Утоли мои печали - Алюшина Татьяна

– Вы помните, мы договаривались, что вы никакими сердечными приступами и давлениями баловаться не будете? – напомнила тихим голосом Марьяна и, наклонившись, заглянула хозяйке дома в лицо.

– Помню, милая, помню, – поглаживая ее по рукам, печально улыбнулась Глафира Сергеевна.

Марьяна поцеловала ее в щеку и практически шепотом, проникновенно попросила:

– Простите. Простите, пожалуйста.

– Да что ты, детка! – воскликнула Глафира Сергеевна. – Великое тебе спасибо. И это ты нас прости, что тебе пришлось такое взять на себя.

– Ничего, – печально улыбнулась девушка и, отстранившись, глубоко вздохнула: – Я пойду. Мне надо побыть одной. Вы теперь сами тут, семьей.

– Иди, детка, – отпустила ее юбилярша, еще раз погладив по рукам, и напутствовала: – Не придумывай себе никакой ерунды! Ты молодец и все сделала правильно. Благодарю тебя.

Марья грустно кивнула и в полной тишине, проходя мимо Григория, попросила его шепотом на ходу:

– Присмотри за ней.

– Обязательно, – пообещал он ей, провожая взглядом, пока она не вышла за дверь.

– Вот! – потрясла победно зажатой в ладони высоко поднятой руки склянкой с каплями Женя, бегом вернувшаяся из кухни. – Я сейчас!

И, подбежав к Глафире Сергеевне, принялась отсчитывать капли в медицинскую мензурку с уже налитой водичкой, что предусмотрительно принесла с собой.

– Да убери ты эту дрянь! – скривившись, потребовала Глафира Сергеевна. – Ты лучше вот что, Женя, сделай-ка мне маленький бутербродик из тонкого кусочка Марьяшиного багета, сверху немного маслица, щедро так с горкой красной икорки и пару капелек на нее лимонного сока, и тащи сюда.

– А как же?.. – растерянно протянула помощница мензурку с каплями.

– Ну, так докапай до дозы и выпей сама, тоже, небось, наволновалась, – предложила хозяйка.

– Ага! – кивнула, соглашаясь, женщина.

Сосредоточенно досчитала еще десять капель, выпила одним резким движением, еще раз кивнула и побежала назад в кухню, исполнять распоряжение. И все это в так и не нарушенной более никем тишине – ни один из присутствующих не произнес до сих пор ни слова.

– Гриша! – позвала внука Глафира Сергеевна. – Налей-ка мне того коньяка, что ты привез из Франции. Он в буфете в малой гостиной стоит.

– Ба, – с сомнением заметил Григорий, – может, все же капли получше будут?

– Да знаешь куда эти капли! – отмахнулась она. – Коньяк неси! У меня сегодня особый день! – И, дождавшись, когда он вышел из комнаты, обвела безмолвствующую семью строгим взглядом карающего правосудия и предложила: – Что застыли? Садитесь, дети, внуки и правнуки мои, выпьем за торжество истины.

Первым вернулся Григорий с небольшой рюмочкой коньяка, бутылку он с собой предусмотрительно не прихватил, что бабуля сразу же просекла и хмыкнула, они обменялись понимающими взглядами, а следом за ним прибежала и Женя с бутербродом на маленькой тарелочке.

– Ну! – приподняв рюмку, провозгласила тост хозяйка скорее для себя самой: – За торжество справедливости и истины, – и твердым голосом добавила: – Спи спокойно, Петенька.

Затем одним махом выпила коньяк, отставила рюмочку, взяла с тарелочки бутерброд, с явным удовольствием откусила большой кусок и, пережевывая, обвела взглядом притихшую, как мыши под веником, родню.

– Ну, что замолчали? – усмехнулась она. – Думаете, как теперь с Гришей замириваться, верняк же ему все наследство достанется? А? – употребив современное словечко, почти весело спрашивала она.

Настаивать на ответе не стала, а доев бутербродик, вытерла руки салфеткой, промокнула губы и вмиг сменившимся тоном устало попросила:

– Гриш, проводи меня. Устала я от трагедий этих, – и протянула ему руку.

Пока Евгения Борисовна переодевала бабушку в ее комнате и устраивала в кровати, Григорий стоял за дверью и ожидал разрешения войти. Глафира Сергеевна попросила его не уходить, поговорить хотела. Помощница вышла из комнаты и пригласила:

– Заходите, ждет вас.

– Как она?

– Ничего, знаете, – прошептала заговорщицки Женя. – Даже молодцом.

– Вы что там шепчетесь! – донеслось из комнаты. – Я сама тебе скажу, как я тут!

– Ну, скажи, – усмехнувшись, предложил Григорий, войдя в комнату и закрывая за собой дверь.

– Садись поближе, – указала она ему рукой на стул у окна.

Григорий перенес стул к ее кровати, сел и взял в руки обе ладошки бабули.

– Ну и как ты? – спросил он.

– Да ничего, тебе ж Женуария доложила.

– Это хорошо, – улыбнулся он и осторожно поинтересовался: – Ты знала кто? Тебе Марьяна сказала?

– Нет, я сама попросила ее не говорить.

– Сильно расстроилась? – все осторожничал вопросами внук.

Она помолчала, обдумывая что-то, потом вздохнула тяжело, выдохнула, посмотрела на него и принялась объяснять:

– Он наш первый с Петенькой внук. Долгожданный. Столько счастья было, когда он родился. А через три месяца у Алевтины родилась Марина, и мы их обоих баловали и тетешкались с ними одинаково. Всех своих пятерых внуков мы баловали с Петей, не делая между вами разницы во внимании и заботе. Потакали, конечно, во многом, но никогда не отделывались ни от вас, ни от детей своих деньгами и подарками: всегда все вместе, семьей. Всем внимание и забота, и все свободное время Петя посвящал детям и внукам, многому учил, занимался ими, книжки читал. В любые поездки, отпуска на море всегда со всей детворой выезжали, ты ж помнишь, целым табором. Все вместе, все в любви росли. Но и вседозволенности детям никогда не позволяли, нормам и правилам жизни учили и наказывали, если заслужили. И смотри, как получается, – Костик хороший человек вырос, достойный, и ученый сильный, а родной его брат – убийца деда. Марина, та в мать пошла: такая же фифа с претензиями и запросами, да и Игорь современный мальчик, которому, кроме себя, мало кто интересен. Может, пройдет, но я сомневаюсь. А ты вот такой получился: сильный, умный, ответственный, ученый хороший, и мужчина настоящий.

– Перебор какой-то, – усмехнулся Григорий.

– Мне можно, – высвободив ладонь из его руки, махнула она и продолжила: – Вот ведь странность: Васенька у нас с Петей был очень хорошим человеком и мужчиной достойным, сильным, а в выборе жены сплоховал, не разобрался, что за человек, отец ему высказал свое мнение о ней, но Васенька настаивал: «Мне с ней хорошо», и откровенно дал себя окрутить. Потом как-то жаловался отцу, делился по-мужски, что чужой ее чувствует, тяжело ему с ней, да уж куда денешься: двое детей. Алевтина наша, та с рождения была эгоистка и потребительница: только она и все! Уж как мы с ней намучились с отцом: такое творила, такое творила – во все тяжкие несло девицу! Уж отцу стыда от нее досталось! И спрашивается: в кого такое уродилось? Твой же папа, Павлуша, ну ты сам знаешь: человек хороший, достойный и муж, и отец прекрасный. И вот и поражаешься: как так получается, что от одних родителей такие разные дети родятся. Помнится, мы как-то разговаривали с Федором Олеговичем, генетиком, тоже академиком, и он объяснил, что в каждом человеке заложен некий пакет генов, но раскрывается и включается в работу он не весь, а лишь какая-то его часть, и непонятным выборочным механизмом, причем включается не сразу, а в какое-то определенное время, которое также заложено в памяти генов, может, и в десять лет, а может, и в пятьдесят что-то там вдруг в человеке проявилось. Вот и получается, что мы понятия не имеем, какая часть из тех генов, что передали нам родители, «включается и разворачивается» в нас и когда начнет работать. И вот прекрасные родители, а у кого-то из них в каких-то там прапра– был пират, или убийца, или вообще бог знает кто, и дремали его гены в наборе несколько поколений, а в одном из детей возьми да и включись. И что ты с ним ни делай, как ни воспитывай, как ни давай «доброе и вечное», он все равно что-то сотворит и непременно окажется в тюрьме. Мало того, может, всю жизнь будет прекрасным, замечательным человеком, и в один день вдруг включится у него какая-нибудь «мина замедленного действия», и вот понесло его неизвестно во что – в бродяги, в кришнаиты какие, или болезнь какая-то проявилась. От воспитания очень много зависит, это та среда, где закладываются основы нравственности и формируется личность, но это далеко не все, и если дети у вас достойные, не забывайте благодарить бесконечно Бога за это. Я обещала Петеньке, что не стану вечно ноющей о жизни и судьбе старухой, а постараюсь достойно прожить те годы, что мне отмерены за нас двоих, и очень постараюсь прожить их в радости. – Она погладила внука по щеке и грустно улыбнулась. – Знаешь, Марьяна удивительная девочка, порой мне кажется, что она мудрее меня в несколько раз. Есть в ней нечто очень глубокое и светлое. Так вот она часто повторяет: «Значит, так надо, значит, так должно было случиться». Может, оно и так, но то, что преступил черту наш с Петенькой внук, которого мы вырастили, холили, лелеяли и любили, это особая неизлечимая рана. Ведь какой палец ни укуси – одинаково больно. Кто бы из моих детей и внуков ни сотворил злодеяние, в этом есть какая-то доля и моей вины. Недоглядела. Но я не стану предаваться унынию и самобичеванию, а буду стараться, как могу, радоваться жизни, раз уж обещала Петеньке. А мои грехи останутся со мной. – Она погладила его по голове и спросила: – Сам-то ты как? Что чувствуешь?