Утоли мои печали - Алюшина Татьяна

Выяснилось, что ничего особенного делать не требуется, кроме обычных хозяйственных хлопот – принести из беседки чайник с чаем и выключить там свет, «заварить» веники в бадье, проверить температуру и посмотреть, прогорели ли дрова – простые банные дела. Григорий наполнил холодной водой переворачивающуюся кадушку для обливания после парилки.

Спросил Марьяну, почему это устройство на улице, не в самой бане, и девушка объяснила:

– Специально, чтобы вся негативная энергия в землю уходила и чтобы обливаться, когда захочется, а не только в банные дни.

А вот когда он разделся в отдельной удобной «гардеробной» комнате и, обмотав бедра выданной ему Марьяной простыней, вышел в предбанник, вот тогда она ему пояснила, что вообще подразумевалось под этим загадочным обрядом.

– Сейчас зайду в парилку и прочитаю молитву над водой и здесь над баком с холодной водой. Мы их будем смешивать, кому какая больше нравится по температуре, и обливаться после парилки. Семь раз: париться-обливаться. Помыться можно или до парилки, или после этих семи раз. А в конце обольемся на улице из кадки, и почти все. Ну и чай из травок успокоительный пьем и беседы ровные, душевные ведем, вот и весь обряд, – и добавила, скорее для себя, как понял Вершинин: – Можем по очереди в парилку ходить.

– А веничками пройтись как же? – напомнил он и спросил: – Ты парить умеешь?

– Умею, – кивнула девушка.

– Тогда давай начнем, – бодро предложил Григорий.

Ох и парилочка у них тут оказалась! Знатная! Хороша!!

Вершинин даже пожалел, что сейчас не зима и нет возможности выскочить на трескучий морозец да в прорубь сигануть. Но и водица колодезная из выведенного в баньку небольшого, но глубокого колодца, леденющая, тоже была хороша.

От души напарился! От души!

И старательно выполнял данное хозяйке слово – с большим трудом и внутренним окриком, но справлялся.

Марьяна оказалась так хороша, такой ладушкой, и полностью в его вкусе, что держаться от нее подальше вышло тяжелейшим испытанием для Григория, чуть глаза не сломал, постоянно косясь на эти прелести, хоть и скромно прикрываемые ею простыней!

А уж когда прохаживался по ней веничками, так думал, крышей съедет от запретной недоступности этой красоты.

Такая вся беленькая, шелковая, гладенькая – грудь обалденной формы: высокая, налитая, талия, животик, попка, ножки стройные!

Но сам напросился! – хмыкал про себя Григорий, волевым усилием справляясь с очередным тяжелым «приступом» желания. Впрочем, надо отдать должное, Марьяна старалась закутываться в банную простынь чуть не до подбородка и строго следила, чтобы не провоцировать его лишний раз.

Но… ладно, проехали.

Они парились, выскакивали из парилки и обливались водой, разморенно сидели за столом, попивали чаек на травках с медком и клюквой, перетертой с медом же – вкусно и в самый раз. Разговаривали, Марьяна расспрашивала Вершинина о его туристических походах, о тех местах, где он побывал и как ему там жилось. И про трудности, и про достижения.

Словом, выдался вечер бенефиса Вершинина – так она чутко выспрашивала и так, оказалось, умела слушать, распахнув свои глазищи от интереса и восторженного удивления, что он и не заметил, как многое ей поведал, даже то, что и не собирался рассказывать не только ей, а никому вообще-то.

Так они и пропарились положенные семь раз, что Вершинин в непрестанной борьбе с горячим желанием и в повествованиях о себе замечательном и не заметил, как пролетело почти мгновенно время.

Даже отругал себя мысленно – разболтался тут!

Марьяна тем временем стала торопить с обливанием из кадушки. Ничего нет проще – встал прямо под бадьей, резко дернул за веревку, и на тебя обрушивается вся масса воды – классное ощущение! И всегда неожиданное, особенно если вода холодная.

В их случае она была чуть не ледяная!

Марьяна облилась первой и тут же закуталась в простыню, хоть в темнотище ночной, резко разбитой световой щелью из открытой двери, ничего вообще не было видно. Затем и Григорий встал под кадку окатиться ледяной водицей.

И Марьяна схватила его за руку, едва он успел обернуть бедра полотенцем, и потащила за собой.

– Что, еще что-то очищающее? – усмехнувшись, полюбопытствовал Григорий.

Но она была серьезна, сосредоточенна, провела его назад в баню, усадила на лавку у дверей парилки и призвала к тишине, приложив пальчик к губам:

– Тшь-шь-шь.

И выскользнула из комнатки, оставив недоумевающего Григория гадать о том, что бы это значило. Но девушка довольно быстро вернулась, неся перед собой деревянный таз-шайку, наполненный водой, и какое-то полотно, зажатое под мышкой.

Она поставила таз перед заинтригованным происходящим Григорием, встала на колени и, подняв на него взгляд, показала рукой, что ему надо опустить свои ноги в таз.

Надо так надо, кто бы спорил – и он поставил ступни в шайку, ощутив воду приятной, ласкающей температуры.

А Марьяна…

Она посмотрела Григорию в глаза, и было что-то такое в ее взгляде, что-то такое… Перевела взгляд вниз и принялась, медленно массируя пальцами, омывать сначала одну его ступню, а потом и вторую.

Вершинин замер, непроизвольно затаив дыхание, от потрясших его необыкновенных ощущений!

Она закончила массировать и омывать вторую его ступню, протянула медленно руку со значением, непонятным ему, взяла с лавки и развернула длинное полотняное полотенце, расшитое по краям узорами, расстелила и, достав из воды одну его ногу, стала неторопливо, тщательно ее вытирать, затем так же неспешно занялась второй ногой.

Вершинин следил за плавными движениями ее рук, и у него колотилось сердце, словно он пробежал стометровку на олимпийский рекорд.

Стоит ли говорить, что никто и никогда не мыл ему ноги?

Да даже не в этом дело! Хотя, наверное, именно в этом!

Но за всю свою жизнь Вершинин никогда не испытывал ничего более эротичного, чем это омовение ног. Это, казалось бы, простое действие оказалось настолько чувственным, что переворачивало все внутри Вершинина! Ему даже дышать стало трудно.

А она, закончив вытирать вторую ступню, опустила его ногу на пол, поднялась с колен, протянула кусок ткани и сказала:

– Вот холстина, полотенце здесь оставь, а ею обернись и иди в дом.

– Марьяша-а-а, – только и смог пролепетать обескураженный и потрясенный Вершинин.

– Иди, – подтолкнула она его легонько. – Мне нужно и самой ноги омыть, и прибрать тут.

Григорий послушал, сейчас он сделал бы все, что она ему сказала. Надел свою обувь в предбаннике – уж как сообразил, непонятно, состояние у него было какое-то зачарованное, улетное. Пройдя через темень двора и поднявшись на крыльцо, вошел в дом и, не зажигая света, нашел небольшой диванчик в прихожей и бессильно на него опустился.