «Жерминале» не появляются; вместо их портретов Золя предпочел дать это широкое обобщение, которое привлекает внимание не к отдельным лицам, но ко всему классу собственников. Когда позднее, во время забастовки, шахтеры пожелают узнать, куда им следует обратиться со своими требованиями, директор Энбо ответит неопределенным жестом: «Вам надо обратиться туда…» В Париж, очевидно. Но делегаты не были уверены. «Раскрывалась какая-то наводящая ужас даль, где в таинственной кумирне восседает на престоле некое неведомое божество. Никогда они его не видели и не увидят, они только чувствовали, как его непостижимая сила давит издали на судьбы десяти тысяч рабочих в Монсу. И когда директор говорил, за ним стояла эта сокрытая от них сила…»